Но вышло не совсем так. Отойдя от берега на некоторое расстояние, он незаметно спустился в широкую котловину, которую так тесно обступали со всех сторон холмы, густо поросшие лесом, что он быстро сбился с пути. День был пасмурный, так что по солнцу невозможно было определить направление, и он проплутал до ночи. На утро выбрался кое-как снова к морю, к поставленному им шесту и оттуда уже пошел домой старой дорогой.

Один раз, когда уже недалеко было до «дачи», Дружок спугнул в лесу козленка, принялся гонять его, наконец, настиг, но тут Робинзону удалось отнять его у собаки. Бедное животное было чуть живо от усталости и испуга, Робинзону на руках пришлось донести его до дворика «дачи», куда он его и спустил. Нести до дома было слишком тяжело, и налив ему большую глиняную чашку воды и бросив вдобавок охапку травы. Робинзон оставил гостя одного, с намерением проведать вскоре. Давно уж хотелось ему приручить козочку, теперь случай как раз помог исполнить это. Вот бы хорошо завести не одну, или две, а целое стадо коз! Как бы это было удобно!

Так мечтал Робинзон, а сам спешил домой: его очень тянуло на старое место, где он не был уже более недели. Радостно увидел он снова знакомые картины — склон горы, чащу, скрывавшую его пещеру, ручеек внизу.

Трудно выразить, с каким чувством удовольствия и покоя очутился он дома. Ему казалось, что лучше и удобнее жилища не может и быть.

И как милы ему были все вещи, вышедшие из его рук, которые окружали его как друзья. Он осмотрел все, поздоровался с Полем, который тоже не знал, как и выразить свою радость, и кричал на все лады: «Где ты был, Робинзон? Милый друг, где ты был?» — прижимаясь, по своей привычке, головкой к его щеке. Потом приготовил вкусный ужин себе и своим друзьям и с наслаждением протянулся на мягкой постели.

Дня три отъедался и отдыхал Робинзон, потом пошел навестить козленка, боясь за его участь.

— Уж верно он выпил всю воду и съел всю траву во дворике! — сказал он Дружку. — Пойдем же поглядим на нашего пленника и постараемся привести его домой!

Еще издали услышал он неумолчное жалобное блеяние, козленку действительно приходилось плохо.

Прежде всего Робинзон перебросил ему свежей травы, потом вошел сам во двор. От голода бедное животное так присмирело, что, когда Робинзон протянул ему пучок колосьев ячменя, нарочно захваченных с собой, оно стало есть их прямо из рук. На всякий случай Робинзон сделал козленку ошейник, чтобы вести домой, но он, в сущности, и не понадобился, потому что тот сам бежал сзади, как собачка. Дома Робинзон сложил наскоро в углу двора навес из ветвей и поселил там нового члена семьи. Снова вошла в уже налаженную колею жизнь Робинзона. Он становился спокойнее, те припадки отчаяния, которые бывали у него раньше, почти прошли. Случалось прежде, что, взглянув на безлюдные леса, пустынное море, он вдруг начинал рыдать, как безумный, или бросал всю работу и часами сидел в тоске. Теперь все больше успокаивала его работа среди ручных животных, поля, возделанного его руками, дома, где каждая вещь стоила ему больших трудов.

Свой день распределил он правильно, отведя каждому делу свое время. Вставал очень рано, с восходом солнца, чтоб захватить прохладные утренние часы, и шел на охоту. Вернувшись, занимался стряпней и изготовлением различных запасов для дождливого времени года. Потом наступали самые знойные часы, когда нестерпимо было оставаться не под крышей. Тогда уходил он в пещеру, где всегда сохранялась некоторая свежесть, и отдыхал там. Вечерние часы шли на разные работы около дома — обработку поля или уборку хлеба, или столярничество. На закате любил он сидеть над морем и, любуясь на закат, размышлять о разных вещах — вспоминал прежнее, сожалел о потерянных годах, когда он мог бы многому научиться еще будучи дома, думал о своей теперешней жизни, строил планы на будущее. Одиночество, тишина и труд делали из него постепенно другого человека.

Ему казалось, что попади он снова домой, он стал бы жить совсем иначе, был бы всегда справедлив к людям и научил бы их работать. Иногда перечитывал он снова бывшие у него книги и находил в них новые мысли, незамеченные прежде.

Днем, на работе, он был всегда терпелив и настойчив, потому что только таким путем можно было добиться успеха. Например, для столярничества у него почти не было инструментов, и всякая поделка брала очень много времени и сил. Когда ему понадобилась широкая и длинная доска для кладовой, то пришлось работать над ней целый месяц: сперва выбрать и срубить толстое дерево, потом обрубить все ветки, чтоб превратить его в бревно. Потом долго пришлось его обтесывать с одной стороны, а потом с другой, чтоб удалить лишнее и сделать мало-по-малу доску. Для двоих пильщиков с пилой на это дело понадобился бы едва ли целый день, для него же — несравненно больше. Но уж такой выработался у него нрав, что когда он видел, что какая-нибудь вещь ему нужна, то не отставал от своей затеи до тех пор, пока не добивался успеха.

Прошло еще целых пять лет, а всего с приезда на остров — почти восемь. Жизнь шла тихо и мирно, работы всегда было довольно, она всегда была разнообразна и интересна для Робинзона. Главные были — охота, посев и уборка хлеба и заготовление изюма.

Теперь уж он знал, какое количество продуктов ему нужно для жизни, и поэтому перестал расширять поле и винограда собирал не больше, чем надо. Но по мере того как жизнь становилась все легче, новое беспокойство овладело Робинзоном и чуть не привело его к гибели. Мысль о незнакомой земле, видневшейся вдали, не оставляла его и не раз ходил он на тот берег и подолгу смотрел, спрашивая себя:

— Что там? Кто живет, друзья или враги?

Наконец, он решил сделать себе лодку.

«Мало ли на что может она пригодиться? — думал он, — буду кататься, вот и все!»

Робинзон понимал, что переплыть в маленькой лодке, какую только и мог он сделать, большое пространство открытого моря, которое отделяло его от незнакомой земли, вещь невозможная, но все-таки его неудержимо тянуло иметь что-нибудь для передвижения.

И вот, наконец, он вооружился самым большим топором и пошел в лес. Сделать лодку европейского образца нечего было и думать за неимением досок и нужных инструментов, оставалось попробовать выдолбить лодку из цельного дерева, как это делают дикари. Значит, прежде всего нужно было выбрать толстый и ровный ствол.

Давно уж заприметил Робинзон в лесу, недалеко от бухты, великолепный кедр, прямой как мачта; внизу он был по крайней мере аршина два в поперечнике. Его и обрек Робинзон для своей лодки. Жаль было рубить такого красавца, но кедровое дерево одно из лучших для этой цели, значит, нечего было и думать больше.

Но не легко было одолеть его. Десять дней рубил Робинзон, обходя дерево то с одной стороны, то с другой; наконец, оно рухнуло с шумом, все ломая и сокрушая на пути. Теперь приходилось рубить второй раз, отделяя кусок ствола нужной величины от остального дерева, на это тоже пошло не мало времени. Но торопиться было некуда и ежедневно по несколько часов работал неугомонный плотник около своего великана, похожий на трудолюбивого муравья.

Следующей задачей было обтесать дерево снаружи, придать ему форму лодки и вытесать киль, иначе лодка не могла бы правильно держаться на воде. Очень важно было суметь равномерно расширить бока, чтоб не была она крива; трудностей было много. Не отставая, не смущаясь неудачами, тесал да тесал ее Робинзон, подстругивая, разглаживая, каждый день уходя домой с сознанием, что хоть маленький шаг вперед, да сделан.

Только в дождливое время бывали дни, когда непогода удерживала его дома, потому что он помнил, как опасно мокнуть под дождем. Отделав снаружи, начал огнем и стамеской делать внутреннее углубление.

Уж второй год пошел с того дня, когда простился с жизнью огромный кедр, наконец, лодка была готова.

Не раз обошел ее и оглядел до мелочей Робинзон: кажется, все было в исправности — оставалось плыть!