Вскочив на коней, молодые люди помчались в неведомые просторы.

Вечером того дня, когда беглецы покинули селение рода Быка, они укрылись в густом колючем кустарнике. Ночью они не стали разводить огня. Жутко ожидать во тьме козней злого духа или нападения хищного животного, но еще страшнее привлечь погоню на свет костра. Расправа сородичей с теми, кто нарушил обычай, была бы жестокой и быстрой.

Алакет, встав на колени, напрягал зрение и слух. Пальцы юноши крепко вцепились в рукоять кинжала.

Мингюль, закрыв лицо руками, бессильно опустилась на землю. Плечи ее вздрагивали от безудержного плача. Алакет чувствовал, как неизъяснимая нежность к этой девушке с черными косичками теплой волной заливает его сердце. Обняв Мингюль за плечи, он сел рядом с ней.

— Серебряная березка моя, — шептал юноша, — не плачь. Я увезу тебя в далекие края, и мы будем счастливы!

— Мой бедный отец! — всхлипывала девушка. — Мой бедный брат Умахет!

Алакет понимал, что Мингюль вспоминает своих пятерых маленьких братьев и сестер… Старший брат — Умахет погиб в поединке с Идатом из рода Оленя… Стада ее отца угнаны хуннами. А теперь семья Мингюль еще лишится и милости князя племени и богатого выкупа…

Ведь он, Алакет, похитил невесту Дугундэя из рода Барана! И тут острая ревность шевельнулась в душе Алакета.

— Мингюль! Если бы я не увез тебя, неужели ты согласилась бы стать женой Дугундэя?

— Нет, мой степной беркут! — Мингюль покачала головой. — После того как я переступила бы порог его дома, он не смог бы требовать обратно выкуп у моего отца, и тогда я отдала бы себя во власть подземным духам… В загробном мире мы встретились бы с тобою!

— Нет, Мингюль, — грустно усмехнувшись, проговорил Алакет. — По воле владыки неба жена должна и в мире духов быть вместе с мужем. Мы должны соединить свою судьбу здесь.

— Но как мы поедем? Ты весь изранен.

— Не бойся, Мингюль. Раны мои не опасны. Их скоро исцелят степные травы, свежий воздух и твоя любовь.

На десятый день пути стало ясно, что беглецы достаточно запутали след и за ними нет погони. Они сидели у костра под развесистым кедром. Алакет вытачивал из кости наконечники стрел, а Мингюль, ловко орудуя тонким бронзовым шилом, которое носит при себе каждая динлинская женщина, готовила из шкур двух недавно убитых волков одежду на долгий путь. Лицо ее задумчиво и печально.

— Звездочка моя, какая черная туча закрыла от меня твой свет? — сказал Алакет, прижимаясь щекой к нежной теплой шее Мингюль. — Ты опять вспомнила дом своего отца? Не горюй. Пройдет три зимы, и старший из твоих братьев сравняется со мной. Тогда он будет надежной опорой семьи.

— Я думала не только об этом, — грустно ответила Мингюль. — Я думала и о том, что сегодня все племена и роды динлинов забывают на время старые распри и поднимаются против ига злобного хуннского кагана, нашего извечного врага! И в такие дни мы сами заставили род и племя отшатнуться от нас! Сами обрекли себя на одиночество… Алакет! — она быстро повернулась к юноше. — Поедем на запад, к Белым горам, или на восток, к Меч-морю. Там живут люди одной с нами крови! Тогда мы сможем принять участие в борьбе с хуннами.

— Ты угадываешь мои мысли, — опустил голову Алакет. — Я сам часто думаю об этом, но… Ведь на западе бои с хуннами ограничатся отдельными стычками, а может быть, и того не будет. Восток… Динлины, что живут у Меч-моря, держат руку хуннов. Там немало крепостей, где сидят полководцы кагана. Судьба войны решится между истоками Великой реки и ставкой Ойхана. Что же нам делать? — продолжал размышлять вслух Алакет. — Отправиться к исседонам? Страна исседонов далека, и, кроме того, доходили слухи, что исседоны окончательно разгромлены хуннами и оправятся не скоро… Вот если пробраться в Ухуань или в земли сяньбийцев?[25]

— Но ведь путь туда лежит через владения хуннов! И разве забыл ты, сколько ухуаньцев живет рабами в нашей земле? Нет, Ухуань и Сяньби встретят динлина как врага едва ли не злейшего, чем хунн!

Алакет молчал.

— Давай отложим размышления до утра, — предложила Мингюль.

Наступило утро. Сквозь сон Алакет почувствовал, что его трясут за плечо. Он открыл глаза, увидел над головой изогнувшиеся в фантастическом полете кедровые лапы, пламенеющий вдали гребень гор и склонившееся над ним с улыбкой лицо Мингюль:

— Милый мой! Все так просто. Как же мы не подумали об этом вчера?

— О чем? — Алакет быстро поднялся.

— Ведь мы можем отправиться к моим соплеменникам!

— К твоим соплеменникам?

— Ну да. К кыргызам.

— К кыргызам? Да ведь они узнают о нашем бегстве едва ли не раньше, чем род Оленя.

— Нет, Алакет. Я говорю не о роде моей матери, а о тех кыргызах, что живут за Большими южными горами у истоков Великой реки. Власть хуннских каганов принесла им немало несчастий. Когда хунны стали их теснить, часть кыргызских родов ушла на север, в Динлин. А сейчас войско Эллея движется к ставке кагана мимо страны кыргызов. И мои собратья конечно примут участие в этой борьбе!

Радостно глядя в сияющие глаза Мингюль, Алакет привлек ее к себе и крепко обнял.

— Ну мог ли я думать, моя Мингюль, что рядом со мной будет не только верный друг, но и мудрый советчик?

Вечернее солнце окрасило ярко-багровым цветом причудливые скалы на гребнях лесистых гор. Из бездонных ущелий по узким тропам потянулись, словно белые тени гигантских драконов, туманы. Где-то промяукала рысь, и в наступающей тишине ухо по-особенному воспринимало грозный рев мчащегося внизу потока.

Двое всадников один за другим неторопливо двигались по краю обрыва. Одежды из волчьих и лисьих шкур мешковато сидели на плечах, но были теплы и не стесняли движений. Непринужденная посадка и уверенность, с которой всадники направляли коней по откосам, показывала, что они принадлежат к народу, для которого многодневные путешествия в одиночку по глухим и диким местам, вдали от жилья — дело привычное.

Но внимание, с которым они осматривали каждый придорожный камень, склоны гор и бородатые мхи на еловых лапах, говорило, что они впервые в этих местах. Длинные черные косы, выбившиеся из-под остроконечной меховой шапки одного из всадников, выдавали женщину. Вооружение их было не совсем обычным. Копьем всаднице служил укрепленный на длинном древке кинжал с изображением на перекрестье бычьих голов.

Оба путника вооружены луками, но наконечники лежащих в берестяных колчанах стрел искусно выбиты из камня или выточены из кости. Отдельной связкой в колчанах лежали стрелы, острия которых обмотаны листьями и обернуты сверху сусличьей шкуркой. Это стрелы, смазанные смертоносным ядом.

Ночная мгла быстро заволакивала ущелье.

— Алакет, — устало проговорила всадница, — и могучий барс, бродя по ущелью, ищет логово, чтобы отдохнуть. Не пора ли нам поискать ночлег?

— Золоторогая косуля моя, — отозвался Алакет, — я готов скакать от восхода до заката и ночью при свете звезд, лишь бы скорей добраться до цели, и не всегда помню, что должен думать и о тебе.

Спрыгнув с седла, юноша передал повод Мингюль и начал подниматься по склону. Вскоре он скрылся в лесу. Шло время. На темном небе из-за туч иногда поблескивала одинокая звездочка. Осенняя сырость поднималась от покрытых инеем камней. Мингюль с тревогой оглядывалась по сторонам. Хрустнула ветка. Мингюль вздрогнула. На тропе темным силуэтом появилась знакомая фигура Алакета.

— Идем.

Ведя коней в поводу, путники начали подниматься по склону. Алакет безошибочно нащупывал в темноте дорогу среди деревьев, кустарников и обломков скал. Наконец юноша остановился. Мингюль почувствовала, что над головой ее появился потолок. Какая-то неясная масса угадывалась и справа по склону. Алакет достал из кожаного футлярчика кусок кремня и начал осторожными точными ударами о тыльную часть наконечника копья высекать искру. Сухой мох задымился, и вскоре пламя озарило вход в пещеру.