Первое чудо забывают ученики перед вторым, как сон наяву забывается.

Где же нам взять хлебов, чтобы накормить такое множество?

повторяют они, как в беспамятстве, глупея неестественно, потому что не могут поверить новому порядку естества, привыкнуть к нему и войти в него: ведь и мы, за двадцать веков, так же не привыкли, так же глупы, – нет, еще глупее, и, кажется, будем глупеть до Конца, в бесконечной из-за хлеба войне всех против всех.

Если то, что было с хлебом, – только внешнее чудо – «прибавление вещества», как думают одинаково те, кто верит в него, и те, кто не верит, то это было однажды и уже не будет больше никогда: людям сейчас с этим нечего делать. Если же это – внутренне-внешнее чудо любви и свободы – прозрение, прорыв в иную действительность, где утоляется одна из величайших человеческих мук – неравенство, разрешается то, что мы называем «социальной проблемой»; где только и может быть найдено то, чего мы ищем так жадно сейчас и никогда не найдем, без Христа; если таков смысл Умножения хлебов, то это чудо, завтрашнее – сегодняшнее, – самое нужное, близкое, родное из всех чудес Господних, именно в наши дни, когда совершается перед нами воочию обратное чудо дьявола – умаление хлебов .

«В мире был, и мир Его не узнал», не узнала и Церковь: только в катакомбных росписях еще изображается чудо с хлебами, как величайшее из таинств, Евхаристия, [626]а потом забывается и уже не вспомнится, что первая обедня – Вифсаидский обед. В память о нем, за две тысячи лет, – ни образа, ни праздника.

Но не этим ли чудом с хлебами и спасет погибающий мир Иисус Неизвестный?

В Интернационале, этом «Отче наш» безбожников, есть одно глубокое слово:

Сделаем гладкую доску из прошлого

Du passe faison table râse.

Можно бы сказать, что и там, в Вифсаидской пустыне, сделана, хотя и в ином, конечно, обратном смысле, «гладкая доска из прошлого».

Самое черное, чумное пятно на всей твари – человек: весь круг естества от него воспаляется. Пал Адам – пала тварь, но не по своей вине, а по его, так что и доныне перед человеком невинна: звери, злаки, земля, вода, воздух, – чем дальше от человека, тем чище; и неба чистейший эфир объемлет все.

Вот почему уводит Иисус людей в пустыню, на гору, – к зверям, злакам, земле и небу.

Если не евшими отпущу их в домы их, то ослабеют в дороге.

Вот в какую пустыню увел их, или сами они ушли за Ним. Здесь-то, в пустыне, и делает «гладкую доску из прошлого», сызнова все начинает, как будто ничего не было раньше, или все, что было, «будет разрушено, так что не останется камня на камне» (Лк. 21, 6).

Царство Мое не отсюда(Ио. 18, 36), —

скажет Пилату – Риму – миру сему.

Все, сколько их ни приходило до Меня, суть воры разбойники(Ио. 10, 8.), —

скажет всем строителям Града человеческого.

Кто поставил Меня судить и делить вас?(Лк. 12, 14.), —

скажет в этом Граде чужом, а в Своем, – так рассудит – разделит, как никто никогда не судил и не делил.

Всем велит возлечь на траву, «застольными ложами-ложами, грядками-грядками». В этой музыке повторяемых слов: symposia-symposia, prasiai-prasiai, – как бы хрустально-прозрачная музыка сфер, так же как в точности чисел: «по сту, по пятидесяти», – божественная математика равенства.

Длинные, на зеленой траве, как бы цветочные грядки, с яркими пятнами одежд, красных, синих, желтых, белых, – цветники человеческие среди Божьих цветов; драгоценные камни – «двенадцать камней, заложенных в основание Града Божия – сапфир, халкедон, топаз, гиацинт», и прочие (Откр. 21, 19–20); «светило же Града – камень драгоценнейший – подобно япису кристалловидному» (Откр. 21, 11); «камень, который отвергли строители, и который сделается главою угла» (Мт. 21, 42).

Между рядами, расположенными, должно быть, в виде концентрических кругов, чтобы всем пирующим был виден Пироначальник, Архитриклин Божественный, ходят Двенадцать, раздают хлебы и рыбу, «сколько кто хочет», с царственной щедростью; когда же насытятся, соберут оставшиеся куски, с мудрою скупостью (Ио. 6, 11–12). Меньшие ходы между рядами – улочки вдоль кругов, а поперек – большие ходы, по радиусам, идущим к центру всех кругов, где находится этих двенадцати планет движущихся, учеников, неподвижное солнце, Господь.

Все же вместе – как бы начертанный зодчим на гладкой доске чертеж великого Града.

Пир начался. Хлебы и рыбу едят, запивают водой из невидимо журчащих под высокими травами горных ключей.

«Людям – пшеница, ячмень – скотам и рабам», – говорили в те дни богатые. [627]Этот-то рабий, скотский хлеб и сделается хлебом царского пира.

Блажен, кто вкусит хлеба в царствии Божием.(Лк. 14, 15.)

Все вкусили – познали блаженство. Так же на этом пиру Вифсаидском, как на том, в Кане Галилейской, опьянели все, обезумели – сделались мудрыми. Сердце одно, одна душа у всех, – Его. Глядя на Него, Единственного, Возлюбленного, вышли из себя и вошли в Него.

Трепет объял их и ужас-восторг,

. (Μκ. 16; 8.)

Слухом еще не слыхивали, но сердцем поняли уже, услышали:

Я семь хлеб жизни.

Ядущий плоть Мою и пиющий Кровь Мою пребывает во Мне, и Я в нем.

Ядущий Меня жить будет Мною (Ио. 6, 48, 56–57).

Поняли – потом забудут, но поняли тогда, что никакою пищей голод не насытится, кроме этой, – Плоти Его; жажда никаким питием не утолится, кроме этого. Крови Его.

Блаженны алчущие и жаждущие… ибо насытятся (Мт. 5, 6), —

это на горе Блаженств сказано, а на горе Хлебов сделано.

Две горы – Капернаумская – Блаженств, и Вифсаидская, – Хлебов. Та обращена к востоку, эта – к западу. Царства Божия солнце взошло на той, а на этой заходит.

День уже начал склоняться к вечеру.(Лк 9, 12.)

Солнце заходит за Галилейские горы над Тивериадой, и озеро, в глубокой котловине, уже тенистое, спит, как дитя в колыбели. Горы и небо отражены, опрокинуты на озере с такою четкостью, что если долго смотреть на них, то кажется, что и те, отраженные – настоящие. И снежного Ермона, как Ветхого деньми, в несказанном величии, седая глава тоже опрокинута в озере – в нижнем небе, земном, как будто Сам Отец с неба на землю сошел. И светло и торжественно все на земле и на небе, как в приготовленном к брачному пиру чертоге жениха.

Все готово; приходите на брачный пир.

Небо и земля, и преисподняя ждут, что люди решат: быть ли пиру, царству Божию на земле, как на небе, или не быть?

Слишком рано солнце зашло, не за гору, а за тучу. Тени побежали по земле и по небу, как будто распростер кто-то исполинское черное крыло надо всем. Холодом пахнуло. Тонко заныл, зажужжал, как ночной комар в ухо, начинающийся ветер, северо-западный. Рябь пошла по гладкой поверхности озера. Сухо зашелестели травы, живые, как мертвые.

Белый на белом камне сидит так же, как тогда, на горе Искушения. Тихо закрыл глаза; веки опустились на них так тяжело, что кажется, уже никогда не поднимутся.

Смотрят все на Него, на Него одного; ждут; как будто не они решают, а Он. Страшной свободы взять на себя не хотят, помощи ждут от Него. Но Он помочь им не может; не может нарушить свободы в любви: сами должны решить.