Так что уже в третьем классе Полина находилась на домашнем обучении. Герман нашел для нее очень хорошую учительницу, Веру Ананьевну. Это была удивительная женщина, родом из Белоруссии, которая закончила университет с красным дипломом. Она была преподавательница, как говорят, по призванию. К нам она приезжала три раза в неделю на целый день. Первые четыре-пять часов занятий были общеобразовательные предметы: русский язык, литература, история, география, математика, потом был перерыв на обед, они отдыхали, а потом два часа еще вязали, шили, занимались трудом. Они шили Полине платья, юбки, вязали крючком. Сейчас это умение пригодилось: Полина, став мамой, опять занялась рукоделием. Вера Ананьевна была очень строгим учителем, благодаря ей дочь много читала, пересказывала и получила прекрасное начальное образование.

Вера Ананьевна рассказала мне такую историю из своей жизни. У нее была сильная простуда, с ней она попала в больницу, и там врачи, сделав ей снимки, вынесли вердикт: «Да у вас рак, через год вы умрете, а может быть, и раньше». Когда Вера Ананьевна выписалась домой, она ничего не сказала ни мужу, ни дочери, чтобы никого не расстраивать — ведь все равно помочь уже ничем нельзя. Решила подготовить все к своему уходу из мира сего. Стала распродавать потихоньку свои вещи, носить черное. Муж спрашивал, в чем дело, но учительница ничего не говорила. Так и прожила год, прощаясь с жизнью. А через год пошла к врачу, и ей сказали: «Вы знаете, извините, но мы ошиблись, на самом деле у вас ничего нет».

Полина отучилась с Верой Ананьевной года три, потом в первый класс к ней пошел Арсений. С ней у нас до сих пор сохранились теплые отношения.

Удивительно, но занятия трудом придумал Герман, а не я — как мама, как женщина. Мужским умом он понимал, что это надо девочке, и они с преподавательницей кроили, шили платьица, юбки.

А я городской ребенок, поэтому ничего не умею. Моя бабушка, мама не шили, и я не шью, и не вяжу, к сожалению. Сейчас, когда я стала сама бабушкой, мне хочется что-то связать, утешить себя тем, что я что-то сделала своими руками, но я так пока и не научилась. Но все же надеюсь на то, что все-таки смогу подарить когда-нибудь своим близким созданное собственными руками изделие.

После Пелагеи на остальных детях мы больше не экспериментировали, и все дети уже сразу учились на дому. В связи с переездами: сначала с Рублевки, затем из-за пожара из Слободы, пришлось несколько раз менять учителей. Но всех педагогов, что у нас были, мы вспоминаем с теплотой. Сейчас у нас уже четыре года не менялся преподавательский состав. Очень важно, что уроки проходят в очень спокойной дружеской атмосфере, без какого-то нервного напряжения, как зачастую бывает в школе. На днях рождениях моих детей наши преподаватели дорогие гости. И они балуют в этот день своего ученика-именинника, как правило, собственноручно приготовленным, вкусным и красивым пирогом. Учителя уже за это время привыкли к детям, хорошо знают их слабые и сильные стороны, и им легко выбирать для них методику преподавания, подходящую конкретно данному ребенку, что делает обучение более качественным, и легко преодолеваются всевозможные затруднения, которые могут возникнуть во время учебного процесса. Когда приближается школьная пора после каникул, дети уже ждут занятий, так как соскучились по своим учителям.

Сейчас, оглядываясь назад и имея возможность сравнивать, я понимаю, что наша жизнь на Рублевке была однообразной и очень бесполезной для детей. Потому что дел там было мало, и, по большому счету, там жизнь шла будто понарошку. Хозяйства не было, никаких интересных занятий для детей не было. Приходилось искусственно придумывать, чем их занять. Конечно, там мы не могли завести лошадей, разве что иногда Герман вывозил детей на специальные площадки по кругу покататься, но это были разовые занятия. Однажды был такой случай. Привез Герман трехлетнего Сергия на площадку поездить верхом. Сергий сел, поехал и упал. Разбил себе лицо в кровь. «Ну, все, — думают взрослые, — испугался, больше не сядет», а он полез опять на лошадь. «Хорошим наездником будет», — сказал инструктор. Сергий сейчас может ездить на лошадях хоть в седле, хоть без него, одинаково чувствует себя комфортно. А с Арсением был такой случай. Мы уже переехали в Слободу, и там сажает Герман нашего шестилетнего сына Арсения на кобылку, и она вдруг как сиганет галопом в лес. И наш Арсений с криком «мама» уносится вместе с ней. Я думала, что от переживания умру на месте, но прежде успею убить мужа за то, что он посадил дитя на это быстроходное животное. Лошадь вместе с Арсением поймали, от страха он сидел в седле как вкопанный и очень даже красиво. Слезает сынок с лошади бледный как смерть, а Герман говорит: «Садись опять в седло». Это нужно было для того, чтобы он преодолел свой страх, если бы сразу не сел, потом трудно себя преодолеть. В этом и заключается мужское воспитание, я, как женщина, в жизни бы его на лошадь не посадила больше после такого происшествия. Зато сейчас все дети прекрасно сидят в седле, устраивают бои на лошадях, вооружившись длинными палками, выдавая их за пики. Не слезая с коня, могут поднять свое «боевое оружие» с земли. Вскакивают в седло с места. И этому их не надо было учить, эти навыки они приобретают вполне естественно, как бы между прочим при таком образе жизни. Они пасут на лошадях свои стада баранов и коз, ездят на них для разведки новых мест, да и просто так, получая от этого удовольствие, младшие тянутся за старшими и потихонечку, как-то незаметно для всех, догоняют их в умении верховой езды. Но опять возвращаюсь к жизни на Рублевке. Когда Сергию было всего три годика, Пантелеймон еще сидел в коляске, а для Арсения, которому на тот момент было шесть лет, мы взяли столяра Станислава Витальевича, нашего ровесника, с которым мы и сейчас дружим.

Он к нам приходил три раза в неделю, занимался с Арсением столярным делом. Сначала мастер учил мальчика строгать, и Арсений часами водил рубанком по доске. Первое, что Станислав Витальевич решил сделать вместе с Арсением, была кровать, делали они ее долго, но кровать получилась качественной и до сих пор стоит у меня в доме, на ней спит самый младший наш сын — Михей. Сначала Арсений, конечно, ныл, потому что часа три нужно было строгать одну доску, но Герман говорил: «Пригодится, пригодится, пусть занимается». Занятия проходили под разговоры, мы собирались в мастерской, что-то вместе обсуждали, там была и Пелагея-болтушка, и я, и Станислав Витальевич рассказывал какие-то истории из своей жизни, и все это перемежалось питьем чая, летом — игрой в бадминтон, зимой — в шашки. Часто Станислав Витальевич привозил с собой своего сына, ровесника Арсения. Пару лет назад Арсений подарил мне на Рождество двуспальную кровать, на которой я сейчас сплю, в дизайне из веток, как я хотела. Он делает мне красивые массивные табуретки, вешалки, а сейчас хочет устроить мастерскую и делать эксклюзивную мебель на продажу. Вот во что вылилось строгание той доски.

Переломный момент наступил, когда Германа сняли с президентских выборов. Мы очень быстро продали дом и съехали с Рублевки. За день до отъезда я узнала, что беременна пятым ребенком, Михейкой. У меня было шоковое состояние: как это, уезжаю в лес, беременная? И где там я буду рожать? Я подошла к Герману и сказала, что беременна. Он так обрадовался: «Значит, нас Бог благословил, и все будет хорошо. Не волнуйся я успею построить тебе дом, в котором ты будешь рожать», — успокоил он меня. Так как муж всегда держал свое слово, у меня не было оснований ему не поверить и в этот раз.

Когда уезжали, шел дождь, мы сели в машину и уехали ни разу не обернувшись. Эта страница жизни была перевернута.

Период проживания на Рублевке у нас совпал с воцерковлением. У Германа нет полутонов, у него все или белое, или черное, поэтому он сразу же ушел в православие с головой. Он забросил бизнес, стал много паломничать, прямо дома лить свечи. До этого он поддерживал так называемые «патриотические» движения. Все, кто приходил и говорил: «Мы патриоты», — сразу получали от него деньги. Но потом стало очевидно, что патриотизм просто используется политиками для обмана, патриотической риторикой заманивают людей, подмешивают в него религиозное чувство, а на самом деле политики делают это лишь для того, чтобы достичь своих целей, далеких от веры или от истинной любви к Родине, целей, которые не объявляются открыто. Так что это можно считать ошибкой молодости. Но у Германа есть очень хорошая черта, хотя он уверен в себе, уверен в том, что он делает, и, когда находишься рядом с ним, другое решение кажется невозможным, но он умеет признавать свои ошибки и не бояться этого делать. После того как Герман понял, сколько в этом обмана, он отошел от политических дел. Второй серьезной ошибкой у него было попадание в МП (московская патриархия). На то, чтобы понять, что это масштабное разводило, Герману потребовалось десять лет.