Видимо, страдавший от старых ран Главный Конструктор после стольких лет молчания хотел облегчить душу перед двумя младшими друзьями. Этот могучий человек никогда раньше не делился ни с кем своими столь личными, столь мучительными воспоминаниями, и молодых космонавтов глубоко тронуло услышанное. Леонов отмечает: «Королев тогда впервые заговорил о своем гулаговском заключении, потому что такие истории обычно хранили в тайне… Мы начали понимать: с нашей страной не всё в порядке… По пути домой Юра все спрашивал: как такое могло быть, почему таких уникальных людей, как Королев, подвергали репрессиям? Ведь очевидно было, что Королев — национальное достояние».

После похорон Гагарин настоял на том, чтобы провести ночь в доме Главного Конструктора. По словам Ярослава Голованова, Гагарин сказал: «Я не успокоюсь, пока не доставлю прах Королева на Луну». В крематории он попросил космонавта Владимира Комарова развеять часть королёвского праха во время следующего космического полета, при спуске, хотя, по православным обычаям, прах человека нельзя делить на части. Неизвестно, отправили в космос какую-то частицу праха или нет, но Голованов утверждал, что из крематория пропало несколько горстей: «Комаров действительно развеял его после смерти Королева. У Гагарина и Леонова тоже хранилась часть праха».

Смерть Королева отмечает поворотный момент в жизни Гагарина. Теперь он целиком посвятил себя подготовке к полетам в космос, в том числе — на Луну. Вернулась его самодисциплина, и он с удвоенной энергией вновь засел за диплом. Это произвело впечатление на Каманина, который позволил ему готовиться к первой экспедиции «Союза» в качестве дублера. При удачном раскладе место дублера автоматически давало ему возможность отправиться со второй экспедицией «Союза», но это привело к его прямому столкновению с другим космонавтом, который считал, что место принадлежит ему, а не Гагарину. Джеймс Оберг, видный космический историк, замечает: «О трениях между Гагариным и еще одним-двумя космонавтами не так уж много пишут — вероятно, потому что не любят это обсуждать. По большому счету Гагарин использовал преимущества своего звания и положения»7.

Большинство космонавтов вполне ладили с Гагариным, ценили его чувство юмора и душевную щедрость, им нравилось развлекаться и выпивать с ним, и они признавали его своим неформальным лидером. Многим не терпелось снова увидеть его на орбите. Но был один космонавт, который относился к нему иначе.

Георгий Тимофеевич Береговой, родившийся в апреле 1921 года, являлся одним из самых старших космонавтов; его включили в состав отряда в 1963 году, когда пересматривали список «почти годных» кандидатур 1959 года. Среди всех космонавтов лишь он и Павел Беляев (командир Леонова в экспедиции «Восхода-2») могли похвастаться величайшим отличием пилота — реальным опытом воздушного боя. Береговой совершил 185 боевых вылетов во время войны и получил почетнейшее звание Героя Советского Союза. В 50-е годы он служил летчиком-испытателем, так что, подавая заявку в отряд космонавтов, явно считал, что у него неплохая квалификация. В 1964 году, вскоре после отбора, он получил место дублера в планируемой экспедиции «Восхода-3» и готовился к ней в полной уверенности, что отправится в ближайший же космический полет. Николай Каманин питал теплые чувства к собрату-ветерану. Он содействовал приему Берегового и предоставил ему все возможности добиться успеха.

После смерти Королева его преемником на посту главы ОКБ-1 стал Василий Мишин, человек доброжелательный и энергичный, но лишенный политического влияния и природной хитрости своего предшественника1. Так или иначе, работа над «Восходом-3» забуксовала настолько, что проект пришлось свернуть. Мишин решил направить усилия ОКБ-1 на «Союз» и на дальнейшее развитие мощного лунного двигателя Н-1, но и это оказалось делом очень непростым.

Береговой полагал, что его статус дублера плавно повысится как раз к следующему полету — первому пилотируемому испытанию нового комплекса «Союз», и он полетит в космос на этом корабле. Но тут в игру вступил Гагарин и потребовал это место для себя, по максимуму используя при этом свое положение и должность заместителя начальника Центра подготовки космонавтов. Береговой кристально четко обозначил свою обиду перед всеми, кто мог его услышать, и в конце концов ворвался в кабинет Гагарина в Звездном городке, чтобы выяснить отношения лично. Федор Демчук, шофер Гагарина, в неподходящий момент вошел в кабинет и стал свидетелем этого скандала. «Береговой был постарше, но еще не летал в космос. Он отпускал всякие недостойные замечания насчет Гагарина, что, мол, слишком молод для звания Героя Советского Союза, слишком зазнался. Он обозвал Гагарина выскочкой, и Гагарин ответил: „Пока я руковожу, вы никогда в космос не полетите“. Потом они еще какое-то время препирались».

Вероятно, неправы были обе стороны. Возможно, Береговой рассчитывал, что его включат в состав экипажа «Союза» автоматически, но этого не произошло. Он проходил подготовку на «Восходе», оборудование которого весьма отличалось от техники нового корабля, и не вправе был винить в своем затянувшемся невезении Гагарина — так случилось, что программа «Восход» была свернута до того, как Береговой сумел полететь. Надо сказать, что он был человеком весьма амбициозным, а в 1972 году даже возглавил Звездный городок.

Позже, после бурного разговора с Береговым, Демчук опасливо сообщал Гагарину, что некоторые другие космонавты и руководители Звездного городка просили воспользоваться персональным автомобилем Гагарина, и Демчук, скромный водитель, не мог им отказать. Он рассказывал: «Тогда Гагарин ударил по капоту кулаком и говорит: „У нас тут один командир, и только он может распоряжаться машиной!“ Мол, кроме него, больше никто не может ее брать. Так он проявил свои чувства, на капоте осталась небольшая вмятина». Демчук был уверен, что эта вспышка, совершенно нетипичная для Гагарина, была результатом стресса, а не проявлением тщеславия.

Ярослав Голованов отмечал: «В то время другие космонавты частенько говорили: „А что Гагарин? Один разок обернулся вокруг Земли, и всего-то дел у него было — посматривать за автоматическими системами „Востока“. Но это не так, потому что когда он летал, вся эта история [с космическими полетами] только начиналась, и все, что он делал, было очень важно, и он вел себя очень храбро, никто ведь не знал, что могло случиться. Неизвестно было даже, сумеет ли человек в космосе нормально глотать, сумеет ли он перенести невесомость. Так что укорять Гагарина совершенно несправедливо“».

Наверняка эти критики, ругавшиеся себе под нос, принадлежали не к самому первому отряду, когда-то состоявшему из двадцати человек, а к свежему пополнению, готовившемуся полететь на «Союзе». Смерть Королева лишила Гагарина не только близкого друга и наставника, но и самого влиятельного политического заступника в космических кругах, подобно тому, как падение Хрущева сделало Первого Космонавта беззащитным перед завистливыми кремлевскими генералами. Ему приходилось вести непривычно тяжелую борьбу за то, чтобы сохранить свое положение в космической иерархии, и это напряжение стало сказываться на его когда-то легком характере. Между тем под началом Василия Мишина ОКБ-1 ослабело, поскольку он не мог так же успешно, как Королев, защищаться от вмешательства властей и от яростной конкуренции со стороны других аэрокосмических конструкторских бюро, рвавшихся усилить собственное представительство в космосе.

А между тем грандиозная лунная программа НАСА вдруг приостановилась. 27 января 1967 года Гас Гриссом и его товарищи по экипажу Эд Уайт и Роджер Чаффи поднялись на борт первого подготовленного к полету «Аполлона», оснащенного вдвое уменьшенной разновидностью ракеты-носителя «Сатурн». Это была рутинная тренировочная процедура, в ходе которой пилоты должны были отработать «обратный отсчет» при включенных системах и довести корабль до последней секунды перед стартом, не запуская при этом двигатели «Сатурна». Дисциплина на стартовой площадке и вокруг нее хромала уже до начала этой репетиции: новая капсула не оправдала ожиданий. Детали электрических цепей и систем связи не выдерживали никакой критики, так что астронавты прикрепили заплесневевший лимон на верхушку капсулы-тренажера, чтобы выразить неудовольствие ее конструкцией. Когда Чаффи залез в люк, чтобы начать испытания, он пожаловался, что внутри аппарата пахнет прокисшим молоком. Присутствующие сошлись во мнении, что норовистая система климат-контроля испускает какие-то пары. Потом отказало радио. Разгневанный Гас Гриссом заорал: «Какого черта, как мы должны общаться с Центром из космоса, если мы даже не можем поговорить с ним, пока мы на Земле?» Вокруг стартового комплекса «Кеннеди» явно царило не очень-то приятное настроение. Техники задраили тяжелый люк «Аполлона», заперев экипаж внутри.