— Да? — продолжала допытываться я.

— Все так думали, — вяло повторила она.

— Но, миссис Гриффин, вы-то знаете, кто это сделал. Я уверена, что знаете. Почему вы не хотите сказать?

Она надолго замолчала. Затем произнесла:

— Убийство может происходить постепенно.

— Что вы имеете в виду?

— Оно может тянуться годами и быть совершенно незаметным. Все родители желают лучшего своим детям. Если ваш ребенок страдает, это разрывает вам сердце, а потом вы вдруг обнаруживаете, что ваше невинное дитя мертво.

— Я не совсем понимаю… — произнесла я.

— Но не все, кто убивает, виновны в убийстве. Некоторые просто приводят приговор в исполнение.

Я искоса посмотрела на нее. Что она пытается мне сказать?

— И кто же привел в исполнение приговор вашей дочери?

Она закрыла лицо руками.

— Оставьте меня в покое! Прошу вас, — простонала она. — Не мучайте меня.

— Вы знаете! Знаете! Почему вы не хотите мне сказать? — упрашивала ее я.

— Ничего я не знаю! Оставьте меня в покое! — закричала она.

Ее снова начала сводить судорога. Я крепко прижала ее к себе.

— Вы должны мне сказать, миссис Гриффин. Не держите это в себе. Вы не можете умереть с таким грехом на совести.

— Меня никто не осудит.

— Ну что вам стоит сказать? — умоляла я ее.

— Я не могу, не могу, — захныкала Фрэнсис.

В конце концов она закрыла глаза и погрузилась в сон. Я посмотрела на нее. На сухой землистой коже резко выделялись кроваво-красные губы. Вид у старой леди был жалкий — настоящая мумия. С каждым вздохом она, казалось, уменьшалась в размерах, все больше теряясь в широких складках своего шелкового наряда, словно они затягивали ее вглубь, как морские волны. Я укачивала ее, как младенца в люльке, размышляя, расстанется ли она когда-нибудь со своей ужасной тайной.

Эта жутковатая сцена только подогрела мое желание разгадать загадку убийства Кассандры. Тем временем в моей работе наступил небольшой перерыв. Миссис Гриффин передала мне через Дина, что ей понравились мои эскизы.

Всю следующую неделю прибывшие рабочие устанавливали в павильоне леса, превращая стены в подобие огромных медовых сот. Я руководила их работой, прибегая к помощи Дина, который оказался очень полезен. Ему нравилась вся эта суета, как, впрочем, и мне: она отвлекала его от грустных мыслей о Пом-Поме, которого дворецкий никак не мог забыть. Я же всегда получала удовольствие от перемены деятельности. Дин стал называть танцевальный зал «Сикстинской капеллой», а меня — «мисс Микеланджело».

Наконец рабочие ушли, и следующие несколько недель я просидела на лесах, смешивая краски и думая о миссис Гриффин и ее несчастной жизни. Паря на высоте двадцати футов над холодным мраморным полом, я думала, как бы восприняло высшее общество зрелище своего кумира, трясущегося и рыдающего, ползающего по полу и прижимающего к себе кинжал, словно это ее убитое дитя. И это она — квинтэссенция стиля и утонченности, образец элегантности и безупречных манер.

Иногда я грезила наяву, представляя этот пресловутый первый бал. Передо мной витали фантомы той волшебной ночи. Мне казалось, что я слышу отдаленные звуки оркестра, играющего попурри из сладких мелодий, всегда звучащих на подобных празднествах. Я представляла, как миссис Гриффин, вся в шелках и бриллиантах, величественно входит в танцевальный зал, помахивая на гостей веером из страусовых перьев, словно фея, держащая в руках волшебную палочку. Я так и видела, как наследная принцесса Кассандра в роскошном атласном платье, слегка смущаясь, несмотря на свой высокий титул, приветствует гостей, протягивая им затянутую в перчатку руку, в то время как ее мать, эта самозваная королева, принимает как должное всеобщее внимание и лесть. Холт Гриффин, высокий и элегантный, стоит рядом с дочерью, с гордостью помогая ей вступать на трон. Ночь грез, где царило семейство Гриффинов, вознесясь над миром заурядных, некрасивых и несчастных людей.

Что же пошло не так? В чем их тайна? Мне было искренне жаль всех троих. А может быть, на самом деле все происходило совсем не так, как я себе представляла?

Впрочем, мои фантазии ничуть не мешали художественному процессу. В результате многолетнего опыта у меня выработались легкость движений и уверенный мазок, что так важно для профессионала. Накладывание красок стало частью моей натуры. Утром, когда рука тверже, я, лежа на лесах, расписывала потолок. Постепенно над танцевальным залом появилось небо, засверкали звезды и поплыли облака. Маленькие херувимы свешивали головки с небес, пытаясь рассмотреть, что происходит внизу. Я подолгу возилась с каждой деталью, добиваясь максимального эффекта. С помощью тряпочек и кисточек я терпеливо подправляла написанное, выделяя или приглушая отдельные детали и добиваясь той степени правдоподобия, что ввела бы в заблуждение самого искушенного знатока.

После обеда, когда острота восприятия несколько притуплялась, я водила кистью по пилястрам, нишам и карнизам, имитируя мрамор и редкие породы дерева. Подобно читателю, проглатывающему интересную книгу, я часами не отрывалась от своих имитаций, придумывая новые фактуры.

К концу дня я с ног до головы была обрызгана краской, словно меня осыпали новогодним конфетти. Мне нравилось все, что было связано с моей работой: долгие приготовления, запах краски, творческий беспорядок, царящий вокруг. В процессе творчества я обретала чувство целостности бытия. Мир склонялся к моим ногам, принимая форму, доступную моему пониманию.

Ко мне часто приходил Дин, чтобы выкурить сигарету-другую и понаблюдать, как я рисую. Обычно он был немногословен, а иногда приносил мне чашку чая с каким-нибудь изделием местного повара — тот, ввиду отсутствия званых обедов, постоянно практиковался в выпечке.

Я все ждала, что в павильон придет моя заказчица, чтобы посмотреть, как подвигается дело. Но она не появлялась и не давала о себе знать, так что каждый день я заканчивала со смешанным чувством облегчения и разочарования. Миссис Гриффин была на волосок от того, чтобы раскрыть мне свою тайну, и любая отсрочка могла этому помешать. А ведь она находилась где-то рядом. Иногда я испытывала искушение отправиться к ней и вызвать на беседу, но, поразмыслив, приходила к выводу, что вряд ли это поможет. Принуждением ничего не добьешься. Я попыталась увидеться с Фрэнсис под тем предлогом, что мне необходим ее совет относительно кое-каких деталей, но всякий раз она передавала через Дина, что «не расположена» встречаться. «Не расположена» — вполне подходящее словечко для старомодной атмосферы этого дома.

Дела у меня шли хорошо. Я закончила потолок меньше чем за месяц, и рабочие разобрали леса. Когда танцевальный зал принял прежний вид, Дин позвал всех, кто работал в доме, посмотреть на мои успехи. Они долго рассматривали темно-синее небо с кудрявыми облаками, пухлыми херувимами, падающими звездами и мерцающей луной. Потом стали поздравлять, поочередно подходя и пожимая мне руку.

Теперь, когда мне не мешали леса, я приступила к окончательной доводке гостей, или «массовки», как я их называла. Фигуры и композиции были уже очерчены, и мне оставалось проработать детали — лица, цветовое решение, текстуру, — чтобы вдохнуть в них жизнь. Самое большое удовольствие я получала, расцвечивая забавные сценки, разбросанные по основному фону. Джентльмен, как бы невзначай дотрагивающийся до груди своей дамы; еще один, запустивший руку в складки платья партнерши по танцу; официант, заглядывающий в глубокое декольте; подвыпивший музыкант, упавший на свою виолончель; собачка, лижущая пролитое шампанское; кобелек, задравший лапку на брюки одного из гостей; птица, вылетающая в окно с бриллиантовой серьгой в клюве, — изящные виньетки, не бросающиеся в глаза, но вносящие живость в общую картину.

Лето незаметно перешло в осень. Дождливый увядающий август сменился чередой холодных сентябрьских дней. Мы с Гарри изредка разговаривали по телефону, но я была слишком занята, чтобы встретиться с ним по-настоящему. Как-то вечером, позвонив ему домой, я наткнулась на автоответчик, который сообщил, что моего друга нет в городе и связаться с ним невозможно. Это было довольно неожиданно: раньше он всегда предупреждал меня о своих поездках.