Прошло пять часов с начала испытаний, когда искаженный голос Гриссома по радиосвязи объявил сквозь треск помех: «У нас в капсуле пожар». Через несколько секунд — другой голос, видимо, Уайта, более настойчивый: «Эй, мы горим!» Потом — вопль боли, потом — лишь шипение и свист электрических разрядов: радио отключилось. Внезапно боковая часть капсулы треснула. Все услышали страшный гул и увидели, как верхнюю часть пусковой башни объяло пламя и клубы едкого дыма. Персонал площадки, на верхушке башни, отчаянно пытался вытащить астронавтов наружу, но дым оказался непроницаемым, а жар — почти невыносимым. Люки удалось открыть лишь спустя четыре минуты. К тому времени все три астронавта были мертвы2.

Трагедия чем-то напоминает гибель Валентина Бондаренко в изолированной камере в далеком 1960 году, но НАСА не могло извлечь урок из той страшной трагедии — советскую космическую программу окружала завеса строжайшей секретности.

НАСА вступило в двухлетний период растерянности и неуверенности. Гибель астронавтов серьезно поколебала его техническую и политическую репутацию. Советские космонавты скорбели по своим американским коллегам, и власти разрешили им отправить официальные соболезнования родным погибших, а Брежнев и Мишин в это время цинично размышляли о том, что советской космической программе предоставилась возможность снова вырваться вперед.

Однако работы над советской гигантской суперракетой Н-1, предназначенной для полетов на Луну, сильно выбивались из графика, и даже деморализованные американцы понимали, что особой угрозы она для них не представляет. В официальном рапорте от 2 марта 1967 года американская военная разведка так оценивала Н-1:

Даже для Мишина и его команды в ОКБ-1, вечно опасавшихся противника, высадка человека на Луну и его успешное возвращение казались делом весьма отдаленного будущего. Однако можно было бы осуществить гораздо более простой проект — облет Луны в духе Жюля Верна, для этого не требовалась колоссальная и пока ни разу не летавшая ракета-носитель Н-1. Глушко и Челомей, старые соперники Королева по космическим делам, разрабатывали ракету «Протон», которая была крупнее и мощнее Р-7, однако все-таки недостаточно мощной, чтобы одновременно нести на себе и лунный посадочный модуль, и спускаемый аппарат с экипажем. Мишин встал перед трудным выбором: если он решит заняться полетом вокруг Луны с помощью челомеевского «Протона», ему придется пожертвовать разработками по Н-1 и жукообразному луноходу; но если удастся совершить довольно простой с технической точки зрения облет Луны, пока НАСА залечивает раны после пожара «Аполлона», любые дальнейшие прогулки по лунной поверхности снова покажутся чем-то вторичным по сравнению с советскими достижениями. С учетом столь соблазнительного приза работу над новой капсулой «Союз» ускорили, ракету Н-1 отодвинули на еще более дальний план, а старые недруги Королева глубже запустили когти в ОКБ-1.

Все эти сложности сказались и на отряде космонавтов. Леонов начал готовить его к посадке на Луну с помощью Н-1, при которой предполагалось использовать небольшой одноместный посадочный модуль, а другая группа готовилась к облету Луны на «Протоне», с удлиненным вариантом «Союза» под названием «Зонд». При этом еще одна группа, в которую входил Гагарин, занималась подготовкой к первой наземно-орбитальной отработке действий нового «Союза» со стандартной Р-7. В отличие от проектов НАСА, где «Аполлон» являлся привилегированным центральным звеном, советские лунные программы без жесточайшей королёвской дисциплины и его таланта руководителя оказались расщепленными, перепутанными и противоречивыми.

К весне 1967 года развитие «Союза» уже вовсю продвигалось к своей ключевой стадии — первому полету. 22 апреля советские отделы пропаганды даже позволили кое-каким слухам просочиться в международное агентство ЮПИ: «Предстоящая миссия будет включать в себя самое впечатляющее советское космическое деяние в истории — попытку осуществить на орбите стыковку двух кораблей и переход членов экипажа из одного аппарата в другой». Но Николая Каманина, видимо, преследовали сомнения. В его дневнике можно найти довольно ясные намеки на политическое давление: власти хотели, чтобы «Союз» полетел как можно скорее.

Тревога Каманина явилась предчувствием катастрофы. Алексей Леонов говорит: «Первое пилотируемое испытание „Союза“ поручили Владимиру Комарову, с Юрием Гагариным в качестве дублера, а еще один „Союз“ зарезервировали для полета Юрия, который должен был состояться позже. В эти два года он очень серьезно готовился, подробно докладывал Государственной комиссии о своем продвижении. А потом Комаров полетел на два дня [на 27 часов], и у нас возникла большая проблема».

Предполагалось, что вслед за Комаровым на следующий же день стартует еще один «Союз», с тремя членами экипажа: Валерием Быковским, Евгением Хруновым и Алексеем Елисеевым. Затем эти два «Союза» состыкуются, после чего Хрунов и Елисеев перейдут в капсулу Комарова и сядут в запасные кресла, что станет очередным «впервые»: впервые в мире космонавты взлетят в одном корабле, а совершат посадку в другом. Все это задумывалось как репетиция грядущей лунной экспедиции. Пока на «Союзе» не было герметичного переходного шлюза, так что переход члена экипажа из капсулы в будущий лунный спускаемый аппарат мог осуществиться только путем перемещения из одного люка в другой через открытый космос.

По всей вероятности, брежневская администрация желала, чтобы эта стыковка произошла во время празднования Первого мая. К тому же 1967 год имел особое значение для вождей КПСС — в этом году отмечалась пятидесятая годовщина Октябрьской революции. Сама идея «союза» между двумя космическими кораблями, совместно действующими на орбите, являлась весьма символичной, особенно для тогдашних властей, вообще помешанных на символах. В 1982 году Виктор Евсиков, конструктор, принимавший участие в создании «Союза» и помогавший в разработке термоизоляции, признавался, обретя пристанище в Канаде, что на Василия Мишина и его ОКБ-1 оказывали сильнейшее политическое давление, правительство требовало, чтобы они в назначенное время вывели два «Союза» на орбиту: «Некоторые запуски делали почти исключительно в пропагандистских целях. Например, к Дню международной солидарности трудящихся в 1967 году приурочили полет Владимира Комарова, окончившийся трагически… Руководство ОКБ-1 знало, что аппарат „Союз“ еще не полностью отлажен, что требуется больше времени для того, чтобы по-настоящему подготовить его к работе, но партия приказала его запустить, несмотря на то, что четыре предварительных беспилотных испытания прошли неудачно… Полет произошел, хотя Василий Мишин отказался подписывать документы на утверждение спускаемого аппарата „Союза“, он считал, что этот аппарат еще не готов»5.

Крайний срок, поставленный партией, близился. Между тем специалисты ОКБ-1 знали о 203 недочетах аппарата, которые еще требовалось исправить. В этих исследованиях активно участвовал Юрий Гагарин6. К 9 марта 1967 года он вместе с ближайшими коллегами-космонавтами и с помощью инженеров составил десятистраничный официальный документ, где подробно перечислялись все эти проблемы. Трудность состояла в том, что никто не знал, как поступить с этой бумагой. В советском обществе дурные вести всегда плохо отражались прежде всего на самом вестнике. За спиной Мишина об этом докладе знали целых пятьдесят ведущих инженеров, кто-то из них помогал и в составлении документа, однако никто не нашел в себе силы отправиться в Кремль и сделать необходимое — потребовать, чтобы Брежнев отказался от пресловутого символизма полета, перестал подгонять конструкторов, разрешил отложить запуск и дал возможность спокойно устранить все технические неисправности.