Второй друг был армейский. Александр Доронин, с ним Герман проходил службу в железнодорожных войсках Монголии. Был он внушительных размеров и с таким же колоритным голосом и своеобразной речью. За грубой специфичной манерой выражаться стоял романтик. Он всегда верил в те картины будущего, которые рисовал перед ним Герман, они, кстати, все осуществились, выполнял его поручения, как говорится, не задумываясь. Очень трогательно относился к своей маме. Когда после создания биржи «Алисы» на него обрушились деньги, он первым делом обеспечил комфортную жизнь своим родителям. Часто он осуществлял мою охрану при разных перемещениях ввиду неожиданных поворотов судьбы. Помню, когда в очередной раз он перевозил меня на новое место пребывания, это было летом, на обочине дороги стояли бабушки, продававшие цветы. Одна торговала полевыми ромашками, Сашка остановился, скупил у нее все ромашки и преподнес мне. Так мы и ехали в машине, салон который почти полностью заполнили полевые цветы. Он очень любил скорость, благодаря чему ему пришлось заменить немалое количество машин, на которых он так недальновидно лихачил. В конце концов к тридцати годам Доронин сделал вывод, что он не хочет погибнуть за рулем, и изменил стиль вождения. Но погиб он не от автомобиля, а от пули. Уже вовсю отгремела «Алиса», Александр жил в собственной квартире в сталинской высотке на Баррикадной, которую ему подарил Герман на один из дней рождения. Герман реализовывал новые проекты. В какой-то момент Шурик тоже не выдержал искушений, предлагаемых жизнью. Связался с людьми определенного круга, употребляющих наркоту, сам потихонечку подсел на эту дрянь. Полностью откололся от коллектива. А через год, одним ранним осенним утром, для него все закончилось. Заехал он за своим новоиспеченным товарищем домой. Выходя уже из квартиры, они направились к лифту, здесь их и встретил киллер. Первая автоматная очередь пришлась на Шурика. Ему было тридцать два года, когда так нелепо оборвалась его жизнь.

Когда появляются большие деньги, сначала ты балуешь близких, тратишь на свои нужды, но все равно понимаешь, что грех не поделиться еще с кем-то, кто в этом нуждается. Кажется, что в этом нет ничего трудного. Столько нуждающихся. Но опять, увы — очередная ловушка. Сначала Герман поддерживал пенсионеров, бедных старушек. Но когда пришли к вере и началось хоть незначительное, но все-таки хоть какое-то просветление мозгов, то вдруг отчетливо пришло понимание, что вся беда этих старушек в девяноста девяти случаев в том, что они когда-то в молодости убили абортами своих детей. И теперь эти неродившиеся дети им аукаются. Ведь именно те неродившиеся дочка или сын, ими убитые в далекой юности, может быть, были бы тем и кормильцами и хранителями их благополучной старости. То же самое случилось и с детскими домами, куда Герман сначала по той же наивности пустился жертвовать деньги. Потом опять пелена с глаза стала медленно сползать. Попадая в детский дом, дети обречены. Это и детская проституция, и продажа на органы, и на всякие непотребные дела. Давая деньги в детский дом, ты соответственно поддерживаешь все те преступления против ребенка, которые там сто процентов совершаются, и становишься, таким образом, их соучастником. И единственная помощь этим домам — это ликвидация детских домов как таковых и раздача всех сирот по семьям. Поэтому пройдя все эти этапы, отчетливо понимаешь, что помогать можно только точечно, отдельным семьям, одиноким людям.

Когда мы жили в Нью-Йорке, Германа приняли в «ай пи о» — это такой всемирный клуб миллионеров. Мы полетели на Гавайи, где собрались члены клуба-миллиардеры со своими женами. Мы были самыми молодыми. Герману было 24, мне на год меньше.

Это было в январе месяце, и, вылетая из зимнего Нью-Йорка, мы через десять часов лету оказались но острове, где вечная весна. Большой гостиничный комплекс, стоящий на берегу океана, был специально построен одним из членов клуба для проведения подобных мероприятий, поражал своей роскошью и масштабами. Из окон нашего номера можно было видеть выпрыгивающих из воды дельфинов, и красивые парусники, и яхты, дефилирующие в голубой дали.

Специально для этой поездки Герман накупил мне очень дорогой и красивой одежды. И когда мы приехали на этот олигархический слет, никто не верил, что я из России. Ведь по телевизору в ту пору в Америке русских показывали этакими дурнями в шапках-ушанках со звездами во лбу, лазающих по помойки. Когда приехав в Нью-Йорк, в новостных лентах по телевизору я увидела подобный сюжет, никак не могла понять, какого уровня должно было быть сознание, чтобы этому верить. Живя в ту пору разделенными железным занавесом, у россиян было более правдивое представление об Америке, чем у них о нас. Образ России и русских был настолько ужасен, что ни у кого не было и мысли, что в России могут так красиво и так дорого одеваться.

Спасибо моей маме, что с детства она мне привила чувство меры в выборе одежды. У мамы было три постулата как выглядеть хорошо, которые она мне внушала: первое — лучше быть одетой бедно, но со вкусом, чем дорого, но безвкусно, второе — если носишь драгоценности, то только настоящие, подделку не носи, лучше быть просто без украшений, и третье — красятся только некрасивые. Считать себя красивой хотелось, так что косметикой я не пользовалась. На Гаваях я убедилась в маминой правоте. Так что мамина школа и Герины деньги сделали свое дело, Россия не упала в «грязь лицом».

В отличие от наших новоиспеченных «новых русских», старавшихся заявить о своем благосостоянии кричащей одеждой, массивными украшениями и раскраской сродни матрешки, западные уже не в первом поколении воротилы не будут навешивать на себя блестящую мишуру. Иногда только по какой-то незначительной детали можно понять, что перед тобой очень состоятельный человек.

У Германа хорошее чувство стиля, и он старается привить хороший вкус и детям, тщательно отбирая им одежду, чтобы не было ни жутких рисунков, ни иностранных надписей. Так что не было в жизни Германа всех этих розовых, красных и малиновых пиджаков. И он очень хорошо вписался в общество американских и прочих богатеев. Его уверенность в себе, напористость, фонтанирование идеями привлекли к Герману людей того круга, он познакомился и с Ротшильдами, и со многими другими влиятельными людьми.

Программа на Гавайях была рассчитана на десять дней, и почти каждый час в сутках был расписан, чем он будет занят, и в какой одежде надо быть. Был там, предположим, день, посвященный Востоку, и все должны были прийти в одежде с восточными мотивами, в день, посвященный спорту, соответственно был спортивный стиль одежды. В один из вечеров столы были накрыты на берегу океана, предписывалось быть в белом, кругом все было украшено белыми шарами и букетами из разнообразных белых цветов. Было очень красиво. Последний день завершал бал, на котором нужно было присутствовать в вечернем наряде. Перед началом бала была демонстрация фильма о прошедших днях слета. Несколько операторов постоянно снимали все происходящее и потом смонтировали самые интересные эпизоды, так что все участники слета попали в фильм. Потом кассету с фильмом подарили всем гостям этого мероприятия. В программу входил также выход в океан на яхте, с которой можно было половить рыбу, Герман там поймал здорового голубого марлина, был там и полет на вертолете без дверей над многочисленными водопадами, изобилующими на этом острове. Но на вертолете прокатиться мне не удалось и вот по какой причине. В середине этого слета Герману срочно нужно было отлучиться в Нью-Йорк по неотложным обстоятельствам. А я осталась на Гавайях, и как раз в его отсутствие должен был быть полет над водопадами. И вот звонит мне накануне мероприятия Герман и говорит: «Я тебе не разрешаю лететь, вдруг ты выпадешь». И я не полетела. Как ни странно, Герман, который сам обладает очень рисковым характером по жизни, всегда переживал за меня, как за маленького ребенка. Хотя мы, можно сказать, почти ровесники, мне всегда казалось, что он меня намного старше.