Когда Герман уезжал в Россию, я ходила на курсы языка, а в остальном практически ни с кем не общалась. Я ведь сидела с ребенком. Мы с Пелагеей ходили гулять в парк на берегу реки Гудзон, напротив статуи Свободы, смотрели, как там прыгают белочки, заходили в кафе. Если приезжал Герман, то мы с ним куда-нибудь выбирались. При всей комфортности жизни в Америке мне там было неуютно: слишком там все озабочены деньгами. Все-таки наше поколение выросло на кухнях, на ночных разговорах, на духовных исканиях, на какой-то теплоте отношений. Попав в Америку, ты видишь эти холодные улыбки, поверхностные отношения и чувствуешь, что на самом деле там люди друг другу «по барабану». Это, конечно, не наше, мне так жить тяжело. Главное, на что там обращают внимание, — это как ты выглядишь, нужно, чтоб у тебя каждый день была новая блузка, новая заколка. Все по протоколу, ничего личного. У нас обхамят, так обхамят, обнимут так обнимут, но отношения искренние, по крайней мере так было раньше, теперь это и у нас все больше, к сожаленью, уходит в прошлое.

Преступность в Нью-Йорке тогда была ужасной. Теперь и в России так же. Когда ко мне приехал брат, его сразу ограбили. В метро после десяти часов вечера можно было уже и не садиться, точно влипнешь в какую-нибудь неприятную историю.

В Нью-Йорке мы с дочкой прожили около двух лет. Я скучала по родным, у меня уже за время моего отсутствия успел появиться племянник в России, которого я еще так и не видела, и при первой возможности, когда я почувствовала, что Герман может сдаться, я сказала ему, что мне очень хочется вернуться на родину, и он меня забрал в Россию.

Герман был первым, кто проплатил коммерческую рекламу на телевидении. И целый год зевающая пасть кавказкой овчарки появлялась перед программой «Время», главной новостной программы тех лет, рекламируя биржу «Алиса». Еще одной запомнившейся на долгие годы рекламой была реклама гробов. Слоганы типа: «Вы поместитесь в наши гробики без диеты и аэробики», «Куда спешишь ты, колобок? Спешу купить себе гробок», украшали многие рекламные щиты центра Москвы. А цветовое табло на ленинградском шоссе в виде внезапно появляющегося и летящего будто прямо на вас красного гроба, сопровождающегося надписью: «Это твой гроб. Он уже ждет тебя в нашей конторе. Гробовая контора братьев Стерлиговых», чуть не стало причиной многих аварий ошарашенных увиденным водителей. Реклама, правда, продержалась недолго, была запрещена Юрием Лужковым по многочисленным просьбам морально травмированных москвичей. Это, наверно, была единственная запрещенная реклама в Москве. И хоть продержалась она всего несколько недель, вспоминают ее многие еще до сих пор. У Германа, конечно, никакой конторы, занимающейся гробами, и в помине не было. Просто он уже решил готовиться к участию в президентских выборах, и для того чтобы освежить память о своей персоне после нескольких лет отсутствия в информационном поле, выбрал такой нестандартный ход. Реклама «гробовой конторы» справилась с этим на все сто процентов. Он даже напечатал визитки, представляющие собой открывающийся гробик с веселым названием на крышке: «Все дороги ведут к нам. Гробовая контора братьев Стерлиговых». Но очень часто, когда ему приходилось обмениваться визитками, люди просили записать его координаты на листочке, а брать визитку почему-то побаивались. Наш сосед по Рублевке, когда Герман уже участвовал в выборах в Красноярске, которые были первой частью президентской компании, зашел ко мне и попросил, чтобы мы ему продали гроб, у него погиб друг в автокатастрофе и ему очень хотелось похоронить его в гробу из «конторы братьев Стерлиговых». Пришлось выдумывать, что последняя партия гробов из кедра вся распродана, а следующая будет только через два месяца. В течение еще долгого времени за Германом тянулось название «гробовщик». Этим титулом его представляли, когда он шел на президентские выборы. Появилась «гробовая» тема из-за одного разговора Германа со своим товарищем Тимкиным, большим специалистом по Ближнему Востоку. Обсуждали они тему вторжения американцев в Ирак. И Герман предложил написать правительству США письмо с предложением им закупить у нас пятьдесят тысяч гробов из душистого кедра, чтобы им было бы в чем хоронить своих погибших в военных действиях солдат. Письмо они написали и отправили, но никакой реакции ни от президента, ни от конгресса не было. Тогда они отослали письмо Садам Хусейну, предложив уже ему сделать жест доброй воли и закупить пятьдесят тысяч качественных гробов для американских солдат, в которых не стыдно было бы отправить погибших на их дальнюю родину за океан. Садаму идея понравилась, предложение от российской мифической гробовой конторы братьев Стерлиговых транслировала Альджазира и всевозможные СМИ Ирака и других государств. Появилось это и в российской и американской прессе. Вопрос принятия решения о вторжения в Ирак обсуждался в американском конгрессе, и, как рассказывал нам друг семьи генерал Ганеев, Буш был в ярости из-за того, что обсуждение в Конгрессе о вторжении в Ирак затянулось на три дня, со всеми этими «гробовыми» обсуждениями американских потерь, подсчитанных в Москве. Из-за всей этой шумихи вторжение в Ирак было на некоторое время задержано. Муж был доволен, хотя наше министерство иностранных дел помешало развитию так хорошо начатой им инициативы. А во-вторых, гробовая тема вертелась в голове из-за нового отношения к жизни, к которому он пришел через православную веру. Через эту рекламу Герман, кроме сразу привлекающего внимания, еще хотел донести выражение «помни о смерти и никогда не согрешишь». Почему-то развратную рекламу или пропаганду пива и сигарет под видом рекламы, калечащую молодое поколение, вешать можно, а рекламу товара, который сто процентов рано или поздно понадобится и не содержит в себе ничего безнравственного — нельзя.

Вообще Герман использовал оплачиваемую им рекламу только вначале, когда создавал биржу «Алиса», развешивая рекламу со слоганами про гробы. А затем он всегда так преподносил идею, что журналисты сами слетались к нему на интервью и потом тиражировали ее в народ.

У нас с Германом несколько раз кардинально менялась жизнь: сначала Рублевка, потом попадание в МП, потом лес и православие. Я была и светской львицей, и крестьянкой, и чуть ли не монахиней. И каждый раз, естественно, нужно было перестраиваться. С этим были связаны и разные смешные случаи, и непонимание, и даже скандалы.

Когда Герман понимает, что нужно коренным образом изменить жизнь, в нем сразу все перестраивается и оформляется в четкую линию. А мне от чего-то бывает отказаться сложнее, я ведь консервативнее, как большинство женщин. Например, когда я была неверующей, то часто носила, как и все, джинсы. Вообще штаны, был предпочтительный для меня вид одежды. А Герман, когда пришел к вере, сразу сказал: «Ты не будешь больше ходить в штанах». «Как это так, — подумала я, — почему? Какая связь между верой и штанами, что в этом такого?» Но Герман взял, сложил возле нашего дома на Рублевке костер из моих штанов и сжег их дотла. А потом и говорит: «Поехали в магазин, накупим теперь красивых платьев». Прошло какое-то время, и я сама поняла, насколько женщина и штаны несовместимые вещи. Насколько изящнее женщина смотрится в платьях, и какое это дает разнообразие в твоем внешнем виде. Одежда очень определяет и походку, и манеру поведения. Ведь юбка, платье — это только женский вид одежды, это то, что в очередной раз подчеркивает нашу с мужчинами разную природу, разное внутреннее устройство. Пришло и полное понимание слов, сказанных в Евангелие, что «будет проклята женщина, носящая мужскую одежду».

Потом он как-то пришел и сказал, что у нас в доме не будет телевизора. Я как раз сидела на кухне, смотрела «культовый» и бесконечный сериал «Санта Барбара» — была обычная дура, как и все, жила выдуманной жизнью актеров. У тебя целая жизнь своя, настоящая, ее надо прочувствовать, ее надо прожить, а ты вместо этого тратишь время совершенно бессмысленно на чужую жизнь, живешь кем-то другим. Сейчас я понимаю, что это болезнь, но муж понял это быстрее. Он подошел к телевизору и сказал: «Уйдет или он, или я». Я ответила: «Ну, ладно, уходи», не придав словам мужа серьезности… Муж вышел, минут пять посидел в машине, потом вернулся и говорит: «Нет, все же уйдет он». И телевизор вылетел из нашего дома. Но он забыл, что у нас был еще один маленький телевизор, и я его быстренько припрятала, пока муж еще на него не наткнулся. Герман приходил поздно, и, когда дети уже спали, я тайком вытаскивала телевизор и включала что-нибудь посмотреть. Женщина — хитрое существо, и если мы не можем идти напролом, то всегда ищем лазейки. Однажды я в очередной раз достала его контрабандой, уютно устроившись перед голубым экраном, и вдруг вместо приятного времяпрепровождения, которое я хотела получить от общения с этим ящиком, ощутила ужас, почувствовала, как будто за моей спиной что-то стоит, меня сковал какой-то до сих пор не ведомый мне страх, но я никак не могла заставить себя повернуть голову назад, чтобы посмотреть, что так меня напугало. Мы тогда уже стали приходить к вере, и мне сразу стало понятно вся духовная подоплека происходящего. Я выключила телевизор и перекрестилась. Чувство страха стало отступать. То, что телевизор — это такая бесовщина, такая муть, для меня стало очевидно, так же, как дважды два равняется четырем, и этот маленький телевизор я уже выбросила сама. Герман тогда так и не узнал об этой контрабанде.