— С ума ты спятила, Тамар, — заохала бабушка Настя. — Небось и кататься-то не умеешь.

— Ба-абушка! — растянуто воскликнула Тамара. — Да я же спортом занимаюсь, кросс сдавала в школе. Поэтому и лыжи захватила. — И, краснея от волнения, просительно взглянула на Илью: — Правда, возьмите, я ни разу не каталась по ночам!

Илья пожал плечами, остановился перед дверью, не зная что сказать. Вот не хватало с девчонкой связаться, да еще в такой-то мороз!

— Ладно, идемте, — махнул рукой. — Только, чур, на мороз не жаловаться. Зайцев будем подсиживать, одевайтесь теплее…

В бабушкиной шубе, узко схваченной в талии и широкой, точно колокол, понизу, в ее же валенках, покрытая шалью, Тамара повернулась перед зеркалом и звонко рассмеялась:

— Ой, на кого же я похожа! На сторожа ночного, правда, бабушка?

Метнула взглядом на Илью, тоже одетого в полушубок, и снова рассмеялась:

— А вы-то, посмотритесь в зеркало. Ка-ак часовой с ружьем!

— Поешь-то хоть… или чаю попей, — умоляюще просила ее бабушка. — Ох, ох, да куда же вы на ночь-то глядя?

— Самая охота на зайцев, — заметил Илья.

— Уж сколько вы, Илья Петрович, с ружьем-то ходите, да все впустую.

Будто водой колодезной окатила его хозяйка — глаза поднять стыдно. Скорей выметываться за порог…

Белым-бело на улице. Посмотреть через речку — до единого деревца проглядывается на взгорке лес. С бугра от конторы неторопливо шел человек в распахнутом тулупе, и не надо было напрягать глаза, чтобы узнать в нем Матвеича.

За деревней в дымно-призрачном свете простирались, точно сахаром осыпанные, заснеженные поля, слегка туманились по горизонту, сливаясь с небом. Загадочным оно казалось, это ночное небо, таинственным и бездонным. И только луна да звезды, усатые с мороза, оживляли эту необъятную, опрокинутую над головой глубину.

— Красиво-то как! — зачарованно воскликнула девушка, и в морозном воздухе слова ее прозвучали так, будто толкнул кто-то легонько молоточком о хрустальную вазу.

Лихо устремились по полю две пары лыж, звонко покатилось в морозную даль:

— Догоня-айте-е!

Не думал Илья, на что способна эта тоненькая с виду москвичка. Жарко ему стало, заколотила по спине двустволка, завихляли лыжи, разъезжаясь в стороны. Перед самым оврагом, еле догнав ее, он выкрикнул:

— Обры-ыв!

Но Тамара уже ринулась вниз, только облачко взметнулось за нею.

— Ой, прокатилась-то, вот прокатилась!

Снег в низине мягкий, пушистый, как аптечная вата. Ровной строчкой печатался на нем свежий лисий след — отчетливо, как на мелованной бумаге.

— А если пойти по этому следу, увидим мы лисичку?

Илья усмехнулся такой ее наивности, объяснил, что, во-первых, звери далеко видят и слышат, а во-вторых, не настолько они глупы, чтобы подпустить так близко человека.

— Жа-аль, — протянула Тамара.

Дальше они зашагали, нигде не останавливаясь, не тратя попусту времени на разгадывание следов. Он вел свою спутницу к заросшему осинником оврагу, так и прозванному Осиночками, — туда, где был стог сена. Задело его самолюбие, хотел доказать, что не такой уж он никудышный охотник…

Осиночки показались, как только пересекли большое поле. Вершина длинного оврага густо темнела сплошными зарослями молодых осинок вперемежку с редкими березками, а ниже, где овраг раздавался вширь, превращаясь в луговину, стоял стог сена. И когда Илья увидел рядом узорную путаницу следов, воскликнул, не скрывая радости:

— Вот уж будет у нас засидок!

Покопавшись с угла стога, опираясь на лыжи, он вскарабкался наверх и помог взобраться спутнице. Затем принялись раздергивать промерзлое сверху, плотно слежавшееся сено. Тамара взялась за дело ретиво, но тут же ойкнула, замахала руками — поколола колючим татарником.

— Не надо, я сам, — вполголоса сказал Илья.

А ей так не терпелось помочь, подула-подула на руки и снова принялась за дело.

Наконец-то выкопали две удобных для сидения ямы. Устроились, как птицы в гнездах, обложились сеном.

— Теперь ни с места, руки вот так, рукав в рукав, — наставлял Илья. — Не шевелиться, не кашлять, не разговаривать. Увидите зайца — замрите… Они такие чуткие, что и дыхание могут услышать…

Ему не впервые было сидеть на морозе, с бьющимся сердцем наблюдая за зверем. А Тамаре все это в диковинку. И лыжная прогулка по заснеженным полям, и белая ночь под синим звездным небом, и тишина такая, что казалось — от одного лишь поворота головы, от малейшего звука все вокруг расколется, рассыплется, как хрупкое стекло. Тепло и уютно сидеть вот так, в «берлоге», вдыхая острый с морозу аромат сена. Весело Тамаре оттого, что рядом спутник с ружьем. Строгий только, даже шептаться запретил. А ей так хочется заговорить! Ну хотя бы про то, какая сегодня особенная ночь. И какая луна над головой, — кажется, следы лунохода можно на ней различить.

Тихо вокруг. Так тихо, что слышно даже, как позванивает, пульсирует в жилах кровь.

Белыми дымками поднимается над головой и тут же исчезает дыхание.

Мерцают, словно крупинки самоцветов, мелкие звезды.

Кажется, оттуда, из неведомого звездного пространства, сыплется серебристая пыльца инея, оседает блескучим мерцанием на снегу. Так же, как осыпают друг друга серебряным дождиком на школьном новогоднем вечере…

Почувствовав взгляд на себе, она медленно оборачивается к Илье и вопросительно поднимает брови.

— Не холодно? — едва шелестят его губы.

Боясь нарушить тишину, она отрицательно кивает головой, и оттого, что не забыл он про нее, от его внимания ей становится теплее.

Потом он неслышно отворачивает перчатку, смотрит на часы и молча поднимает указательный палец. И Тамара также осторожно вытягивает руки из теплых рукавов, отворачивает варежку. Часы у нее мелкие, чуть больше двухкопеечной монеты, еле рассмотрела стрелки: десятый час. А показалось, будто уже полночь. О, как тянется время в этом безмолвном ожидании!..

Легкий шорох заставляет ее повернуть голову, и видит она: медленно-медленно поднимает Илья ружье, наводит куда-то в пространство. Удивленно смотрит она по сторонам, ничего, кроме снега, не замечает, думает, просто так, шутя, поднял он ружье. И вдруг, как привидение из-под снега, появляется на белом фоне светло-серая тень, скачет, смешно подкидывая задние ноги, прямо к стогу. Тамара догадывается, что это и есть то самое, ради чего они сидят, терпеливо выдерживая мороз. Дрожь охватывает ее, как осиновый листок, она так и впивается глазами в эту легкую, быстро скачущую тень.

Затем все происходит в одно мгновение: и громкий вскрик ее «Ай, заяц!», и резкий выстрел, от которого она вздрогнула, оглохла, растерялась. Охнув, Илья скатился со стога и помчался туда, где только что была и вдруг исчезла тень. Потоптался, разглядывая что-то на снегу, прошелся по следу и воскликнул потерянно:

— И надо же в такой момент! Только ружье навел, а тут — «Ай, заяц!» Да разве так охотятся?

— Простите, я испугалась… И не вернется он больше?

— Ждите, вернется…

— Правда? Тогда давайте еще посидим!

— Боюсь, забодает.

— А зайцы что — бодаются?

— Злее антилопы. — Илья взглянул на москвичку и усмехнулся ее наивности. — Ладно, пошутил я, ни одного теперь не дождемся. Напугали беднягу, так он уж за три километра умчался. Все, навостряем лыжи — и домой…

После долго сидения в стогу хорошо было согреться быстрой ходьбой. Они не шли, а летели, слегка касаясь мягкого снега. Илья все не мог примириться с тем, что упустил зайца: нечем теперь похвастать перед бабушкой Настей. Но мало-помалу «оттаял», вспомнив, как по-детски вскрикнула москвичка: то ли выстрела испугалась, то ли, правда, зайца.

Домой вернулись, побелевшие от инея, усталые, но довольные: зайца не добыли, зато принесли еловых веток. И сразу запахло на весь дом смолистым острым духом, свежестью зимнего леса.

— Что же вы таких? — спросил Матвеич. — Сказали бы, срубил бы вам хорошую елку.

— Лесник не разрешил, — со смехом кивнула Тамара на Илью.