— Тебе нужно что-нибудь еще? — спросил он.

Она покачала головой.

— Я позвоню тебе утром. Хорошо?

Она не двигалась.

— Хорошо? — повторил он.

Она кивнула. Он вышел и закрыл дверь.

Вместо того, чтобы пойти прямо к себе домой, Вито отправился в переулок и закурил сигарету. Он хотел сесть, но сесть было некуда. Скрутив полотенце и плавки в тугой комок, он подложил его под зад и присел на корточки у высокой бетонной стены.

Неожиданно к нему пришла мысль. Что бы ни вызвало у Айрис такой приступ отчаяния — а он не знал, что именно — он все равно был в ответе за это. Слабая улыбка появилась у него на губах, потому что он ощутил свою мощь, свое превосходство. И сразу же осудил себя за эту улыбку, даже вытер губы тыльной стороной ладони, чтобы стереть символ этой мысли.

Это не мог быть тот способ, которым он занимался с ней любовью на этот раз. Нет, потому что она сама делала так все время — или пыталась. И — кроме того, напомнил он себе, ей понравилось это, она хотела его, она сказала — он вспомнил ее страстное согласие. И она крепко обнимала его.

Это было что-то другое. Теперь он больше не улыбался. Воспоминание о ее печали было слишком мучительным. Оно наполнило его любовью и желанием быть нежным, защитить ее, успокоить ее. Бедная девочка, подумал он, бедная девочка.

Но почему? Он был потрясен и озадачен. Он чувствовал отупение. Проведенный на свежем воздухе длинный день крайне утомил его.

Зевая, с одеревеневшей спиной, глубоко засунув руки в карманы хлопчатобумажных брюк и с влажным полотенцем, свисавшим с руки, он вошел в квартиру. Отец читал.

— Привет, — сказал он коротко.

— А. Наконец-то. Ты хорошо провел время? — Алессандро ехидно посмотрел на него.

— Я ужасно устал.

— Поешь что-нибудь?

— У нас есть молоко?

— Хочешь, я сделаю тебе сандвичи?

— Нет. — В голосе Вито зазвучало раздражение. — Сиди. Я сам. — Он открыл дверцу холодильника, налил себе стакан молока и выпил его, стоя спиной к отцу. Затем налил еще полстакана и повернулся лицом к Алессандро.

— А скажи-ка мне, сказал Алессандро снисходительно, — как у тебя дела с твоей прекрасной леди? — Он большим пальцем указал на потолок и улыбнулся.

— О, с ней все в порядке, — сказал Вито быстро, глядя в стакан. — Она… понимаешь, па, она очень впечатлительна, ты понимаешь, о чем я? Она… Я не знаю. — Он остановился и коротко рассмеялся. — Все дамы такие?

— Дамы? — повторил Алессандро. — Она ведь леди, нет?

Вито покраснел в ответ на это замечание. — Ну, понимаешь, дамы, женщины, телки. Это Айрис их так называет — телки.

Алессандро улыбнулся.

— Я не знаю. Чего-то, конечно, тебе следует ожидать. Понимаешь, у женщин каждый месяц есть свой цикл, и это делает их…

— Спорим, именно это и было, — сказал Вито. — Я никогда об этом не думал. Как тебе это нравится? Спорим, что именно это и случилось.

Отец посмотрел на него долгим взглядом, а затем вновь уткнулся в книгу.

— Ты будешь читать, да? — спросил Вито с облегчением.

В его голосе звучало освобождение.

— Золотые мечты, — пробормотал отец.

Вито пошел спать.

Айрис проснулась быстро и резко с ощущением удушья. Она сбросила простыню и проковыляла к открытому окну спальни, сопротивляясь ужасному желанию вцепиться ногтями в горло.

Она медленно опустилась на колени, положила руки на подоконник и положила голову на руки. Утренний воздух холодил кожу, и это успокаивало. О, подумала она, слава Богу, слава Богу. Удушье прошло. Обессиленная, она продолжала стоять у окна, то и дело вздрагивая, когда ветерок трепал халат, и борясь с последними маленькими волнами тошноты, которая подступала к горлу.

Это была отвратительная ночь. В ее голове проходил один сон за другим, и каждый следующий был еще страшнее, чем предыдущий. Казалось, всю ночь она бежала — и все время ее сопровождал призрак, который с невнятным бормотаньем хватал ее за пятки, монстр с изорванной пурпурной плотью, принимавший обличье девушки — насмешливо-непристойной, появившейся перед ней в маске лисы со слюнявым языком. Она сбивала ее с пути, хватала ее, преграждала ей дорогу и, что было самое ужасное, угрожала ей одиночеством.

Ужасно, подумала она. Кошмарно. Хотя сейчас ей было лучше, она все еще была убеждена, что что-то резко сдвинулось со своего места. Где-то глубоко внутри ее произошла огромная перемена, невероятный внутренний сдвиг, который был столь же тайным и глубоким, как подвижка геологических сбросов.

Несвязанные образы проносились в ее голове — обрывки сна, Вито, отказавший ей в раздевалке, мягкие, сияющие складки его кожи, так сильно похожей на кожу ребенка, даже на кожу младенца, а затем — картина наиболее разрушительная, такая пугающая — воспоминание о том, как Вито взял ее, когда они вернулись домой с пляжа. Почему? — удивлялась она. Почему это так испугало ее? И в то же время так успокоило, было так приятно. Он полностью владел ею, но бескорыстно, ничего не добиваясь от нее, а только отдавая. И все же — почему она позволила ему взять ее таким способом, почему разрешила ему управлять собой? Почему, когда она об этом думала, ужас пересиливал наслаждение?

Она потрясла головой, чтобы освободить мозг от всего этого. Мне нужно уехать, сказала она себе, мне нужно уехать из этой квартиры на несколько дней. Это как западня. Я не могу думать. Что-то происходит. Я не понимаю, что. Мне нужно подумать. Мне нужно уехать, чтобы я смогла подумать. Я должна уехать от Вито. Почему от Вито? Не знаю. Но я должна. Я схожу с ума. Я…

Джули! Конечно же. Неожиданная идея уехать с ним на несколько дней показалась удивительно привлекательной. Никакого напряжения, подумала она. Джули послушный, управляемый. И она будет доброй к нему. Она будет милой и не будет дразнить его, и не будет пить слишком много. Как раз достаточно для того, чтобы заставить себя лечь с ним в постель, но не слишком много. Ему понравится. А он заслуживает чего-нибудь хорошего, этот бедный болван. Он такой славный парень.

А что с Вито?

Я не хочу думать об этом, сказала она себе.

Но ему ведь придется что-то сказать?

Зачем?

Ну, ты ведь можешь просто куда-то с кем-то отправиться. Он расстроится. Она улыбнулась себе. Она никогда не видела его рассерженным, действительно рассерженным. Это была приятная мысль, но и пугающая. Улыбка стала жесткой и застыла у нее на лице. Странно! Действительно странно. Других мужчин — мой Бог, десятки, сотни их — было весьма забавно дразнить, смотреть, как они злятся. Она никогда раньше не ощущала страха.

Почему?

Что в этом маленьком ублюдке такого… Она остановилась. Понимаешь ли ты, на что это похоже? — спросила она у матери. То есть я действительно не могу это тебе объяснить, потому что, ну, потому что, понимаешь, есть такие вещи, о которых мы просто не можем говорить. И кроме того, это то, что нужно чувствовать. А ты, бедняжка, никогда этого не чувствовала. Ну, скажи смело. Никогда не чувствовала.

Понимаешь ли ты, что это, после всех этих лет с этими мужиками, со всей этой пустотой — ну, не всегда, но по большей части, в любом случае, это никогда меня действительно не волновало по-настоящему — и вдруг обнаружить себя распустившейся, как тугой бутон, и ощутить, как солнце проникает в тебя, а потом, потом! Хотеть раскрыться еще больше, действительно хотеть, хотеть раскрыться, расшириться до тех пор, пока ничего не останется, даже тебя, только открытость и тепло, о Боже, такое тепло и свет — о…

Ну, ты просто не понимаешь этого, вот и все.

О, так бывает не всегда. Черт возьми, так и не может быть всегда. Понимаешь, иногда это спектакль. Но знаешь что? С ним это тоже иногда спектакль. Ну, я имею в виду не то, что он не хочет, не будь смешной. Но иногда он просто заставляет меня… просто… просто потому, что хочет. И это действительно задевает меня.

Ладно, я сумасшедшая. Но если он захочет, я вырву внутренности для него. Буду унижаться.