Над головами телохранителей со свистом промчалась зажженная стрела, и шатер Кюйтана вспыхнул подобно огромному костру… Хуань-князя не было в шатре. Он метался между отрядами, стараясь вдохновить их на бой.

Когда едкий дым с языками пламени пополз через все щели и вход в шатер, Чжулэй-Кюйтан вскочил с белого войлока, на котором сидел, и, не стыдясь более приближенных, полез на четвереньках вон из своего покоя. Выбравшись, он вскочил на первого попавшегося коня и понесся в степь.

Несколько телохранителей, заметивших его бегство, помчались следом.

Бой стихал… Большинство хуннов, сбитых с толку ложными слухами об Алт-беге, не зная, откуда ждать нападения, разбежались по степи. Кое-где воины Кюль-Сэнгира еще сражались с наиболее упорными врагами из отряда телохранителей. В центре разгромленного лагеря хуннов съехались старый Кюль-Сэнгир и юноша Алакет.

— Сын мой! — сказал Кюль-Сэнгир. — Ты проявил ум и находчивость. Говорю тебе, ты станешь большим военачальником. Когда вернемся в кыргызскую землю, я возьму тебя в свое войско и стану учить искусству полководца…

Вдруг зоркие глаза Кюль-Сэнгира заметили, как из-за ближнего шатра появился хуннский лучник на коне. Он целился в голову Алакета.

Кюль-Сэнгир быстро взмахнул мечом, отбивая стрелу, но… промахнулся.

Железное острие вонзилось между виском и глазом старого полководца, и он, теряя сознание, рухнул на руки Алакета, едва успевшего подхватить его.

Двое кыргызов бросились в погоню за хуннским всадником.

…К вечеру разбитое войско Чжулэй-Кюйтана решилось наконец сделать привал. У входа в простую юрту, заменившую сыну кагана роскошный шатер, толпились, не решаясь войти, приближенные. Начальники беспрерывно прибывающих отрядов вообще избегали приближаться к кюйтановой резиденции, ибо человеку, являющемуся с плохой вестью, грозила скорая смерть.

А покинувший войско Хуань-князь в сопровождении двух десятков телохранителей мчался на восток в ставку кагана, чтобы остудить его гнев раньше, чем Чжулэй-Кюйтан с войском достигнет Орхона.

Слов нет, Ойхан мудр и рассудителен, но как-то поведет он себя, когда ему станет известно о разгроме отборного войска?

Цветастый шерстяной ковер над входом откинулся в сторону. Свет выхватил из полумрака юрты глинобитный очаг, кошмы на полу, лук и стрелы на войлочной стене слева от входа, а справа — сосуды из кожи с узкими горлышками. Мингюль, сощурив глаза, прикрыла лицо красным платком, поднялась от очага и приветствовала гостя низким поклоном:

— Мир тебе, почтенный отец наш.

— Пусть множатся стада сыновей моих! — улыбнулся в ответ Гюйлухой.

Согнувшись, он с трудом протиснулся в низкую дверь и опустился на кошму.

— А где же Алакет и Бандыр?

— С первой зарей уехали в табун приучать необъезженных коней к узде и седлу, отец.

— Занятие, достойное добрых хозяев. — Гюйлухой встал. — Я поеду к ним. Прощай, Мингюль!

— Прости за смелость, отец! — Мингюль взглянула на Гюйлухоя.

— Говори, дочь моя!

— Уйдешь ли ты из нашей юрты, не отведав мяса молодого барашка, не выпив молока наших кобылиц? Как могу сказать я хозяину, что гость пренебрег пищей нашего очага?

— Ой, Мингюль, знала бы ты, как недосуг мне… — тяжело вздохнул ухуанец, однако в глазах его мелькнули веселые искорки. — Но пусть отвернется от меня властелин кыргызских небес Ульген-хан, если я обижу гостеприимных хозяев юрты!

Он взял из рук Мингюль большую бутыль из коричневой кожи и начал пить.

— О-о, Мингюль, дочка! Да это чегень! Такое вино из молока делают только кыргызы! Как быстро ты научилась его готовить!

— Но ведь они мои сородичи! — лукаво улыбнулась Мингюль. — Разве трудно научиться тому, что умеют все люди твоего племени?

— Ой, хитрая! — рассмеялся Гюйлухой. — Не скромничай! Если бы мои весны и зимы не заставили меня быть вашим отцом, лишь духи знают, уступил ли бы я тебя Алакету!

Мингюль, вспыхнув, как степная гвоздика, совсем спрятала лицо в платок, а улыбающийся Гюйлухой, низко согнувшись у входа, вышел из юрты, вскочил на вороного коня и помчался в степь. Конь, словно молния, рассекающая облака, отбрасывал могучей грудью на две стороны высокие травы.

Вскоре издали со степным ветром донесся нестройный гул. Различались разноголосые крики, хлопанье в ладоши, звон железа, яростное ржание лошадей.

Ухуанец увидел множество составленных четырехугольником повозок на высоких колесах.

На огороженном ими пространстве ржали, брыкались, хватали друг друга зубами за гривы и спины разномастные кони. Все это были молодые красавцы, еще не знавшие поводьев.

Кругом стояли кыргызы, динлины, ухуаньцы, живущие в кочевье прославленного Алт-бега. Некоторые одеты в халаты из синих, красных, зеленых тканей и желтой кожи, полы которых трепал и подбрасывал свежий степной ветер. Но большинство было обнажено по пояс, и на грудях и спинах многих неслись в стремительном беге красные и черные изображения баранов, козлов, оленей, барсов, парили, раскинув могучие крылья, орлы и драконы.

Люди били в ладоши, кричали, свистели, завывали по-волчьи. Некоторые, держа в руках по два кинжала, звенели одним лезвием о другое. Иные изо всех сил колотили кулаками по кожаным щитам, и те глухо гудели.

Испуганные лошади неистовствовали. Но наездники именно этого и добивались. Ведь если наездник усидит на взбешенном коне, конь этот всегда будет покорен руке человека!

Гюйлухой, не сходя с седла, смотрел на наездников.

Он увидел, как из толпы воинов вышел Алакет и стал приближаться к повозкам. Скрученный аркан из прочной кожи висел у него на сгибе руки.

Вскочив на повозку, Алакет метнул аркан в середину табуна и захлестнул шею буланого коня с черной гривой, небольшой красивой головой и сильными тонкими ногами.

Упираясь коленом в дощатый край повозки, Алакет заставил коня приблизиться к краю загородки. Двое молодых кыргызов быстро, схватившись за дышло повозки, сдвинули ее ровно настолько, что в образовавшийся проход протиснулся один конь. Алакет спрыгнул на землю и, натянув аркан, вывел упиравшегося буланого в степь, а юноши быстро задвинули назад повозку, преградив остальным коням путь на волю.

Пожилой горбоносый воин с висячими черными усами, чуть тронутыми сединой, бросил Алакету уздечку. Динлин, держа одной рукой аркан, поймал другой рукой уздечку на лету и быстро взнуздал коня. Через минуту он уже сидел верхом.

— Смотри, Яглакар, — телохранитель Олжай положил руку на плечо горбоносому, — победитель Кахайара, пожалуй, победит и здесь. Я трижды на поле брани встречал воинов, подобных баатуру хуннов, трижды моя нога наступала на горло прославленных вражеских воинов, но этот дракон в образе коня в прошлый раз так сбросил меня, что я опомнился лишь на пятнадцать луков от него! Но смотри, смотри!

Буланый конь поднялся на дыбы и прошел несколько шагов по полю на задних ногах. Алакет припал к шее буланого, и волны гривы, перехлестнув через плечо динлина, взвились у него за спиной, подобно черным крыльям. Но вдруг задние ноги коня взметнулись кверху, и с минуту он стоял только на передних копытах. Но Алакет крепко сжал коленями бока коня и сам резко откинулся назад, почти касаясь спиной крупа буланого.

Гюйлухой, глядя на своего воспитанника, удовлетворенно улыбался. Олжай пытался сохранить спокойствие, но правая его щека подергивалась. Впервые за много лет змея зависти сдавила черными кольцами сердце старого сподвижника бега тюльбарийцев. Горбоносый Яглакар выщипывал волосок за волоском из левого уха… А Алакет словно слился с буланым конем. «Сейчас кинется в степь…» — мелькнуло в уме динлина.

Но буланый внезапно сделал невероятный прыжок в сторону. Алакет не успел ничего сообразить. Он только почувствовал, что бока коня ушли из-под его колен. В следующий момент он ударился о землю и, перевернувшись через голову, оказался возле колеса телеги. Еще не совсем придя в себя, Алакет инстинктивно вскочил на ноги. Все тело ныло. Он увидел торжествующе-насмешливую ухмылку Олжая, огорченное лицо Гюйлухоя, сочувствие во взгляде усатого Яглакара. Низко опустив голову, Алакет шагнул в толпу. Но в следующий же момент к повозкам протиснулся коренастый Бандыр.