В конце концов космонавты и «космические бюрократы» применили старую как мир методику. Они пригласили в качестве посланца незаинтересованное лицо, не имевшее отношения к программе «Союз». С просьбой доставить рапорт в ЦК они обратились к Вениамину Русаеву, гагаринскому другу из КГБ.
«Комаров пригласил меня с женой в гости, — рассказывал Русаев. — Когда он нас провожал, то прямо заявил: „Я не вернусь из этого полета“. Я знал, как обстояли дела, и спросил: „Если ты так уверен, что погибнешь, почему не откажешься участвовать в полете?“ Он ответил: „Если не полечу, вместо меня отправят дублера. То есть Юру. И он погибнет вместо меня. А нам его надо беречь“. Вообще техническая подготовка Гагарина к полету на „Союзе“ была хуже, чем Комарова. И Комаров сказал, что он знает, о чем говорит, а потом вдруг расплакался. Перед женой он, конечно, сдерживался, но, когда мы ненадолго остались одни, сломался».
В одиночку Русаев мало что мог сделать. Наутро, сидя за своим столом на Лубянке после бессонной ночи, он решил обратиться за советом к одному из своих начальников по КГБ, генерал-майору Константину Макарову, к которому относился с глубоким уважением. «Отдел Макарова занимался людьми, работавшими в космонавтике. Макаров тесно сотрудничал с Королевым, но потом тот умер, а Мишин [его преемник] был совсем из другого теста. Ребята из моего отдела тоже участвовали в этой работе, но с Мишиным невозможно было иметь дело, особенно когда требовалось принимать твердые решения. Его всегда приходилось направлять… Я пришел в кабинет к Макарову и рассказал ему, что с ракетой серьезные проблемы. Он очень внимательно меня выслушал и ответил: „Я кое-что предприму. Не уходи сегодня со своего места. Ни на секунду“. Я выполнил обещание. Я просидел за своим столом недолго, скоро он меня вызвал к себе. Он дал мне письмо, составленное группой во главе с Юрием Гагариным. Там, в этом письме, были изложены результаты исследований, в которых принимали участие большинство космонавтов. Макаров велел мне отнести письмо наверх, Ивану Фадей-кину, начальнику Третьего управления» [22].
Это «письмо» состояло из пояснительной записки и десятистраничного документа, описывавшего все 203 технические неполадки «Союза». Русаев говорил: «Я его не читал. У меня просто не было времени». Кроме того, инстинкт кагэбэшника наверняка предостерег его: не исключено, что заглядывать в документ опасно для него лично. То же самое подумал и Фадейкин, едва увидев бумагу, и тут же свалил с себя ответственность: «Не в моей компетенции». Он направил Русаева к гораздо более опасному обитателю Лубянки — Георгию Циневу.
Цинев был близким другом Брежнева и даже его родственником (через жену), они вместе воевали. Если кто-то и мог доставить важное послание прямо в руки Генеральному секретарю, так это он. Но, к сожалению, все оказалось не так просто. Цинев быстро поднимался по карьерной лестнице КГБ, опекаемый своим кремлевским патроном. Он не собирался раздражать покровителя, это могло бы испортить столь драгоценные для него отношения. «Читая письмо, Цинев поглядывал на меня, чтобы понять, прочел ли я его сам», — пояснял Русаев. У него возникло четкое ощущение, что Цинев уже отлично знаком с содержанием документа и технические детали его совершенно не интересуют. «Он меня очень внимательно изучал, уставился, точно стервятник, и вдруг спросил: „Как ты отнесешься к повышению? Перешел бы ко мне в управление“. Он даже предложил мне кабинет получше».
Русаев многим рисковал. Цинев пытался подкупить его этим повышением, к тому же хотел перевести к себе, туда, где за Русаевым будет удобнее наблюдать. Если Русаев пойдет на сделку, то потеряет возможность помочь Комарову и Гагарину в их деле. Если же отвергнет предложение Цинева… О последствиях страшно было и подумать. «Видимо, все это было частью какой-то игры. Я очень рассердился, но не подавал вида. Я аккуратно отказался от предложения Цинева, объяснил, что у меня недостаточная квалификация, чтобы работать в его управлении».
Цинев оставил бумагу у себя, и ее никогда больше не видели. Через считаные недели Фадейкина понизили, услав в иранское консульство — просто за преступное чтение этого доклада. Макарова тут же уволили, без всякой пенсии, а Цинев вскоре возглавил всю военную контрразведку КГБ [23]. Русаева же отстранили от космических дел и перевели в малозначительное управление подготовки личного состава под Москвой, вдалеке от Лубянки. «После этого я десять лет сидел тихо, как отшельник», — признаётся он.
Рано утром 23 апреля 1967 года «Союз» уже опирался на фермы стартовой башни Байконура, готовый к запуску по первоначальному графику. Комаров совершал последние приготовления перед тем, как подняться на лифте и занять свое место в капсуле, а Гагарин, судя по всему, забыл, что пытки, которым подвергали пилотов-дублеров в давние времена «Востока», в 1967 году уже не применяются. Дублеров не втискивали в скафандры и не везли к подножию пусковой башни полюбоваться, как их более везучие коллеги поднимаются к верхушке ракеты. Дублирующий экипаж освободили от дежурства вечером, накануне полета, только на сей раз, увы, Комаров не оказался «более везучим». Журналист Ярослав Голованов заметил, что Гагарин вел себя очень странно. «Он потребовал, чтобы на него надели защитный скафандр. Всем было уже ясно, что Комаров в отличной форме и готов к полету, что до старта всего три-четыре часа, но он вдруг как с цепи сорвался и стал требовать то одного, то другого. Какие-то внезапные капризы». Голованов не знал, что это не было случайной вспышкой, а вот Русаев и другие посвященные утверждали: так Гагарин пытался всеми правдами и неправдами добиться участия в полете, дабы спасти Комарова от почти неминуемой гибели.
Версия событий, излагаемая Головановым, вызывает вопросы: для этой экспедиции Комарову скафандр вообще не полагался, а значит, его не могли дать и Гагарину, дублеру. Передний модуль «Союза» был снабжен герметическими люками с обоих концов, что позволяло модулю служить переходной шлюзовой камерой. Космонавты из второго «Союза» выйдут в открытый космос, и каждому из них понадобится скафандр, но Комарову он не нужен. Зачем же тогда Гагарин требовал, чтобы его облачили в скафандр? Реалистическое объяснение: просто он хотел, чтобы скафандр надел Комаров, тем самым получив еще одну степень защиты. Это не так просто, как может показаться: скафандры тесно связаны с самим аппаратом, их не наденешь так же легко, как пальто, ведь их необходимо подключать к всевозможным системам жизнеобеспечения.
Есть и еще одна версия: не исключено, что Гагарин пытался каким-то образом помешать подготовительным операциям, но четкого плана действий у него не было. Однако, что бы ни произошло в раздевалке на самом деле, архивные кадры, снятые перед запуском, показывают нам невеселого Комарова, мрачного Гагарина и нескольких очень подавленных техников.
Комаров столкнулся с трудностями сразу, как только достиг орбиты. Одна из двух панелей солнечных батарей приборного отсека, располагавшегося сзади, не раскрылась (еще один отказ механики), и его бортовым компьютерам, отвечавшим за ориентацию корабля, не хватало энергии. Запуск второго «Союза» с Елисеевым, Хруновым и Быковским отложили, пока наземные службы боролись с проблемой нехватки энергии у Комарова, хотя, по некоторым свидетельствам, Василий Мишин до последнего сопротивлялся откладыванию этого второго запуска. После восемнадцати витков (через 26 часов) проблемы Комарова так и не удалось решить, и руководство полетом приняло решение прекратить выполнение всего проекта на ближайшем же витке. Комаров с огромным трудом ориентировал капсулу для возврата в атмосферу, жалуясь: «Чертов корабль! Чего ни коснись, все работает не так».
В отличие от шара «Востока», капсула «Союза» имела сильно уплощенное основание — чтобы ее легче приподнимали атмосферные потоки (этим она отличалась и от модуля «Аполлон»). Недостаток заключался в том, что «Союз» приходилось направлять гораздо точнее, чем «Восток». Когда автоматические системы ориентации почти полностью отказали, Комаров не смог удерживать корабль под постоянным углом, и тот начал вращаться. Тогда он включил высотные двигатели, чтобы попытаться вернуть себе контроль над ориентацией корабля. К сожалению, конструкторы из ОКБ-1 установили эти ускорители слишком близко к датчикам системы звездной навигации, и нежные линзы перестали отличать звезды от случайных отражений. Проходя над теневой стороной Земли и разыскивая более надежный ориентир для своей полуослепшей оптики, Комаров вынужден был задействовать Луну в отчаянной попытке выправить корабль7.
