Выход из МП совпал с нашим переездом с Рублевки, мы как бы сбросили с себя весь груз ошибок и оказались, в прямом смысле, на поляне в окружении леса, на которой стали строить новый дом, а с ним и новую жизнь.

Никто не верит, что мы разорились, а это чистая правда: в 2004 году, после снятия с президентских выборов, Герман разорился в ноль. Он решил кардинально поменять всю нашу жизнь. Конечно, он мог бы тогда найти деньги у друзей, сохранить дом, как-то восстановиться, но он решил по-другому. Он все продал, в том числе и дом на Рублевке, отдал все долги, и мы поехали жить в лес. У нас было уже четверо детей, я была беременна пятым.

Герман в детстве все лето проводил в деревне у своей бабушки по материнской линии, Пелагеи Никитичны Филиповой, в Можайском районе, и по стечении обстоятельств мы вернулись в ту самую деревню, в тот самый дом, в котором он жил, когда был еще маленьким. Герман опять спал на той самой печке, с которой когда-то упал, когда ему был годик.

У него был там друг Андрей Слепнев, они дружили с тех времен, когда Герману было три года, а Андрею — два. Одним из их детских приключений были поиски клада, это была Герина инициатива, а Андрюшка таскал за ним лопатку, так как считался младшим по возрасту, следовательно, и по рангу. Бабушка знала, что, если их надо найти, они наверняка где-то копают в поисках сокровищ. Когда мы только поженились, этот Андрей попал в страшную аварию на мотоцикле, Гере позвонила Андрюшина мама и сказала, чтобы он готовился к похоронам, местные врачи сказали, что шансов выжить нет. И тогда Герман сделал, казалось бы, невозможное: он нашел машину в Москве, которая перевозила таких больных, их было всего две на весь город, и, уговорив их ехать за 200 км, перевез своего друга в столицу. Андрей выжил и всю жизнь живет в своей деревне, один из немногих, кто не спился, ведет свое хозяйство. Он и стал нашим главным консультантом по разведению скотины и ведению сельского хозяйства.

Так вот мы стали жить в этой деревне, но прожили там недолго, быстро поняв, что при повальном пьянстве и разврате там царившими, оградить детей от плохого примера будет невозможно. Помню маленький Сергий (ему тогда было четыре с небольшим года), гуляя во дворе, постоянно утром и вечером наблюдал шествие доярок на дойку, так как дорога к ферме лежала мимо нашего дома. Разговаривали они между собой исключительно матом, изредка вставляя что-то наподобие нормальных русских слов. И через недели три прослушивания «народного фольклора», Сергий гордо выдал нам тираду на местном диалекте, желая нас поразить. Надо отдать должное, что удивить нас ему удалось. Мы сразу, недолго думая, переехали на поляну, в окружении леса, без нормальной дороги, правильнее было бы сказать, в отсутствие таковой. Обустроились мы сначала в военной палатке, благо было лето. А Герман довольно быстро соорудил нам маленький срубик, чтобы мы в нем пережидали строительство основного дома, не надеясь на долгую хорошую летнюю погоду. Место это было выбрано не случайно, раньше, еще в тридцатые годы, там была деревня, в которой в детстве свои летние каникулы проводила Герина мама, гостя у своей бабушки. Во время Отечественной войны немцы какое-то время останавливались в этой деревне на постой, а в доме, где жила бабушка Маргариты Арсеньевны, располагался немецкий штаб, как в самом благоустроенном жилище. Но уже где-то в начале семидесятых оттуда все разъехались, какие-то дома были перевезены хозяевами, какие сгнили от старости, яблоневые сады повырубили, и на момент когда мы туда приехали выбирать место под строительство дома, бывшее когда-то населенное место представляло собой красивую поляну, ничем не выдававшую, что здесь когда-то кипела жизнь. Герины родители показали, где у них стоял раньше дом, и мы на этом месте заложили фундамент уже для своего дома. Герман никогда не имел отношения к строительству, если не считать армию, где он служил в Монголии и строил там железную дорогу в пятидесятиградусные морозы. Но с энтузиазмом у него было все в порядке, он умел заразить таким отношением и других: словно БАМ сооружали. Почти вся мужская часть деревенского населения работала на нашей стройке (условием было что все, пока трудятся у нас, не будут пить и ругаться на нашей территории матом, их жены хоть на время строительства вздохнули спокойно и на сэкономленные от пьянства деньги приодели своих детей). Слово он сдержал: через пять месяцев был закончен громаднейший дом из лиственницы, так что к моим родам он успел. А я уговорила его покрыть крышу металлочерепицей. Хоть дом и стоял в лесу, но мне все равно хотелось, чтобы он был красивым, это еще «аукался» синдром Рублевки. Герман сразу завел скотину, мы стали учиться за ней ухаживать, доить коров. Но все получилось совсем не так гладко, как мы планировали.

Незадолго до моих родов, когда дом уже был полностью готов к проживанию и там досушивались полы, его подожгли, причем облив нашим же бензином, стоявшем в канистре недалеко от новостроя. В тот день, ближе к вечеру, Гера уехал в Москву по делам, вернуться должен был поздно, так как только в одну сторону надо преодолеть 200 километров. Рабочие разъехались, и мы стали устраиваться спать с детьми в своем временном жилище, в котором мы пережидали строительство нашего дома. Этот маленький домик находился напротив нашего новостроя. На дворе стояла поздняя осень, день был очень ненастный, а ближе к ночи и вообще пошел проливной дождь с очень сильным ветром, что казалось, еще немного — и сорвет крышу, а стекла в окнах заунывно дребезжали. Дети все очень быстро заснули, да и меня клонило ко сну, вдруг залаяла собака, у нас тогда там была дворняжка по кличке «Тайга». Дочка, а она надо сказать не робкого десятка, вдруг мне говорит: «Мам, мне страшно, там кто-то ходит, давай выйдем посмотрим». На что я ей говорю: «Да перестань ты, чего тут бояться, кому мы здесь в лесу нужны, брать у нас нечего, давай спать». Мы и заснули. А через какое-то время меня разбудил стук в дверь, стучал дядя Ваня, местный мужичок, который жил у нас в выстроенном на скорую руку сарайчике, помогал нам управляться со скотиной. Мы ведь еще толком ничего не умели, только всему учились. Я подхожу к двери, а он кричит: «Алена, горим». Я сначала подумала, что загорелся домик, в котором мы ночевали. Открываю дверь и вижу столп пламени — полыхает во всю наш новый дом, в который мы уже завтра должны были въезжать. Я как увидела, машинально закрыла дверь, села на стоящую рядом табуреточку и заплакала. Мне не столько жалко было даже этот дом, сколько в этом я увидела, что горит Герина мечта о новой жизни. Он так старался построить мне с детьми этот дом, чтобы я там родила. Столько трудностей ему пришлось перенести и потратить не меньше нервов. Кто строился, знает, сколько здоровья, отнимает строительство, тем более, если ты в этом пока новичок, обмануть тебя норовит каждый, не говоря о том, что строились мы в очень недоступном для транспорта месте, и любая доставка строительных материалов была сродни бегу с препятствиями. И вот когда все преодолено, вдруг раз — и все уничтожено на корню.

Получив известие, что у нас пожар, Герман помчался домой с одной только мыслью: он боялся, что я вдруг рожу от испуга, и роды пройдут в неприспособленных для этого условиях. Наш дом стоял на горе, и еще с дороги он видел пламя, таким огромным оно было. Когда муж примчался, я открыла дверь, и он увидел меня по-прежнему с животом, то ощутил облегчение. Дом спасти было естественно нельзя, поливали коровники, сараи, чтобы огонь не перекинулся на них. Тушить наш пожар примчались все деревенские, я видела, что они искренне сочувствуют: во-первых, горел их труд, ведь большинство из них у нас работали, а потом мы к ним очень хорошо относились, каждый день, что они у нас работали, кормили их и завтраком, и обедом, и ужином. Всегда, если кого-то надо было выручить деньгами, Герман не отказывал, только на выпивку не давал.