Он был озадачен ее молчанием, отсутствием реакции.

— Поосторожней, — сказала она один раз, положив руку на его. — Не будь грубым. — Она засмеялась, чтобы смягчить этот выговор. Ее смех шокировал его. Кажется, она чувствует себя слишком непринужденно.

— Тебе нравится? — прошептал он.

Она не ответила.

— А? Нравится? — настаивал он.

— Все нормально.

Он взвесил этот ответ, и его движения вдруг стали механическими, несвязанными.

— Ты когда-нибудь…

— Ой, ну тебя с твоими вопросами, — сказала она, но ее голос был ласковым.

Затем, к его крайнему изумлению, она свободно выпрямилась и уверенно обняла его, за пять или шесть секунд утолив все его страдания за сегодняшний день. Он всхлипнул.

Несколько мгновений они лежали молча, а затем Мери заговорила.

— Я действительно должна идти, сказала она.

— Послушай. Подожди, — сказал он и запнулся. — Я… Ты сердишься на меня?

— Нет. Почему я должна на тебя сердиться? Я думаю, ты очень милый.

— Правда?

— Да. Но ты не очень-то хорошо вел себя с Элис.

— Элис? — повторил Вито тупо.

— Да, Элис Мартулло. Послушай, я лучше пойду. Будет лучше, если я спущусь вниз одна. Ладно?

— Конечно. До встречи.

Она помахала ему рукой и исчезла.

Вито сидел, прислонившись затылком к стене, сгорбившись. Ему были видны дома на другой стороне улицы. Сейчас он чувствовал себя спокойным, отдохнувшим. Но вместо страдания теперь было чувство смущения и удивления. Лениво он отыскал глазами фасад своего дома. Затем оживился и нашел окна квартиры 4-Б. Свет был включен, и жалюзи были повернуты так, что он почти мог заглянуть в комнату. Неожиданно он увидел какое-то движение, фигуру, бело-золотое пятно, двигавшееся за маркизой. Его безмятежность как рукой сняло. Он сидел, положив подбородок на колени, и смотрел, смотрел. Глаза начали слезиться от напряжения. Наконец свет погас. Он вытер лицо и пошел домой.

Было почти двенадцать часов, когда Айрис положила трубку.

Теперь я в этом уверена, подумала она. Я знаю, что схожу с ума. Я слишком одинока. Слишком много говорю сама с собой. Сначала я распустила хвост перед шестнадцатилетним мальчишкой, а теперь…

Почему я вообще позволила ему уговорить себя на это? Почему не сказала, что больна, что должна навестить мать или что-нибудь еще? Да все что угодно.

Умоляющий голос Гарри все еще звучал у нее в ушах. Даже слова, которые он говорил, казались влажными, как будто вместе с ними в ее ухо проникали и пот его рук, и сырой воздух телефонной кабины.

Бедный Гарри, подумала она. Бедный, сломанный, испуганный, красивый, малодушный болван. Со своим детским профилем и мягкими маленькими руками и ногами, со своим сердцем и скромной манерой говорить с этим сумасшедшим акцентом — Тулса, штат Оклахома. Бедный Гарри. Она обнаружила, что злость стихает.

Почему она вообще вышла за него замуж? «Представитель артиста.» Агент.

— Кто его знает, — сказала она вслух. — Кто его знает, черт возьми?

Они жили вместе, если это можно было назвать совместной жизнью, напомнила она себе, ровно два месяца.

Должно быть, я была пьяна или одинока. Или и то, и другое. А-а — она пожала плечами. Какая разница, почему она вышла за него замуж.

Наверно, потому, что мне было его жалко. Глупо, не правда ли?

Тогда почему я позволила ему уговорить себя на недельный контракт в Ньюарке? Почему я должна его выручать? Я что, обязана ему?

Ну, конечно, это еще не решено, напомнила она себе. Я не обещала ему, что я это сделаю. Я сказала, что подумаю.

Однако в глубине души она знала, что ей придется связать себя этими обязательствами. Смутные мысли, образы бегства пронеслись у нее в голове. Она всегда может уехать из города. Может заболеть. Может…

Почему она должна ломать заведенный порядок? Она почувствовала, что злость вновь растет. Почему она должна ломать эти три драгоценных месяца, чтобы в течение недели работать в бурлеске? Мысленно она произнесла эти слова с крайним раздражением. Это все для нее уже позади. Она звезда. Она не выступала в бурлеске уже три года. Нигде, кроме фешенебельных ночных клубов и больших отелей.

Это было бы… Она поискала слово. Деградацией, черт побери!

Ну и что из того, что он попался? Ну и что из того, что девочка его бросила? Если он должен выполнять условия контракта, это его дело. Ну и что, что он кончен, как агент. Он все равно был вшивым агентом.

Неожиданно она обнаружила, что расхаживает по комнате, и остановилась. Почему я чувствую себя такой несчастной?

— Успокойся! — сердито сказала она себе. — Черт с ним со всем. Сейчас же успокойся.

Выступление должно состояться через пару месяцев. Тем временем Гарри, возможно, найдет кого-нибудь другого, чтобы заткнуть эту дыру. Он может найти какую-нибудь другую звезду, которая будет с ним работать. Зачем беспокоиться об этом сейчас?

Он говорил так, как будто бы он в ужасе, подумала она. Как будто бы он стоял на коленях. Она улыбнулась.

Сегодня Вито тоже стоял на коленях. Поднимал ее шпильки, стоя на коленях. Он был неотразим. Она вновь улыбнулась и вспомнила, как наступила ему на руку. Это должно было бы раззадорить его, подумала она. Он не знал, как близко…

Боже! Она остановилась и подошла к зеркалу.

Я горю, мальчик.

Она отвернулась, не в силах глядеть на свое отражение в зеркале. Это смущало ее. Как будто ее поймали… Но она не могла закончить мысль.

Так помоги же мне, Господи, я горю. Сгораю. Я хочу его сейчас. Прямо здесь, на ковре, на полу. Она сглотнула. Выражение ее собственного лица удивило ее. Это было серьезное лицо, злое хмурое и в то же время робкое, испуганное. Она выключила свет и пошла в ванную. Приняла снотворное и затем вернулась в спальню.

Сидя на краю постели, она начала расчесывать волосы — медленно, энергично. Это занятие успокоило ее.

А почему бы и нет? Она обнаружила, что слова как-то находятся. Почему и нет? Возможно, он девственник. Даже определенно. Должен быть. Она может поспорить.

Она бы разрешила ему положить голову к ней на колени — и мысленно почти ощутила теплую тяжесть его головы у себя на коленях. Она бы положила руку на его щеку, затем ее пальцы соскользнули бы к его горлу…

Подожди, сказала она себе. Кому это надо? Он же мальчик, ребенок. Неловкий, порывистый, истеричный. Кому это надо…

Но как только она вызвала в воображении образ Вито — неопытного, перевозбужденного, исступленного юного любовника, она поняла, что от этого он вовсе не кажется менее желанным. Наоборот, это заставило ее еще больше захотеть его.

Именно это и привлекало ее больше всего. Она поняла: Это был бы акт насилия. Но особого насилия. Не грубого, ужасного, жуткого. А медленного, нежного, ласкового, тонкого насилия, столь искусного и столь коварного, что это было бы насилие не только над телом, но и над умом.

Едва представив это, она уже это почувствовала. Она почти ощущала движение его крови, боль в его костях, исступленное желание дать и незнание, как это сделать, последнее изнеможение…

А потом она приласкала бы его, стерла бы пот с его век и разрешила бы ему отдохнуть, уткнувшись лицом ей в грудь. А затем медленно, нежно, воркуя с ним, лаская его, она бы вновь воскресила его.

Она знала, что он должен был бы чувствовать. Она почти ощущала, как тяжелеет ее плоть — так должна была бы тяжелеть его. Она почти ощущала…

Внезапно она остановилась. Ей пришла в голову новая идея.

Она могла бы также стать ему матерью. Ему нужна мать. Боже, подумала она, как этому ребенку нужна мать. Он жаждет матери.

Эта мысль наполнила ее удовольствием. Она могла бы всему его научить. Она так много знает. Не только о том, как трахаться. Она раздраженно отбросила эту мысль. Но она могла бы его научить, как одеваться. Как есть. Он бы приходил к ней со своими вопросами, со своими проблемами. И она бы все ему объясняла. Без вранья. Прямо. Она бы все объясняла самым тщательным образом.