«Восход-2» взлетел 18 марта 1965 года. Время рассчитали отлично: аппарат опередил первый полет американского «Джемини» на шесть дней. В кабине на сей раз находились лишь двое — чтобы хватило места для громоздких скафандров. Павел Беляев оставался на борту, а его второй пилот Алексей Леонов втиснулся в гибкую шлюзовую камеру, после чего вылез из аппарата. Десять минут он наслаждался «космической прогулкой», а затем начал втягиваться обратно в корабль, и тут вдруг обнаружил, что его полностью накачанный скафандр раздуло так, что теперь он не помещается в шлюзовой отсек. Леонову, совершенно изможденному от усилий, пришлось выпустить часть воздуха из скафандра, чтобы проникнуть обратно.
А затем, незадолго до того, как наступило запланированное время возвращения, Беляев увидел, что высота корабля не подходит для включения тормозных двигателей, и отключил автоматические системы ориентации, чтобы они не ухудшили положение. С помощью Королева и наземных служб им с Леоновым удалось вручную запустить тормозные двигатели на следующем витке, однако это сдвигало предполагаемое место приземления на две тысячи километров. Капсула опустилась в безлюдные снежные леса под Пермью, близ северной части Волги. Аппарат застрял между двумя мощными елями в нескольких метрах над землей. Между тем спасательные группы находились в двух тысячах километров отсюда, в районе, где капсула должна была опуститься по плану. Космонавтам пришлось провести беспокойную морозную ночь, ожидая, когда их подберут. Они открыли люк, но спуститься со своего ненадежного насеста, не осмелились — поблизости во мраке завывала стая волков5.
В советских газетах об этих трудностях не писали, и этот космический полет стал поистине триумфом. Весь мир узнал о новой победе советской космонавтики. Но перед этим Юрий Мозжорин получил суровое указание из канцелярии Косыгина: «Велели, чтобы в прессу не просочилось ни единого слова о посадке под Пермью. Я понятия не имел, на что похожи тамошние места, но мне пришлось съездить к телевизионщикам и убедиться, что на их кадрах никто не узнает Пермский край». Но при всех этих уловках факт остается фактом: Алексей Леонов вышел в открытый космос задолго до своих соперников из США. Лондонская газета «Evening Standart» поместила статью об американских астронавтах Янге и Гриссоме, готовящихся к первому запуску «Джемини», под заголовком: «Догоняйте!», a «Times» описывала приключения Леонова как «один из самых фантастических моментов в истории». НАСА снова оказалось в проигрыше. Эд Уайт, конкурент Леонова по прогулкам в космосе, сумел догнать советского коллегу лишь 3 июня, во время второго полета «Джемини», почти через три месяца после экспедиции «Восхода-2».
Превосходный художник, Леонов тут же стал рисовать эскиз памятной марки, которая запечатлела бы его выход в открытый космос, и часами радостно обсуждал с Гагариным различия в кривизне Земли при наблюдении с орбиты. «Я видел ее более резко закругленной, чем Гагарин, и это меня беспокоило, но потом мы сообразили, что максимальная орбитальная высота „Восхода“ была пятьсот километров, а „Востока“ — двести пятьдесят, то есть я находился гораздо выше. Знаете, все имеет разумное объяснение с точки зрения физики». Не имели разумного объяснения лишь совершенно сверхъестественные требования секретности. Невинный эскиз Леонова должны были утвердить пропагандисты из КГБ. «Все было такое засекреченное, понимаете, — вспоминал Леонов. — В конце концов я нарисовал совершенно другой корабль, он совершенно не был похож на мой, и тогда они отстали».
По завершении этой более или менее удачной экспедиции должен был состояться полет «Восхода-3», приуроченный к открытию съезда партии, намеченному на март 1966 года. К амбициозному проекту — встрече с беспилотным аппаратом — готовились космонавты Георгий Шонин и Борис Волынов. Для освещения предстоящих полетов «Восхода» привлекли журналиста Ярослава Голованова, а также двух писателей, поскольку Королеву не нравились чересчур прозаичные описания космических полетов. Ему хотелось, видно, большего пафоса и романтики.
14 января 1966 года Королев находился в Кремлевской больнице, где ему должны были сделать, как предполагалось, вполне обычную операцию на кишечнике. Годы болезней, чрезмерно интенсивной работы, а также пребывание в колымском лагере в 1939–1940 годах — все это не могло не отразиться на состоянии Главного Конструктора. Внутреннее кровотечение никак не удавалось остановить; кроме того, выяснилось, что в его брюшной полости — две огромные опухоли. После длительной и рискованной операции сердце Королева отказало, и он скончался.
Гагарин пришел в ярость, узнав, что элитные и увешанные наградами доктора не сумели спасти его друга и наставника. «Как они могли лечить такого уважаемого человека настолько примитивно и безответственно!» — кричал он в гневе. Гагарин всегда повторял, что не доверяет Кремлевской больнице. В июне 1964 года там должна была рожать Валентина Терешкова, вышедшая замуж за Андрияна Николаева. Игорь Хохлов, парикмахер и приятель Гагарина, вспоминал, что Гагарин, который относился к Терешковой с большой теплотой, говорил по этому поводу: «Эти дряхлые вожди из Политбюро больше не в состоянии иметь детей. В Кремлевской больнице роды принимают один-два раза в месяц. Надо положить Валентину в обычную больницу, где дети рождаются, как на конвейере, и где в родильном отделении понимают что делают, потому что у них есть опыт». К пожеланию Гагарина тогда прислушались, и Кремлевка лишилась звездной пациентки. Теперь же, в мрачном и пронизывающе-холодном январе 1966-го, Гагарин был глубоко потрясен смертью Королева.
Главный Конструктор, посвятивший всю свою жизнь советской космонавтике, одержавший блестящие победы, никогда не обсуждал свой арест, пытки, избиения, сталинский лагерь. Он казался сильным, здоровым человеком, но на самом деле страдал от множества болезней. Он не мог поворачивать голову, ему приходилось разворачиваться всем телом, чтобы посмотреть собеседнику в лицо; не мог он и широко развести челюсти, чтобы громко расхохотаться.
За два дня до назначенной операции он отдыхал у себя дома в Останкине. К нему зашли Гагарин, Леонов и несколько других коллег. В конце вечера, когда большинство гостей уже надевали шинели, Королев попросил двух своих любимых космонавтов: «Не уходите. Хочу поговорить». Его жена Нина принесла еще еды и напитков, и четыре часа, до утра, Королев рассказывал им о ранних годах своей жизни, и этот рассказ Леонов запомнил навсегда. «Он говорил о том, как его арестовали и увезли, как его избивали. Когда он попросил воды, ему разбили лицо чайником… От него требовали список предателей и так называемых вредителей [первой ракетной программы], а он мог только твердить, что такого списка нет». Королев описывал, как заплывшими глазами различал: мучители суют в его покрытую синяками руку какую-то бумагу, чтобы он ее подписал; потом его снова избили и приговорили к десяти годам строгого режима в сибирском лагере. «Мы с Юрой поразились, многое в его рассказе стало для нас неожиданностью», — говорит Леонов.
А потом, спустя год, когда он уже почти умирал в сибирском лагере, Королева вызвали в Москву — знаменитый авиаконструктор Андрей Туполев затребовал его для военных работ. Туполев находился в спецтюрьме для инженеров, отличавшейся менее строгим режимом: там имелись отдельные конструкторские помещения, а жилищные условия были несколько лучше, чем в лагере6. Собственно, Туполев и сам был заключенным. Однако никто не организовал переправку Королева в Москву, и ему пришлось самому придумывать, как добираться до столицы. Страдая от невыносимого холода и от голодных галлюцинаций, однажды он нашел на земле горячую буханку хлеба — очевидно, упала с проезжавшего грузовика. «Она казалась мне чудом», — говорил он Гагарину и Леонову. На время он стал чернорабочим и сапожником, чтобы заработать деньги на проезд до Москвы по воде и по железной дороге. Зубы у него расшатались и кровоточили, потому что он целый год не видел свежих фруктов и овощей. Один раз, бредя по проселочной дороге, он упал и потерял сознание. Какой-то старик втирал травы ему в десны и, подняв его и поддерживая, обратил лицом к слабому солнцу, но путник упал снова. Леонов сохранил яркие впечатления о его рассказе: «Вдруг он различил в воздухе что-то легкое, летучее. Бабочка. Она ему напомнила о жизни».
