Пробродив весь день по дому незамеченной, я вышла в сад покурить. Сидя на лужайке, я уже другими глазами смотрела на «Хейвен», который выглядел холодным даже под лучами послеполуденного солнца. Он казался не домом, а надгробным памятником, величественным монументом материальному благополучию, наподобие египетских пирамид. В нем не было милых семейных фотографий, недорогих безделушек и скромных сувениров, напоминающих о времени, проведенном с другими людьми, не чувствовалось присутствия человека. Все кричало лишь о богатстве и безудержной страсти к накоплению. Мне стало искренне жаль миссис Гриффин. Казалось, она не жила, а лишь наживала добро. Она заживо похоронила себя среди своих приобретений, и, подобно сокровищам фараонов, это все, что после нее останется. Других ценностей она не нажила.

Я представляла себе, как Фрэнсис лежит одна в палате, лишенная всех тех вещей, которые были для нее единственным средством самовыражения. Теперь она могла путешествовать лишь вглубь себя, и, судя по всему, такие вояжи причиняли ей немало мук.

Докурив, я вернулась в дом. Ключ к разгадке все еще не был найден, но мне казалось, что что-нибудь обязательно подскажет мне ответ, будь то какой-нибудь предмет или документ, картина или просто интуиция. Я поднялась в спальню миссис Гриффин. Она была какой-то белесой и сырой, словно над ней навис туман. Я почувствовала слабый запах ароматической смеси. Кровать под розовым атласным покрывалом была похожа на пруд, освещенный закатным солнцем.

На всем, что было в комнате, лежала печать красоты и хорошего вкуса. Присев рядом с трюмо, я стала рассматривать туалетные принадлежности из слоновой кости, аккуратно расставленные на стекле. Каждый предмет украшала золотая монограмма Фрэнсис Гриффин. На лакированном столике разместилась целая коллекция крошечных деревьев и цветов из драгоценных камней в горшках из жадеита. На стене, на голубых бархатных лентах, висели английские миниатюры, объединенные одной общей темой. Морской котик, вырезанный из оникса, отдыхал на сверкающей бриллиантами льдине между двух золотых подсвечников. Над камином висела известная картина Ренуара, изображавшая прелестную молодую купальщицу с распущенными золотыми волосами и обольстительными глазами, от которой, казалось, исходил аромат юности. Я столько раз видела репродукции с этой картины, что слегка растерялась, встретив оригинал.

Потом я прошла в ванную комнату, где еще никогда не бывала, и словно попала в какой-то ледяной дворец: мое отражение многократно повторялось в сотне сверкающих зеркал. Они были повсюду — на стенах, на потолке, на дверях. Узкие полоски, тщательно подогнанные друг к другу, самым причудливым образом преображали смотрящегося в них человека, разбивая его фигуру на бесчисленное множество повторяющихся фрагментов.

Я ошеломленно оглядывалась вокруг, пытаясь сориентироваться в этом сверкающем лабиринте. Потом осторожно двинулась вперед. Но любое передвижение в этой огромной Г-образной комнате, разделенной перегородкой, было весьма затруднительно. Я все время натыкалась на свое отображение. Здесь не было ни верха, ни низа, ни сторон, ни каких-либо ориентиров — лишь мириады моих движущихся двойников, уходящих в бесконечность. Каждое мое движение тысячекратно повторялось. Подняв руки над головой изящным жестом балерины, я видела, как это движение воспроизводилось бесконечным кордебалетом, терявшимся в холодной и прозрачной глубине зеркал.

Подставив руки под холодную воду, я ополоснула разгоряченное лицо и вдруг подумала: а что, если принять здесь ванну? Эта мысль показалась мне интересной. Что я буду чувствовать, погрузившись туда, где Фрэнсис Гриффин совершает один из самых интимных человеческих ритуалов?

Раздевшись, я встала посередине комнаты. Мое обнаженное тело, многократно отраженное в зеркалах, казалось, избавилось от всех своих изъянов. Оно стало предметом, вещью, моей неотъемлемой собственностью.

Наполняя ванну горячей водой, я следила, как поднимающийся пар оседает на зеркалах, разрисовывая их причудливыми узорами. Потом осторожно легла, и вокруг меня забурлили маленькие водовороты, после чего вода успокоилась. Посмотрев на потолок, я увидела свое отражение — лицо без тела, покоящееся на ложе из мокрых спутанных волос, живой барельеф на плоском прямоугольнике непрозрачной воды. В ванну с бульканьем падали редкие капли. Я закрыла глаза, чувствуя себя в тепле и безопасности, вдали от мирских забот и волнений. Задремав, я увидела во сне ужасную Медузу Горгону со змеями вместо волос. Я вздрогнула и проснулась, подняв вокруг себя волны. Мне вдруг стало ясно, что я не столь уж чужда роскоши. Это меня испугало, потому что она, подобно Медузе, обращает людей в камень.

Вдруг на меня повеяло прохладой, заставив слегка вздрогнуть. Потом в зеркалах мелькнула часть чьего-то лица, и я в ужасе обернулась. На меня изумленно смотрел Дин, заглянувший в ванную комнату. Я вскочила, прикрыв грудь руками и тяжело дыша. Мы оба на мгновение застыли. Дворецкий смерил меня взглядом, как бы спрашивая: «Господи, что вы тут делаете?» На лице его не выразилось никакого интереса к моей наготе. Я почувствовала, что он возмущен моим поведением, и попыталась оправдаться, но не смогла произнести ни слова. Он молча поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. Наше общение длилось не более пяти секунд.

После всего этого я не стала выскакивать из ванны как ошпаренная. Наоборот, снова легла в воду, недовольная, что меня потревожили. Дин сам виноват, что нарушил мое уединение. Никто его сюда не звал. Я повернула кран, чтобы добавить горячей воды и согреться. Я отнюдь не чувствовала себя узурпатором, у меня было такое ощущение, что я нахожусь здесь по праву.

Я не торопясь принимала ванну, капая в воду духи и масла из хрустальных флаконов, стоявших рядом на полке. Подушечки моих пальцев сморщились и стали похожими на маленькие рельефные карты. Я провела руками по телу. Кожа казалась гладкой как шелк, а ресницы склеились от пара. Полузакрыв глаза, я смотрела, как на воду падают узкие полоски солнечного света, вспыхивая в глубине, словно стайка золотых рыбок. Мне казалось, что я плыву внутри калейдоскопа. Я еще долго лежала неподвижно, окруженная сверкающими бликами, и слушала, как плещется вода.

Наконец я встала и взяла белый махровый халат, висевший рядом с ванной. Но прежде чем его надеть, бросила взгляд на свое отражение в одном из длинных узких зеркал. Раскрасневшееся лицо, нежная влажная кожа. Мелкие морщинки вокруг глаз и рта, эти неизгладимые шрамы, наносимые временем, чудесным образом исчезли. Мокрые пряди волос разметались по розовым плечам, лоснящимся от масел. Из зеркала на меня смотрела совсем молодая женщина. И хотя моя молодость прошла и никогда не вернется, я с удовольствием смотрела на свое волшебное преображение.

Я представила, как миссис Гриффин пыталась заполнить свою жизнь роскошью и накопительством, которые заменяли ей любовь и человеческие чувства. Теперь она состарилась, так и не увидев подлинной жизни, и к ней пришло горькое отрезвление. Какую тайну она так упрямо скрывала? Видимо, она хочет, чтобы я разгадала ее сама. Скинув халат, я быстро оделась.

В тот вечер, уезжая из «Хейвена», я впервые подумала: а не сама ли миссис Гриффин убила Кассандру?

Вернувшись домой, я обнаружила на автоответчике несколько суматошных сообщений от Гарри Питта, умоляющего срочно ему позвонить.

— Гарри, это я. Где тебя носило?

— Фейт, это ты? — спросил он сонным голосом.

— Да. Куда ты запропастился? Ты мне не говорил, что собираешься уехать.

Последовала пауза.

— Гарри! Ты меня слышишь? Мне так надо с тобой поговорить.

— Я спал. Извини. Который сейчас час?

Я посмотрела на часы.

— Около семи.

— Вечера или утра?

— О Господи, вечера, конечно. Чем ты там занимался?

— Не спрашивай. Пытался вернуть прошедшую молодость.

В трубке раздался какой-то шорох.

— Что происходит? Я терпеть не могу, когда ты исчезаешь, не предупредив.