Было очевидно, что сейчас не время для банальностей. Он сам так часто видел приметы горя — еще ребенком он запомнил это выражение, знакомое по лицу матери, даже более того — лицо его матери было окончательно забыто, — что он приготовился к осаде.

У Вито было такое выражение лица, которое Алессандро хорошо знал. Лицо мальчика стало плоским. Как будто бы нежные кости, теплая выпуклая мякоть, блестящие черные кудри были распластаны сильным порывом ветра. Лицо казалось гладким и холодным, каким-то вогнутым. Отпечаток лица на древней мраморной плите.

Алессандро медленно сел, повозив хромой ногой под столом, и сложил руки. Он посмотрел на Вито и заговорил очень мягко.

— Allora, — сказал он, что такое?

Вито ничего не ответил. Его губы едва заметно шевелились, как во сне, но рот не открывался. Он приподнял веки и резко сфокусировал взгляд на лице отца, но свет узнавания не отразился в его глазах.

— В чем дело?

Никакого ответа. Вито покачал головой. Казалось, что какое-то мгновение он пытался найти слова, но потом оставил эту затею.

Алессандро встал и прошел вдоль стола. Он подошел вплотную к Вито, сжал ладонями его подбородок и лоб, и прижал голову мальчика к своему животу. Вито дернулся, стараясь освободиться от отцовского объятия. Алессандро обнял его крепче, сильно прижимая щеку мальчика к себе. Он убрал руку с подбородка Вито и стал гладить его волосы.

— Давай, расскажи, — сказал он, — что случилось? Открой рот, выпусти плохое наружу.

Он почувствовал, как Вито задрожал, а затем ощутил на своей руке слезы. Мальчик плакал тихо, безудержно, почти беззвучно.

— Хорошо, — пробормотал Алессандро, — плачь, мальчик, плачь. Плачь, и тебе станет лучше. — Он прижимал голову Вито к своей рубашке до тех пор, пока тот не затих. Затем он дал Вито свой носовой платок.

— Ну, что, — сказал он, когда Вито поднял голову. Он смог взглянуть отцу в лицо.

— Я видел ее вчера вечером.

— О? С другим?

Вито яростно покачал головой.

— Нет. Ты не понимаешь.

— Ну так объясни, чтоб я понял.

— В театре. В… в бурлеске.

Алессандро казался озадаченным.

— Она была на сцене! — выдавил Вито. — Она… она танцовщица — танцовщица стриптиза. Она… Она была голой. Все мужчины… Они смотрели. Она… Она как будто показывала всем мужчинам… Они могли видеть… Они смотрели… Как будто бы она хотела, чтобы они все… — Он не смог закончить и уронил голову на руки.

Алессандро долго сидел молча. Такого, признал он, он не предполагал. Ему приходило в голову, что она работает в театре, что она, может быть, куртизанка, но это было нечто другое. Он пожал плечами. Что-то от испуга Вито застыло внутри него.

Он осознавал, что это было выше его сил. Он отчаянно пытался придумать, что сказать, что придумать, отчего эго новость стала бы не такой плохой. Но снова и снова ему в голову приходила мысль — это ужасно, ужасно. Это действительно было ужасно.

Он потер лицо. Где-то должно быть решение. Рано или поздно оно придет. Должен быть образец, нечто разумное, какой-то способ ограничить этот кошмар.

— Она должна была быть… то есть, она поехала в Сен-Луис, нет?

Вито кивнул.

— Я так думал.

— Ну, а вместо этого — где ты ее видел?

— В Ньюарке. Я… извини меня. Я сказал тебе, что собираюсь в кино. А поехал в Ньюарк.

— Но как…

— Франки. Он сказал, что его брат видел ее пару вечеров назад. Я думал, что он врет. Я ударил его по губам. Но я должен был пойти и увидеть сам. Понимаешь, я…

— Тс-с! — Алессандро успокоил его жестом. — Конечно. Я понимаю.

— И когда я приехал туда и пришел в театр, я ее увидел. Она вышла на сцену. Она не знала, что я там. Она ни на кого не смотрела. Она… она начала раздеваться. Она ходила по сцене и она была… Она… Ее… Понимаешь, ее грудь… Тряслась вверх и вниз. Я… мне стало плохо.

— В театре?

— Нет. На улице. Я вышел на улицу, и меня стошнило. Коп прогнал меня, сказал, чтобы я ехал домой.

Вито был измотан. Он уронил голову на руки. Казалось, что он уснул.

Вот так, вздохнул про себя Алессандро. Теперь уже ничего не поделаешь. Он встал и начал убирать посуду, оставшуюся после завтрака. Может быть, позже что-нибудь придумается, но сейчас делать нечего, только поправляться. Только это.

Позже, днем, он еще раз поговорил с Вито. Мальчик был все еще бледен и возбужден, но организм постепенно восстанавливался. Его движения были скоординированными, мускулы слушались, начал возвращаться аппетит. Физическое существо, психология шестнадцатилетнего мальчика вновь стала навязывать свой порядок хаосу его сознания.

— Она должна была вернуться сегодня вечером, нет? — спросил Алессандро. — В какое время — поздно, рано?

— Поздно. — В голосе Вито зазвучал сарказм. — Самолет из Сен-Луиса прилетает в полночь. Он сказала, что будет здесь в час или в полвторого. Я не должен был ждать. Я должен был позвонить ей завтра.

— И что?

— Что? — Казалось. Вито размышляет. Затем его лицо стало решительным. — Я позвоню ей. Я поднимусь к ней и ударю ее по губам.

— Почему?

— Стыдно! Vergogna! — прошипел Вито.

Алессандро махнул рукой. Он понимал его. Он понимал ярость мальчика, его обиду.

— Хорошо. Итак, ты ее ударишь. Успокойся. А что потом?

— Что значит — что потом?

— Ты ее больше не любишь? Ты не хочешь ее больше видеть?

— Я… Я бы не хотел… Как она могла так поступить со мной?

Вот оно, подумал Алессандро, крик оскорбленного любовника. Бандит и льстец, а женщина втыкает булавку в его тщеславие, и оттуда исходит звук, подобный этому.

— Как раз не с тобой. — Он засмеялся. — Она так сделала, понимаешь, но не с тобой. Фактически, — ему пришла в голову мысль, — она пыталась защитить тебя. Она не хотела, чтобы тебе было стыдно.

— Ложью?

— Почему бы и нет? Она же не пыталась втереть тебе очки, нет? Вито обдумал это. — Нет, это не так, — сказал он наконец. — Я… Это отвратительно. Меня от этого тошнит. Стриптиз! Шлюха! Вот кто она. Со своей утонченной беседой и со своей изысканной одеждой, со своими богатыми друзьями. Вшивая, проклятая шлюха. Прости, — добавил он поспешно.

— Тебе не нужно извиняться передо мной, — ровно сказал Алессандро.

Вито посмотрел ему в лицо и покраснел.

— Прости. Я не знаю, что думать. Я… Я уже все передумал… Я не знаю.

Алессандро ничего не сказал. Он закурил черную тосканскую сигару и выпустил в комнату густой дым.

— Я не знаю, что сказать, — произнес он наконец. — Мне не нравится видеть тебя таким подавленным. Естественно. Ты же мой сын, нет? Но об одной вещи, может быть, ты сможешь подумать. Она исполнительница стриптиза, ладно. Ты знаешь. Может быть, она… Моет быть, она даже шлюха. Но я так не думаю. И все же, понимаешь, может быть, она действительно любит тебя.

— Ну и что?

— Что? Я не знаю. Что ж, какая разница? Но… Ты говоришь, что ты собираешься ударить ее по губам. Позволь ей сначала высказаться, хорошо? Затем ты ударишь ее. Если тебе все еще захочется ее ударить. Но сначала поговорите. Это же разумно, нет?

Вито смотрел себе под ноги.

— Ладно, па, я понимаю.

— Вот и все, что я хотел сказать, — произнес Алессандро, — и больше ничего.

Он украдкой посмотрел на сына, который сидел, тупо переворачивая страницы газеты, и так внимательно разглядывая их, как будто он изучал картину или покупал телячью лопатку. Без сомнения, мальчик красив. И также без сомнения, женщины будут щедро одаривать его. Итак, это вопрос не о щедрости женщин, они-то у него будут. Это скорее вопрос — какого рода дары, какого роды женщины.

— В Италии, — сказал Алессандро, неожиданно нарушив молчание — твоя мадонна, Вито, была бы важной женщиной. Возможно, она была бы глупой. Но у нее было бы уважение, обожание, любовь и кое-что еще — самоуважение. Она бы также знала, как любить. Здесь… — Он помолчал. — Она, конечно, красивая женщина, награда для мужчины. Но здесь у нее есть только деньги. Статус? Нет. Хороший муж — промышленник, сенатор? Нет. Нет — даже если бы она была крупнейшей кинозвездой. Просто быть красивой женщиной недостаточно. От нее бы потребовалось большее. И она бы требовала этого от себя — как, без сомнения, она и делает. Быть красивой женщиной, — добавил он, — это всегда быть одинокой. Но в этой стране это много, много хуже.