С самого начала этой новой жизни Гагарина больше всего поразило, что теперь он лишился возможности втайне помогать тем многочисленным ходатаям, которые обращались к нему с самыми различными просьбами. Его не назовешь святым, но он, несомненно, был очень доброжелательным человеком, скажем спасибо достойному воспитанию в Гжатске и Клушине. Ему всегда было присуще чувство ответственности за порученное дело — он научился этому еще в годы войны. Среди его бывших коллег, намекавших на его капризы, шалости и легкомысленное поведение, никто не отрицал, что он всегда с теплотой и щедростью относился и к друзьям, и к незнакомым людям, когда те попадали в беду.

При Звездном городке через десять дней после гагаринского полета учредили специальный отдел писем — там обрабатывался колоссальный наплыв корреспонденции, приходившей со всего Советского Союза и из многих зарубежных стран. Со временем отдел расширили для работы с письмами, адресованными и другим космонавтам. (К 1964 году все товарищи Гагарина, побывавшие в космосе, стали знаменитостями; неудивительно, что они пользовались большим влиянием в высших эшелонах власти.) Семь сотрудников находились здесь на постоянном дежурстве (по меньшей мере двое из них напрямую подчинялись КГБ). Эту службу возглавил Сергей Егупов, в задачу которого входило, во-первых, разгрузить Гагарина, а во-вторых, приглядывать, не всплывут ли в корреспонденции какие-нибудь деликатные темы. Он рассказывал: «Чаще всего на конвертах писали: „Гагарину, Москва“. Или „Гагарину, Кремль“. В конце концов решили ему выделить специальный почтовый индекс, „Москва-705“. Думаю, за все эти годы мы получили не меньше миллиона писем».

Большинство из них выражали радость, изумление, восхищение подвигом Гагарина и гордость. Но далеко не все письма были такими. Некоторые послания несли страдание, отчаяние и просьбу о помощи. «У нас в Звездном все они хранятся в архиве, доступ открыт. Сами можете увидеть, плохих писем там вообще нет, ни одного», — говорил Егупов. Резонно предположить, что какие-то из них наверняка уничтожены, однако огромное количество таких «нехороших» писем сохранилось. «Примерно десять-пятнадцать процентов корреспонденции содержало всевозможные просьбы от простых людей — об улучшении жилищных условий, о том, чтобы поставили водяную колонку, чтобы увеличили пенсию, чтобы взяли ребенка в детский сад… в те времена это почему-то довольно сложно было устроить». Самые отчаянные письма приходили от заключенных, просивших о пересмотре дел. Федор Демчук вспоминал об одном из них, молодом человеке, жестоко осужденном за свое первое правонарушение. «Гагарин говорит: „Как мне быть? Я должен помочь, ведь если мы спасем этого парня, дальше у него все будет гораздо проще и легче. А вот если он сядет в тюрьму, его навсегда затянет в преступную систему, и он никогда не станет нормальным человеком“. Он повсюду обращался, ходил во всевозможные инстанции, настаивал. По-моему, он добился каких-то результатов».

Можно только догадываться, какую боль испытывал Гагарин, читая, например, такие обращения:

Егупов извлекает из архива и другие характерные примеры: «А вот письмо, где семья Курдюмовых просит об улучшении жилищных условий, девять человек в одной комнате, площадь шестнадцать метров, дом старый, стены сыреют. А вот еще одна просьба насчет жилья — от гражданки Морозовой, у нее ребенок с врожденным пороком сердца; а вот заключенный Якутии пишет, что его несправедливо осудили, и просит отменить приговор». Каким-то чудом Гагарину удавалось отвечать почти на все письма, проявляя большую заботу о своих соотечественниках. Особенно душераздирающие послания он носил в своем бумажнике — чтобы подхлестнуть совесть, не давать душе успокоиться. Правда, были и такие запросы, которые его совершенно не трогали, например:

«Зачем вы мне это показываете? — жаловался он Егупову. — Я эту бумагу три минуты читал, только зря время потратил». А потом он целых полчаса сочинял заботливый и теплый ответ пятнадцатилетнему канадскому пареньку, вежливо просившему дать совет, какую выбрать профессию.

Нередко люди прямо-таки осаждали Первого Космонавта с самыми разными просьбами. Алексей Леонов говорит: когда Гагарин приезжал к родным в Гжатск, те или иные местные сановники неизменно поджидали его в родительском доме, вымаливая для себя всякие блага. Он действительно много сделал для своих бывших соседей, для жителей Смоленска. Гжатск раньше был старомодным купеческим городком, но после 61-го начал расти как на дрожжах и быстро превратился в современный высокоразвитый город. Имя и репутация Гагарина помогли коренным образом изменить судьбу целого региона.

Однако известен случай, когда Гагарин отказался помочь. Одна женщина написала ему, что у ее сына неприятности из-за того, что под Новый год тот срубил елку в неположенном месте. Гагарин изучил это дело и выяснил, что предприимчивый юноша, судя по всему, срубил не одну елку — он ими торговал. Космонавт порекомендовал уволить парня с работы. Гагарин тогда, вспоминает его водитель, сильно рассердился: «А если каждый будет срубать „всего одну елочку“? Где мы тогда окажемся? И так вот-вот ничего не останется».

Леонов объясняет этот и другие похожие случаи тем, что Гагарин имел возможность увидеть Землю из космоса: «Вернувшись из полета, он часто повторял, какой наш мир особенный, как мы должны его беречь, чтобы не разрушить». По нынешним временам — просто общее место, всем нам внушают такие представления в школе, но каково стать самым первым человеком, пораженным хрупкой красотой нашей планеты? В апреле 1961 года Гагарин был единственным из трех миллиардов землян, действительно видевшим наш мир из космоса — маленький голубой шарик, дрейфующий в бесконечной тьме Вселенной…

Так незадачливый лесоруб потерял работу по специальному требованию Гагарина. Впрочем, чаще он склонялся к тому, чтобы помочь авторам петиций и без устали обращался к властям. «Пожалуй, ему все содействовали, куда бы он ни шел. Да и кто бы ему отказал?» — говорил Егупов.

Разве что Леонид Ильич Брежнев.

Новый генсек Леонид Брежнев относился к Королеву так же, как Хрущев: настаивал на орбитальных подвигах, совершаемых впервые в мире, и практически не интересовался техническими подробностями, которые представлялись обоим руководителям Советского Союза весьма туманно. Однако предстоящий полет «Восхода» его интересовал, так как обещал принести новый триумф — первый выход в открытый космос с помощью гибкого переходного шлюза, прикрепленного к обшивке спускаемого аппарата. Королеву тоже не терпелось испытать свою новую разработку. Уже в 1962 году он провел подготовительную беседу с Леоновым, которого рассматривал как одного из главных кандидатов для такой прогулки. Леонов вспоминает: «Он сказал мне, что моряк должен уметь плавать, а значит, и каждый космонавт должен научиться передвигаться в космосе и выполнять инженерные работы за пределами корабля». 23 февраля 1965 года Королев запустил испытательный беспилотный модуль с новым переходным шлюзом. Полет завершился скверно: капсула треснула при возврате в атмосферу из-за ошибочных сигналов, поступавших с Земли. Спустя несколько дней капсулу попытались сбросить с самолета, но и это не удалось, так как парашют не раскрылся. Олег Ивановский вспоминал, как Королев с отвращением произнес: «Надоели мне эти полеты на тряпках». Главный Конструктор терпеть не мог парашюты и всегда хотел разработать жесткую систему винтов или еще какое-нибудь аэродинамическое устройство, которое бы их заменило. К счастью, он не дожил до куда более страшного отказа парашюта — в апреле 1967 года: та неполадка могла стоить жизни Юрию Гагарину…