Оба с сомнением посмотрели на дырявую палатку.
— Колодец! — Костика осенило. — Он же у вас крытый! Под крышей и переждём… Давай хватай шмутки — и вперёд!
— А добежим?.. — усомнился Мурыгин.
* * *
Не добежали — накрыло на полпути, причём не дождём, а снегом. Рванул ветер, закрутило, замело. Остановились, переглянулись. Ну, снег — не ливень, снег можно и в палатке переждать.
Пошли было обратно — и остановились вновь. Впереди шагах в тридцати от них круглилось нечто вроде осевшего на траву гигантского мыльного пузыря, внутри которого смутно различались пень и палатка. Одно из двух: или полушарие это возникло минуту назад, или в ясную погоду оно просто не было заметно и проявлялось только во время дождя, снегопада и прочих стихийных бедствий.
— Заботливый… — вымолвил Костик, заворожённо глядя на новое диво. — Навесик соорудил… над мисочкой…
Приблизились вплотную, дотронулись — неуверенно, словно бы опасаясь, что пузырь лопнет. Никаких ощущений. Изогнутая поверхность, противостоящая мартовскому ненастью, осязательно не воспринималась. Зачем-то пригнувшись, прошли внутрь и очутились в незримой полусфере, по своду которой метался снег.
Кабы не пень и не палатка — простор, господа, простор! Прозрачная юрта достигала метров двух в высоту, а в диаметре, пожалуй, что и четырёх. Было в ней заметно теплее, а главное, тише, чем снаружи. Ветер сюда тоже не проникал.
Обмели плечи, ударили головными уборами о колено. Внезапно Стоеростин замер, словно бы о чём-то вспомнив, и снова покинул укрытие. Видно было, как он, одолевая мартовскую метель, отбежал шагов на десять, во что-то там всмотрелся, после чего, вполне удовлетворённый, вернулся.
— Порядок! — известил он, повторно снимая и выколачивая вязаную шапочку. — Над горшочком — тоже навесик…
Мурыгин, явно размышляя над чем-то куда более важным, машинально очистил бежевую куртку от влаги, сложил, пристроил на драный клетчатый плед. Поглядел на палатку.
— Как же так? — спросил он в недоумении. — Дачи рушит, а убоище это твоё под крылышко берёт…
Костик поскрёб за ухом.
— Н-ну… она и сама вот-вот в клочья разлезется… Лет-то уже ей — сколько?.. А может, наша — потому и не трогает…
— Интересно… — продолжил свою мысль Мурыгин. — Если, скажем, попробовать отстроиться…
— А смысл? Участок не сегодня-завтра Обрыщенке отойдёт.
— Какая разница: Раиса, Обрыщенко… Хрен редьки не слаще.
— Да нет, Раиса, пожалуй, слаще, — подумав, заметил Костик. — Ты пойми, я, конечно, желаю твоей дочери всяческого благополучия и счастья в личной жизни, но, знаешь… я бы предпочёл, чтобы всё оставалось как есть…
— Да я так, теоретически… Позволит, не позволит?
— Кто? Он или Обрыщенко?
— Разумеется, он.
— Вряд ли, — сказал Костик. — Даже стройматериалы не даст завезти. Ни нам, никому. Ещё и за шкирку оттреплет… А чем тебе здесь плохо?
— Воды нет. Что же, каждый раз к колодцу бегать?
— Да, воды нет, — печально признал Костик. — Это он зря… Порядочные хозяева так не делают, две миски ставят. Жратва жратвой, а приютил — так пои…
Окинул критическим оком тихий приют. Темновато. Вечереет, а тут ещё снегопад…
— А вот мы сейчас свечечку запалим, — пообещал Костик и полез в палатку. Та рухнула. Чертыхаясь, выбрался из-под драного брезента, но восстанавливать ничего не стал. Действительно, какой смысл?
* * *
Вскоре стало совсем уютно. Ветер снаружи, надо полагать, утих, и снег, чуть позолоченный огоньком свечи, теперь скорее лился, чем скользил по гладкому нематериальному куполу, слагаясь понизу в этакий кольцевой внешний плинтус. Колечко — четырёх метров в диаметре. Забавно, однако сам огонёк ни в чём не отражался.
— По-моему, всё складывается неплохо, — молвил Костик. — Дня два нас точно никто не потревожит…
Стоеростин был доволен. А вот Сергей Арсентьевич хмурился. Закурил, протянул пачку приятелю.
— Не хочется что-то, — сказал тот.
— Окончательно расторгаешь связь с цивилизацией?
— Угу…
Мурыгин спрятал сигареты и принялся изучать Костика. Честно сказать, самому курить не хотелось — из принципа закурил.
— Неужто и бутылка цела?
— Даже не притронулся…
— Плохо дело… — Сергей Арсентьевич затянулся, дунул в незримую стену — посмотреть, что получится. Дым подхватило и вынесло наружу. — Этак он, я гляжу, тебя от всех дурных привычек отучит. И будешь ты у нас кот учёный…
— И днём, и ночью, — торжественно подтвердил Стоеростин.
— А ты обратил внимание, что все твои будущие достоинства начинаются с частицы «не»? Не курить, не пить…
— Как и большинство заповедей, — ответил Костик, позабавленный серьёзностью мурыгинской физиономии. — Не убий, не укради… не прелюбодействуй…
Будто нарочно выводил Сергея Арсентьевича из себя.
— Я не о том, — еле сдерживаясь, проклокотал он. — Я примерно знаю, что ты будешь здесь не делать… Что ты здесь делать будешь, вот вопрос!
Костик скорчил унылую гримасу, прилёг на плед.
— Делать! — с отвращением выговорил он. — Созидать!.. Ну вот строили мы при Советской власти коммунизм… Согласен, наивность полная… Но я хотя бы мог эту наивность понять! Светлое будущее, венец всему, ля-ля тополя… А что мы строим сейчас?..
— Только без политики, пожалуйста, — попросил Мурыгин.
— Никакой политики! — заверил Костик. — Одна философия. Церковь учит: впереди конец света. И, насколько я понимаю, каждый сознательный православный должен всячески его приближать. Ибо конец света — это ещё и Суд Божий. Так или нет?.. То есть мы сейчас строим конец света. И очень неплохо строим, обрати внимание! Страна рушится, зато каждому отдельно взятому мерзавцу живётся всё лучше и лучше…
— Почему обязательно мерзавцу?
— Потому что остальным живётся всё хуже и хуже… Неужели это так сложно, Серый?.. Ну не хочу я участвовать в ударном строительстве Апокалипсиса!
В тягостном молчании Мурыгин выщелкнул доцеженный до фильтра окурок во внешнюю тьму.
— Повезло тебе… — съязвил он. — Явилось нечто инопланетное и приютило… Так сказать, отмазало от необходимости бороться за свое благополучие… за жизнь…
— За существование, — поправил Стоеростин. — У Дарвина: борьба за существование.
— Знаешь что? — выдавил Мурыгин. От злобы сводило челюсти. — Ты даже не кот. Ты — хомячок.
Словно клеймо на лбу выжег. Костик моргнул.
— Хомячок? Почему хомячок?
— Потому что жвачное!
— Жвачное?.. Хм… Ты уверен? По-моему, они грызуны…
— Значит, грызун!!!
Озадаченный яростью, прозвучавшей в голосе приятеля, Костик недоверчиво взглянул, ещё раз хмыкнул, потом дотянулся до миски, отломил мясистый побег алого цвета, повертел, как бы забыв, что с ним делать дальше.
— Жвачное… — с интересом повторил он и вдруг признался: — Ты не поверишь, но я всю жизнь мечтал стать вегетарианцем…
От неожиданности у Мурыгина даже судорога в челюстных узлах прошла.
— Ты? Вот бы не подумал… А причины?
— Зверушек жалко. Помогал однажды барана резать… за ноги держал… С тех пор и жалко.
— И что помешало? Я имею в виду, стать вегетарианцем…
— Дорого… — вздохнул Костик. — Зверушки дешевле…
Отправил сорванное в рот, прожевал. Затем отломил ещё.
— А ты уверен, что это именно растения? — спросил Мурыгин.
— Ну, если на пеньке… И кошка тогда есть не стала…
— Ничего не доказывает! — мстительно объявил тот. — Может, у них как раз зверушки такие… вроде наших губок. А ты их — живьём…
— Мне главное, чтобы оно не вопило, когда я его срываю, — жуя, объяснил Костик. — Ногами не дёргало…
Кажется, обстановка под незримым куполом накалялась вновь. Слишком уж неистово смотрел Сергей Арсентьевич на Стоеростина.
— Чав-чав… — произнёс он наконец еле слышно.
— Что?
— Чав-чав… — всё так же негромко, но внятно повторил Мурыгин, не отводя казнящего взгляда. — Поспали — поели. Поели — поспали. Чав-чав…
