Переключившись на мысль о судьбах бедняжки Жаклин и ее детей, Марго перестала слушать разглагольствования коллеги своего благоверного.

Нескольких фраз, выхваченных из последовавших далее выступлений вполне достало для окончательного приговора: «пикейные жилеты». Каждый пыжился преподать себя, подольститься к президенту и превознести до небес значимость культурных контактов, особенно на чужой территории. Можно было подумать, что от местечковых междусобойчиков и впрямь зависят судьбы «социализма и мира». Навязшее в зубах словосочетание нагоняло сон. Бедняжка Марго совсем заскучала и уже помышляла незаметно слинять, как ее вдруг насторожило отчетливо прозвучавшее: «Метакса» пять звездочек.

Витийствовал, цепко вцепившись в край столешницы, тощий субъект с испитым лицом и редкими волосами, едва прикрывавшими лысину. Марго решила, что он и есть директор того самого гастронома, где нужным людям оформляют заказы с крабами и икрой, однако вскоре выяснилось, что попала пальцем в небо.

— Кто это? — тихо спросила она сидевшую рядом женщину, но та лишь пожала плечами.

— Заварзин! — тотчас же оборотился к ней незнакомец с клоком представительной седины. Казалось, он только и ждал повода, потому как постоянно ерзал и косил глаз. — Профессор из Института международного рабочего движения, — пояснил с завлекающей улыбкой.

Марго благодарно опустила ресницы.

«А он ничего, — подумала, — и слух как у кошки…»

Профессор, почему-то с металлом в голосе, докладывал об успехах возглавляемой им делегации, принявшей участие в традиционном Марафонском марше. Вгоняя слова, как гвозди, он постоянно кого-то клеймил, перемежая избитые идеологические клише примерами из древней истории, и даже ухитрился сравнить бойкого левого функционера с Аяксом. Коньяк же был упомянут исключительно в связи с приемом, на котором присутствовали греческий министр и совпосол, высоко оценивший пропагандистский эффект визита. В чем это выразилось конкретно, осталось за кадром, разве что хозяева упились до положения риз, а делегация — ни в одном глазу.

«Аякса свалила «Метакса», а товарищ совпосол заел селедкой «спецпосол», — срифмовала Марго.

— Позиции коммунистической партии по-прежнему очень сильны, — Заварзин вошел в раж и принялся размахивать кулаком, заклиная демонов. — Для многих остались непонятными проявившиеся у нас в определенный период идеологические шатания. Ветераны постоянно указывали на то, что развенчание так называемого культа личности негативно сказалось на монолитности освободительного движения. Они с горечью вспоминали, как все было готово для завоевания власти трудящимися, и, если бы не предательская политика Тито, закрывшего границу, Греция могла бы войти в состав соцлагеря. — Он еще много чего наговорил, вызвав перешептывания в зале и легкую гримасу тревоги на лице первого вице-президента. Раздались даже отдельные возгласы протеста.

В восхвалениях отца народов и злобных обличениях «геростратовского комплекса», якобы присущего определенной части интеллигенции, Заварзин явно перебрал через край. И тон совершенно недопустимый. Можно подумать, что нет большего авторитета, чем он — ноль без палочки. Хочет казаться святее римского папы. Верно: новый Генеральный секретарь Юрий Владимирович Андропов отметил вклад Сталина в победу над немецко-фашистскими захватчиками на встрече с генералитетом, но это не значит, что взят курс на полную реабилитацию.

Сориентировавшись в ситуации, Верочка наклонилась к председателю и что-то нежно проворковала. Не дрогнув ни единым мускулом, словно каменная баба, тот продолжал слушать, если, конечно, слушал, с невозмутимым спокойствием.

Вмешался зав. сектором, воспользовавшись короткой паузой, понадобившейся Заварзину, чтобы откупорить бутылку Нарзана.

— Поскольку регламент нас поджимает, есть предложение утвердить отчет делегации. Кто против?

— Разрешите несколько слов? — руку поднял потенциальный ухажер, как, уловив биотоки, безошибочно определила Марго. Он уже демонстрировал ей богатство мимики, выражая возмущение зубодробительными пассажами консерватора-сталиниста.

— Пожалуйста, Павел Борисович, — облегченно кивнул цековский аппаратчик, взяв в свои руки ведение собрания.

— Признаюсь, мне было странно слышать некоторые заявления уважаемого профессора Заварзина. Быть может, я ошибаюсь, но, по-моему, никто не отменял решений партийных съездов. Еще большее недоумение вызывают нападки на маршала Тито, национального героя дружественной страны, отношения с которой были разорваны исключительно по вине Сталина и вновь восстановлены сразу же после его смерти. Надо ли понимать, что нормализация тоже должна быть подвергнута пересмотру? Нравится или не нравится отдельным греческим товарищам, но Советский Союз проводит свой политический курс, руководствуясь собственными интересами. Позволю себе напомнить, что Федеративная Социалистическая Республика Югославия, подчеркиваю — социалистическая, входит в СЭВ, и мы, мягко говоря, можем попасть в очень неудобное положение… Лично мне будет стыдно перед коллегами из Общества советско-югославской дружбы, — добавил он, как бы смягчая резкость отповеди легкой шуткой.

Картина получилась почти как в «Ревизоре»: Заварзин оторопело уставился на нежданного оппонента, председатель и ухом не ведет, первый зам в замешательстве, а народ, как и положено, безмолвствует.

— Браво, — Марго изобразила аплодисменты. Ей и в самом деле понравилось: темпераментно, аргументированно и с оглядкой на официоз — не подкопаешься.

— Спасибо, — оперативно включилась умница Вера. — Отчет можно считать принятым? — она вновь приникла к мясистому, поросшему диким волосом президентскому уху.

— Переходим к следующему пункту, — министр, надев очки, углубился в подложенную под самый нос бумажку. — Коллектив витебского завода «Монтажник» обращается к нам с просьбой… с предложением о вхождении коллективным членом в наше общество, — спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, зачитал он заготовленный текст. — Поддержим?

— Поддержим, — нестройно отозвались отдельные голоса.

— Будем считать завод нашим коллективным членом.

Повестка дня была исчерпана, первые лица отбыли, а вслед за ними потянулись и остальные. За столом из карельской березы, возле Веры, сгруппировалась кучка близких приятелей и пошел посторонний треп.

Как-то само собой получилось, что на выходе рядом с Марго оказался пламенный трибун, бросивший дерзкий вызов темным силам.

— Позвольте представиться, — отдал он церемонный поклон, — Павел Климовицкий… Вам в какую сторону?

Разом утратив дар речи, он поспешно забежал вперед, но тут же сбавил, приотстав на полшага, взволнованный и трогательно неловкий, словно щенок.

Она бы сильно удивилась, если бы ему вдруг оказалось не по пути.

— Вы замечательно выступили, — сказала, чтобы нарушить минутное замешательство. — И, главное, своевременно.

Разговор завязывался не без усилий. Климовицкий что-то пробормотал про переломное время, назревающие перемены, от которых не приходится ждать ничего хорошего, и процитировал китайскую поговорку.

— Как вы сказали? — недопоняла Марго.

— «Чтоб вам жить в эпоху перемен»?.. Я отнюдь не вас имел в виду!.. Так мудрые китайцы желали своим недругам. Один британский лорд, идеолог консерваторов, вообще полагал, что следует сожалеть о любых переменах, даже положительных, поскольку добром все равно не кончится.

— Как это верно! Я и сама чувствую, как на нас надвигается нечто такое, — не зная, как выразить свои смутные ожидания, она передернула плечиками и тяжко вздохнула. — Мыто уж как-нибудь проживем, а детей жалко.

«Владику через неделю ровно три годика, — прихлынуло жаром. — Что же ему подарить?»

Темный огонь, полыхнувший при этом в зрачках, пропал всуе: леса на фасаде «Военторга» не позволили идти рядом. Навес протянулся почти до улицы Грановского, где по соседству с «Кремлевкой» расположился продуктовый распределитель. Марго вспомнила, что забыла предупредить мужа насчет заказа. Для приема ей понадобится еще одна банка икры. Заодно пусть возьмет полкило семги и миног — с повышением по службе возможности значительно расширились.