В письме к Жаклин от 28 ноября 1958 года Боря сообщал: «Перевожу драму Юлиуша Словацкого. Из-за этого никому не отвечаю и прошу мою любимую Элен и всех остальных мне это временно простить».

Дело в том, что после передачи рукописи романа в Италию власти требовали от Пастернака ее возврата и любыми способами хотели этого добиться. Конечно, они применили и свой подлый метод удушения непокорных писателей — лишили заказов на работу и перестали печатать стихи и переводы Бори. Так незадолго до того по указанию Сталина лишали заработка и душили безденежьем гордую Ахматову, Платонова, Булгакова, Зощенко и других непокорных писателей и поэтов[215].

Многие были сломлены и погибли, но Борису Леонидовичу очень помогали держаться деньги, которые привозили неофициально как часть гонорара за «Доктора Живаго» из Италии и Франции. Власти следили за этими поступлениями, но закрывали на это глаза. Хрущев понимал, что голодомором всемирно известного поэта советская власть дискредитирует все пропагандистские речи о хрущевской оттепели.

С декабря 1957-го Фельтринелли смог передать для Бори более 15 тысяч рублей, а летом 1958-го привезли еще около 25 тысяч рублей из сумм гонорара за роман.

В ноябрьском письме Пастернак пишет Жаклин:

«Надеюсь, что Вы получили мою открытку, касающуюся 10 декабря в Стокгольме[216]. <…> Я предлагал Вам воспользоваться Вашей прежней доверенностью. Вы отправитесь в Стокгольм, <…> примете вместо меня свободное участие в церемонии. Я прилагаю Вам письмо баронессы Гольштинской. Она, вероятно, посвящена в Нобелевские дела. Судя по ее словам, мой отказ не упразднил сумму, от которой я отказался. <…> Не возьмете ли Вы это на себя и не сделаете ли от своего имени этот дар Красному кресту? Я, со своей стороны, пальцем не прикоснусь к Нобелевской теме».

Пастернак просил принять премию вместо него и сказать ответную речь королю — такую, какую посчитает возможной сама Жаклин[217].

2 ноября 1958 года, после письма Пастернака на имя Хрущева и потока телеграмм от писателей и государственных деятелей из-за рубежа в защиту поэта, в газете «Правда» появилось заявление советских властей о том, что «Пастернаку разрешат выехать из СССР, чтобы испытать лично прелести капиталистического рая». Боря пишет в «Правду» письмо с просьбой не высылать его из России.

Видимо, все это привело к решению власти дать Пастернаку работу по переводу. Кто-то из его знакомых предлагает перевести еще одну «Марию Стюарт» — уже польского писателя Юлиуша Словацкого. Его стихи Борис Леонидович переводил раньше, и они ему нравились. Переводы Пастернака хорошо знали в Польше и настаивали на том, чтобы перевод пьесы Словацкого был поручен именно Борису Леонидовичу.

В феврале 1957-го Пастернак приглашал меня на репетиции пьесы «Мария Стюарт» Шиллера во МХАТе. Однако сам Боря не смог посмотреть этот спектакль, поскольку в марте неожиданно заболел и попал в больницу. Болезнь была мучительной. Он писал мне трагические письма из больницы. Я рвалась встретиться с его лечащим врачом, чтобы знать, какая нужна помощь, и обратиться к Фельтринелли за редкими лекарствами. Из больницы Боря написал записку — она-то и послужила мне пропуском во МХАТ[218], чтобы встретиться с лечащим врачом, которая также по его записке в тот вечер пришла на «Марию Стюарт». Я в волнении смотрела спектакль, озабоченная болезнью Бори и предстоящим разговором с врачом, но хорошо запомнила великолепную гордую Тарасову в роли Марии Стюарт. Врач благодарила Бориса Леонидовича за возможность посмотреть пьесу, а в газетах появились положительные отзывы о спектакле.

Уже в санатории «Узкое», где Боря продолжил лечение после больницы, он говорил мне:

— Нет, не все получилось в переводе «Марии Стюарт». Тогда всего меня занимал Живаго, и мне было не до пьесы Шиллера. В канву «Марии Стюарт» не вошла в полной мере твоя тюрьма и мое тогдашнее состояние.

И когда в конце 1958 года появилась возможность нового перевода — «Марии Стюарт» Словацкого, Борис Леонидович с увлечением взялся за него.

Во время новогодней встречи в Измалкове Боря говорит мне:

— Главное — это выстоять и всегда быть вместе.

А затем читает:

Я удивленно спрашиваю:

— Откуда это, Боря?

Он отвечает:

— Это твоя «Мария Стюарт».

Это были слова сэра Мортимера, обращенные к Марии Стюарт в темнице. Сам Пастернак считал этот перевод «Марии Стюарт» лучшим.