— Не зацикливайся: посмотришь в энциклопедии. Единственное, что от тебя требуется, — ходить на президиум, хотя бы через раз. На первом заседании будь непременно. Раскрывать рот не обязательно. Покажешь себя, и будет с них.

Собираясь на заседание, Марго испытывала легкое, как дуновение ветерка в жаркий день, волнение. Нет, она не рассчитывала произвести фурор, но перспектива общения с совершенно незнакомыми людьми всегда требует подготовки. Ожидание, к которому примешивалась толика озабоченности, доставляло, скорее, приятное ощущение, мобилизовывало внутренние резервы.

Переступив порог просторной ванной, отделанной финской розовой плиткой, она сбросила тонкую кружевную рубашечку и с осторожной медлительностью, словно и впрямь не ведала, что ее там ожидает, приблизилась к зеркалу. Критически оглядев всю себя с головы до ног, нашла, что потери не столь значительны, как ей временами казалось. Живот ничуть не выпирает, даже если смотреть в профиль, а грудь вообще хоть куда, без ложной скромности, красивая грудь; зато бедра определенно подгуляли, — ишь как разнесло! — но округлость приятная и линии нежные… Самое предательское место, конечно, горло и — никуда не денешься — тут, под глазами.

В общем и целом, Марго осталась довольна собой. Брови, ее чудесные темные, как вороново крыло, брови, придирчиво сдвинутые над переносицей, облегченно разгладились и глаза заблестели ярче.

«Как звездочки», — говаривала покойница-мать. Мальчишки шалели от их горячего света.

Марго встала под душ, настроила головку на тройную, напорной волной хлеставшую струю и, чередуя горячую воду с прохладной, довела кожу до нужной кондиции. Она умела наслаждаться простыми радостями. Вылезла вся розовая до красноты, словно нимфа из зарослей крапивы. Тщательно подбрила подмышки, попрыскалась дезодорантом, вдумчиво приступила к макияжу.

Для выхода заранее приготовила голубое крепдешиновое платье, в меру короткое и открытое, туфли на шпильках — в тон и такой же газовый шарфик. Завязанный к левому плечику красивым узлом, он призван был завершить ансамбль.

Из украшений, после долгого размышления, решила взять только нитку крупного жемчуга и дешевые клипсы. Бижутерия лишний раз подчеркивала перелив розовых и бледных, как лунный свет, натуральных перлов. Соединение роскоши с демократической дешевкой придает изюминку безалаберности, что так идет знающей себе цену женщине, которая не хочет выглядеть расфуфыренной недотрогой.

«Можно подумать — на свидание прихорашиваюсь, — усмехнулась Марго своему отражению. — Есть еще во флягах ром? — И так же беззвучно ответила: — Хоть на донышке, а осталось».

Когда-то они с отцом тихо пели вдвоем, глядя на стекающие по стеклу струи:

В маленькой кухоньке было светло и уютно, и всем существом ощущалось разнеживающее тепло домашнего очага. Нигде больше ей не было так хорошо и спокойно, как в те наполненные тихим блаженством минуты, когда по ночам неистовствовали осенние ливни, швыряя в окна желтую листву, и сладко пахло табачным дымом. Трубку, вырезанную из слоновой кости в виде львиной головы, отец привез из дальнего плавания.

В мундштуке сохранился непередаваемый запах и дымный вкус паленых листьев, вкус осени…

Марго иногда тихонько посасывала ее, глотая слезы с мертвым воздухом пополам.

— Есть еще в бокалах ром, — обмолвилась она однажды случайно.

— Эх, доченька, — печально улыбнулся отец, — разве ром пьют из бокалов…

— А из чего? Из стаканов?

— Бывает, и из стаканов, но лучше из фляг. Ведь если стаканы уже налиты, ничего не остается, как только допить, а фляга… Фляга — другое дело. Хоть глоток, а сбережешь про запас.

Крейсер, которым командовал отец, напоролся на мину в шхерах на подходе к Североморску. Корабль не затонул, но капитана смыло за борт. Как рассказал помощник, он вышел из рубки выколотить остывший пепел в ту самую секунду, когда рвануло по левому борту. Всю войну прошел без единой царапины, но война достала его через десять лет.

Трубка уцелела чудом, только треснула поперек львиной головы. Марго хранила ее вместе с отцовскими орденами и обручальным кольцом матери в японской шкатулке черного лака, инкрустированной перламутровой фигуркой гейши под раскрытым зонтиком. Там же лежало несколько открыток, которые отец посылал из зарубежных портов, куда их эскадра заходила с дружественным визитом: Шербур, Портсмут, Гдыня, Джакарта. Порт-Саид. Марго тогда и на свете не было. И только на одной карточке, с видом набережной Гаваны, крупным разборчивым почерком значилось ее имя. Зеленая марка с крокодилом в зарослях тростника пробудила первое любопытство к жарким странам, которое так и осталось неутоленным. Кроме ГДР и Болгарии, где дважды отдыхала на Золотых песках, Марго нигде не бывала и, по правде, не очень к тому стремилась.

Детские мечты растаяли вместе с детством, но слабый след все же остался. «Есть еще во флягах ром?..»

Заседание было назначено в музыкальном салоне. Интерьер содовского дворца производил должное впечатление: лестница красного дерева, изысканная роскошь, богато украшенные плафоны, стилизованные светильники — смесь декаданса с патрицианской роскошью.

Первые лица расселись за круглым столом на готических стульях с высокой спинкой, а массовка расположилась на разностильных сиденьях, расставленных рядами, как в каком-нибудь сельском клубе.

Марго однажды довелось побывать в подмосковном колхозе, куда их курс бросили на картошку. Versuch[27] был незабываемый, хотя бы потому, что после танцев в клубе она потеряла девственность, о чем нисколько не сожалела. По крайней мере, перестала быть белой вороной.

Пролистав ксерокопированный список членов общества, лишний раз убедилась, что свекор, хоть и слегка verruckt[28], но смотрит в корень. Большое действительно, как в кривом зеркале, отражалось в малом — всякой твари по паре, как в Верховном Совете: передовые рабочие, деятели науки и культуры, военные, посланцы национальных республик.

«Языковед-переводчик» — значилось против ее фамилии, понимай — эллинист. Член правления — не хухры-мухры.

Тронные седалища, как легко было догадаться, предназначались для еще более высокого органа — бюро, рыцарского капитула эры развитого социализма.

Президент — лысый толстяк с обрюзгшим лицом сильно пьющего человека — оказался республиканским министром мясной и молочной промышленности, первый зам был заведующим сектором в Международном отделе ЦК, а просто заместитель, т. е. вице-президент, — директором чаеразвесочной фабрики. Она снабжала лучшими образцами своей продукции содовский аппарат, что, понятно, шло в зачет Юреневой.

Сидя рядом с шефом, Вера что-то постоянно ему нашептывала и подкладывала бумажные «простыни», а тот с важным видом кивал и покорно подписывал.

«В ее ручках любой мужик становится шелковым. Теперь хоть понятно, откуда подарочные наборы чаев и море разливанное осетровой икры», — одобрительно улыбнулась Марго.

Она попыталась найти среди рыцарей Круглого стола директора гастронома на Смоленской, но так и не смогла. Все сидели с умно-сосредоточенными физиономиями.

Ловя на себе быстрые заинтересованные взоры, Ларионова не без удовольствия убедилась, что ее присутствие не прошло незамеченным. Особенно усердствовал один — с седой прядью в черной как смоль шевелюре. Вот уж верно — глаз положил! «Пусть его…»

Министр, такой же косноязычный, как все брежневское старье, обозначил в кратком вступительном слове основные задачи: всемерно повышать, укреплять и, конечно, активно содействовать. Затем выступил первый вице-президент. Речь его лилась гладко, но за штампованными фразами напрочь терялся смысл. Он все больше упирал на внешнюю политику, подчеркивая особое место Греции и, соответственно, значимость проводимых обществом мероприятий. Традиционные связи, растущие симпатии — это понятно, даже проблема Кипра и очаг напряженности на Ближнем Востоке, но при чем тут НАТО, «звездные войны» и транснациональные нефтяные гиганты, Марго так и не уловила. «Может, на Онассиса намекает, за которого вышла Джекки?» К миссис Кеннеди-Онассис у нее было особое отношение. Черты сходства, вроде бы не ярко выраженные, но, судя по комплиментам, заметные, предопределили стойкую симпатию, которую не смог разрушить скандальный брак бывшей первой леди с престарелым миллиардером.