В самом деле, в этой исторической туманности можно различить возникновение параллельной системы власти на основе личной отваги и успеха, которая, не противопоставляя себя явно старым ячейкам племенного общества, формируется внутри нее, а впоследствии занимает в ней преобладающее, подавляющее место. Для этого нужно только, чтобы один из воинов встал и предложил отправиться в поход за его собственный счет вместе с товарищами, которые разделят риск и выгоду от предприятия. Это система, которую Цезарь описал так: «Один вождь, один поход, один отряд». Возможно, ее следует рассматривать как спусковой клапан для индивидуальной энергии, хотя риск был велик для всего племени. Никто, правда, не боялся государственного переворота, потому что понятия не имел о государстве, но удачные набеги неизбежно обогащали предводителей командос и привязывали к ним клиентуру, жившую захваченной добычей — зерном, скотом и рабами. Частная собственность вгрызалась в общество, как червь в яблоко. Возникала новая легитимность, рождавшая верноподданнические чувства. Тацит писал, что большинство собирается вокруг уже отличившихся в боях, после чего «вожди сражаются ради победы, дружинники — за своего вождя».

Так родилось западное феодальное общество, а с ним и грабительский — он же рыцарский — дух. Если так, мы поневоле должны читать Тацита иначе. Мы увидим не доблестных воинов, а бандитов: «Когда они не ведут войн, то много охотятся, а еще больше проводят время в полнейшей праздности, предаваясь сну и чревоугодию». Они заядлые игроки: «Потеряв все свое достояние и бросая в последний раз кости, назначают ставкою свою свободу и свое тело». Их сила может сравниться только с их же изнеженностью: «Жесткие голубые глаза, русые волосы, рослые тела, способные только к кратковременному усилию; вместе с тем им не хватает терпения, чтобы упорно и напряженно трудиться, и они совсем не выносят жажды и зноя».

Марк Аврелий, несомненно, читал и «Германию», но в основном практические советы брал из «Анналов». Там он мог найти картину третьей, гораздо более знакомой ему формы власти, служившей прообразом той, с которой ему предстояло столкнуться. Король богемских маркоманов был единственным германским вождем, который мог тягаться с римлянами. У Тацита его зовут Маробод, и он бросил вызов Августу. Впрочем, он, как и его преемник времен Марка Аврелия по имени Балломар, был «другом римского народа». Но логика власти, а также провокации римлян и собственных мелких вассалов — искателей приключений увлекли его. Открытие в Империи второго фронта отсрочило падение Маробода, принудив Тиберия заключить с ним компромиссный мир. Он кончил свои дни политическим изгнанником в Равенне.

Балломар унаследовал редчайшее положение абсолютного монарха одного из германских народов. Тут не обошлось без поддержки римлян. Если варварский вождь — их сосед — вследствие собственной удачи или давления на него становился потенциальным агрессором, ему предлагался дипломатический статус союзника, имевший выражение в технической помощи и личной финансовой поддержке, позволявшей ему содержать верную дружину. Но с клиентами такого рода Рим должен был вести себя осторожно. Пока шла парфянская война, Балломар честно соблюдал все тайные соглашения. Может быть, ему теперь уменьшили субсидии, может быть, он стал слабее, может быть, решил, что ослабли римляне — этого мы не знаем. Так или иначе, он не смог или не захотел задержать отряд, пришедший издалека. Но сам набег этого отряда имел свою причину или ряд причин, о которых историки строят гипотезы по косвенным данным, донесенным современниками. Капитолин, писавший двести лет спустя, сообщает, что Марку Аврелию пришлось «прогнать грабителей — виктуалов и маркоманов, к которым присоединились и другие народы, бежавшие под натиском более отдаленных варварских племен, угрожавших нам войною, если мы откажемся принять их в своих провинциях». Только внимательно вчитавшись в эту фразу, мы разглядим в ней проявление одного из громаднейших происшествий в истории человечества.

Это было настоящее историческое землетрясение, эпицентр которого находился где-то на юге Скандинавии и побережья Балтийского моря. В результате демографического взрыва народы, подобно потокам лавы, разлились по равнинам Северной Европы, уничтожая или поглощая местное кельтское население. Порядок событий и их последствия до сих пор мало изучены. С самого начала эти народы были обречены на роль странников в истории, и лишь с начала нашей эры можно различить главные из них (а их были десятки), разглядеть их следы. Август вдруг с удивлением узнал, что маркоманы, которые, как он считал, живут на Эльбе, под предводительством короля Маробода всей массой переселились в «богемский прямоугольник». С таким же удивлением узнал и Марк Аврелий, что лангобарды живут не на севере, а в центре Европы. Но он не мог знать — а мы, кажется, знаем, — что очередной «подземный толчок» произошел еще в начале 60-х годов в устье Вислы, где высадилось неизвестное германское племя, прибывшее из Швеции: гепиды. Их натиск вынудил переселиться живших там готов. Готы, вассалами которых были вандалы и бургунды, решили на свой риск поискать счастья в других местах. Достаточно дальновидно они не устремились в магму соседних племен Европы, а направились на Украину, где, как они знали, было много необжитых мест. Благоразумно избегая встречи с вассальными Риму народами маркоманов и квадов, а также границ провинции Дакия, они прошли берегом Черного моря и там в скифских степях стали ждать, когда придет час новых приключений.

Но в каком бы порядке ни проходило такое масштабное переселение, оно вызвало цепь не поддававшихся расчету последствий. Вандалов вдруг прогнали из Силезии; они пошли на юго-запад и столкнули с места баварских гермундуров, а восточнее — карпатские племена, которых отбросили на квадов. Бургунды под давлением гепидов изгнали семнонов из Померании, а те нажали в Саксонии на свебов, которые устремились в Богемию на маркоманов. «Вскую шаташася языцы?» — этот библейский вопрос обретает здесь странный отзвук, а отчасти и ответ. Точно такое же стечение обстоятельств позднее увлечет бургундов на Рону, вандалов на Рим и Карфаген, готов в Италию, Аквитанию и Испанию. Пока же оно привело к самым пределам Империи невиданную прежде коалицию народов. «Вскоре, — пишет Евтропий, — с маркоманами соединились квады, вандалы, сарматы, свебы и все прочие варвары». Балломар стоял во главе этой коалиции: у него был только один вариант — обратить нашествие, рвавшееся к югу, себе на пользу. В начале осени 167 года воины двух свебских племен, виктуалов и хариев, с помощью спасшихся из Бригеция лангобардов, а также квадов и маркоманов, напали на Норик. Всего, по словам Диона Кассия, в союзе действовали десять королей — это была первая confederate barbarica; римляне всеми правдами и неправдами уже два столетия оттягивали ее появление. Укрепление Лауриак на Дунае защищал сильный гарнизон: четыре кавалерийских алы и четырнадцать пехотных когорт. Но и он не выдержал: варвары вошли в альпийские провинции, разграбили их и увели жителей в рабство.

С этого момента наши источники становятся неясными — впрочем, сама ситуация была запутанной, и современники ничего в ней не понимали. Так что в хронологии «германской войны», тянувшейся до 180 года (с перерывом в 175–177 гг.), многое остается неуточненным. Письменных документов, надписей на монетах и эпитафий так мало, что приходится изучать сцены сражений на спирали колонны, возведенной в честь Марка Аврелия на Марсовом поле. Но датировка и порядок этих сцен спорны. В любом случае, мы не видим на них первых варварских атак 167 года. Очевидно, римляне не ожидали их так скоро.

Были ли при этом, как сообщают историки, упорные бои, или же агрессоры, занявшись грабежом тех мест, на которые проникли (долин Норика и Реции, степей Паннонии) вовсе не собирались идти дальше на юг? Вероятно, до конца года на этом фронте не было новых боевых действий. Но на востоке, в нижнем течении Дуная, на Дакию напали язиги — сарматы, уже около столетия жившие, в основном под контролем Рима, в венгерских степях между Дунаем и Тисой. Так что эти «союзники» тоже разорвали старый договор — может быть, по соглашению с германцами, — и таким образом опасность Империи грозила от Альп до Карпат. Люди везли за собой на повозках семьи и пожитки, вели стада и табуны и совершенно не собирались возвращаться домой — само понятие дома для них не имело смысла. Но по пути они выселяли и уводили на север местных жителей: крестьян, торговцев, римских граждан. Об этом свидетельствует множество кладов, зарытых в тех местах.