Так и распределили мы выручку от поросенка.

30 декабря. Осенью нам вручили повестки, велели готовиться к отправке в школу ФЗО. Вот и настала наша очередь расставаться с родной деревней. Ох, как неохота! Но тут пришел со станции какой-то представитель, стал агитировать нас на железную дорогу. Какая, мол, разница, в ФЗО идти или на станцию: что на заводах не хватает людей, что и на железной дороге. Постарше нас — Мишка Антипов, Петька Родионов, Глухов Иван вот уже год как работают — кто на ремонте путей, кто стрелочником. Глядя на них, и мои ровесники — Ванька Тимофеев, Ванька Вузов, Сергей Барский тоже собрались на «железку». А тут еще старики да матери надавали нам советов: во-первых, железная дорога ближе к дому, а во-вторых, и нам, дескать, поможете на досуге, и колхозу своему. Старшие-то знают, что делать: в колхозе людей становится все меньше.

По примеру ребят и я решил податься на «железку». Тем более что от больной матери, от младших сестер и брата нельзя куда-то уезжать. Все равно не сегодня, так завтра оторвет нас война от деревни, от дома.

Вчера ездил в Белев, где находится отдел кадров. Там меня оформили учеником слесаря-вагонника, буду ремонтировать вагоны.

С нового года — в рабочий класс!

6 января. Сегодня перед обедом, только лег отдохнуть после ночной смены, принесла почтальонка телеграмму. Дедушка сразу же разбудил меня, показывает, а у самого руки дрожат.

«Приезжайте хоронить свою дочь умерла третьего января». И подписи — врач и начальник торфопредприятия. Когда умерла, отчего — об этом ни слова.

— Может, не правда? — говорю я дедушке. — Может, вызывает тебя крестная по срочному делу?

Сейчас такое время, когда для проезда требуется справка, командировочное удостоверение или вот такая телеграмма — иначе билет не дадут. Так и предположили, не поверив случившемуся. Ведь крестная недавно гостевала у нас — не болела, была такая жизнерадостная. И вдруг умерла…

Но делать нечего, надо ехать. Я сбегал в сельсовет, взял справку, что дедушка и я, племянник умершей, проживаем там-то, а едем туда-то по телеграмме. Собрались и пошли на станцию. Но меня с работы не отпустили (на железной дороге порядок строгий), и дедушка уехал один. Будем ждать от него вестей…

15 января. Отработал две первых недели на «железке». Смена у нас по 12 часов, с восьми до восьми. То в день, то в ночь. После смены — сутки отдыха. Тут как на военной службе: являться без опоздания, с работы не отлучаться, распоряжения старших — закон для подчиненных. Так и говорят новичкам: железная дорога — такая же армия. Задержится поезд, и фронт недополучит оружие или продовольствие. А фашистов сейчас гонят напором. Стало быть, и поезда нужно пропускать без задержки.

Работаю я так. Если в дневную смену, то мать меня будит в половине шестого — затемно, когда поют петухи. По-быстрому собираюсь, завтракать неохота, потому что глаза только продрал. Беру с собой «тормозок» на обед — хлеба ломоть, пару-тройку картошек вареных да ветчины кусочек (хорошо, что зарезали поросенка, а то бы с «таком» пришлось). В шесть часов выхожу, на улице мороз — брр, так и пробирает после теплой избы! Дорогой ребят догоняю или они меня, а то иной раз по одному ходим. Чистым полем шагаем. Ни огня, ни черной хаты, как Пушкин писал, и даже версты полосаты не попадаются. Хорошо еще, когда метели нет, а то запуржит — хоть из дома не выходи. И так пять километров безлюдным зимним полем до самой Селезневки, а там уже огни видны над станцией (светомаскировку отменили, как немцев подальше отогнали).

Зайдешь в свою дежурку (есть такой между путями домик) и тут только вытрешь мокрый лоб, отдышишься. Часов у нас с собой ни у кого, и потому, если случалась непогода, спешили мы до станции на всех парах. Не успеешь опомниться после дороги, как поезд подходит. Беру в слесарке, боковой комнатушке, свой ящик железный, где ключи и молоток, зубило, гайки с болтами, шплинты рессорные и всякая мелочь, — на плечо его и следом за другими.

Наш старший осмотрщик дядя Леша Никольский — остроносый, сутулый в плечах, весело командует:

— Ребята, состав большой. Заходите с хвоста, а я с головы.

С хвоста, как говорят железнодорожники, значит — от последнего вагона. А «голова» поезда — это первые вагоны.

Сначала я только рот раскрывал, слушая такие мудреные слова. Спросил, почему одни вагоны о четырех колесах, а другие о восьми, а надо мной смеются:

— Привык ты, малый, в деревне: вот телега, вот телега, все четыре колеса. А у нас тут все по-другому. Не четырехколесный вагон, а двухосный. Понял? Не по колесам его различают, а по осям.

Что ново, то все кажется непонятным и в то же время любопытным. Ну, взять бы хоть эти вагонные колеса — куда до них тележным! У телеги просто: колеса крутятся на оси. У вагона же — вместе с осями, так и сделаны на заводе. А на концах осей чугунные коробки — буксами называются. Откроешь крышку буксы и увидишь там, как вращается конец оси, а на нем подшипник сидит, а на подшипнике рессора из толстых железных листов, а на рессорах держится вся тяжесть вагона. В буксах набита ветошь, пропитанная жидкой смазкой: вращается ось и смазывает себя да подшипник, чтобы не перегреться от быстрого хода. При этом крышка буксы должна закрываться так плотно, чтобы не попадал песок: иначе на ходу поезда может загореться смазка, расплавится подшипник — и тогда авария.

Постепенно я привыкаю к языку и законам железной дороги. Будку стрелочника не называю будкой, а говорю, как положено: пост второй, допустим, или третий, четвертый… И запомнил уже световые сигналы: зеленый огонек семафора или фонаря — путь свободен, желтый — тихий ход, красный — стоп. А то еще звуковые сигналы: один гудок — вперед, два — задний ход, три — остановка. Маневровый же паровоз, когда растаскивает вагоны по путям, по-своему кричит: «ту-ту-ту» — на третий путь, «ту, ту, ту-ту-ту» — на пятый. Считай гудки — и узнаешь, на какой он путь идет.

Со мною в одной смене Сергей Барский — буксы заправляет, Лешка Кулагин да Петька Морозов из Ушакова, Ленька Самсонов из Полева, дядя Ефим Суряхин и дядя Леня Кузнецов из Селезневки, Сергей Зиновкин с Чувинского поселка. Из моей же деревни двое: Ванька Бузов и Ванька Тимофеев. Некоторые семьями работают, например, Митьковы из Селезневки, Войтюки из Михайловки. И все из соседних деревень.

Как ученика, меня прикрепили к Гришке Суматохину. Он мой ровесник, худенький и бледнолицый, похожий чем-то на добрую девчонку, но работает уже по пятому разряду, вагонное дело знает туго, и все его любят — и старшие, и товарищи. Любят не только за дело, а больше за то, что он не зазнается, характером покладистый, на новичка не покрикивает, а терпеливо растолкует и поможет. Словом, счастье мне — попал я к такому наставнику. Жаль только, в Селезневке он живет и не ходим мы всю дорогу вместе.

Старшие осмотрщики носят легонькие молоточки на длинной тонкой ручке: стук-стук ими по вагонным колесам, проверяют по звуку исправность. А позади идут слесаря с ящиками да смазчики с железными банками, похожими на длинноклювых уток, — открывают крышки и льют туда масло. Одеты мы в телогрейки, и если мороз или ветер, тогда только шевелись — пробирает в такой одежке. Зато и работать в них легче, удобней…

Вот поезд замедляет ход, и Гришка заходит с хвоста, дергает на себя ручку крана. Из прорезиненного шланга (рукавом его называют) взрывом ахает сжатый воздух тормозного устройства, и Гришка заключает со знанием дела:

— Нормальное давление, хорошо насос работает.

С тормозной площадки неловко, по-медвежьи слезает кондуктор, сопровождающий поезд. Одетый в тулуп, в казенных толстых валенках, он так и смахивает на Деда Мороза.

— Здорово, старшой! — по-свойски кричит ему Гришка.

— Здорово, — отозвался тот, покашливая с холоду.

— Не замерз?

— Нам не привыкать.