Этим мифическим истокам занятий в сфере добычи и обработки металла соответствовал ряд мифических представлений, который сопровождал весь ход их рабочего процесса. Конечно, мы можем остановиться на этом лишь в общих чертах и должны воспользоваться как помощью алхимии, опирающейся на античные традиции, так и помощью других мифических культур, отдельные черты которых нам более доступны, но в общем и целом можно четко увидеть очертания архе, лежащих в основе ремесла, связанного с обработкой металла15.

Согласно распространенным мифическим представлениям, Земля родила в качестве своих детей камни, воды и все виды жизненных сущностей. Ущелья и источники сравниваются с женскими половыми органами и часто так же и обозначаются. Дельфы, происходящие от d.elphys — материнское чрево, — замечательный тому пример. Многие мифы, а я напомню прежде всего мифы о Кадме и Девкалионе, рассказывают о том, что люди вышли из Земли. Руда растет соответственно в темном материнском чреве гор, где она постепенно созревает до тех пор, пока не появится в один прекрасный день на свет. Рудники рассматривались как матка, в которой металлы находятся в эмбриональном состоянии. Кузнец, который их потом обрабатывает, ускоряет определенным образом этот процесс созревания, который длился бы иначе вечность, и занимает тем самым место Матери-Земли16. Плавильная печь понимается как искусственная матка, в которой повторяется архе возникновения железа. По этой причине язык и обряды горняков и кузнецов были похожи на язык и обряды гинекологов и акушерок. Выплавка металла под воздействием огня понималась как священный акт зачатия, как hieros games, в котором небесное, а именно огонь, соединялось с земным, рудой. Hieros gamos также является неким архе. Сами металлы тоже разделялись на мужские и женские и определялись по образцу половой противоположности.

Здесь показаны, разумеется, только основные контуры представлений, в рамках которых в мифические времена развивалась металлотехника, но ясно, что отсюда вытекало множество отдельных интерпретаций текущих производственных процессов, интерпретаций, которые, с одной стороны, служили этому процессу в качестве руководства, а с другой — контролировались и корректировались им. Они играли в то время такую же роль, какую сегодня играют в подобных случаях теоретические соображения. Но архе Гефеста или куретов показывает себя не сразу и непосредственно, а нуждается в добытой усилиями и работой

готовности людей воспринять и принять его. Насколько успешным было в конце концов мифическое рассмотрение предмета и как основательно оно подтверждалось, мы видим из огромного множества найденных великолепных бронзовых и железных изделий.

Во второй части этой книги подробно обсуждались онтологические предпосылки, лежащие в основе мифа. Мы можем теперь добавить, что они играют ту же роль внутри мифической модели объяснения, что и онтологические предпосылки науки — в научной модели объяснения. Если последние определяют, какое предложение признается научным и в чем состоит научное рассмотрение реальности, то первые определяют, как то же самое происходит в мифе. В соответствии с предшествующими замещениями заменим Теперь '?4" научной модели объяснения на "М4". В остальном укажу на содержание 3-го раздела главы XVI, формальный перенос которого на миф очевиден, так что во избежание повторений я не буду более касаться этого вопроса. Я также только вкратце коснусь вопроса об опыте в мифе. Если мы обозначим аналогично знаку "Su" 4-го раздела главы XVI знак "Smi" множеством всех M до М4, которые необходимы для мифического объяснения, то мы также должны констатировать, что ни одно из встречающихся в мифической схеме объяснений предложений не является чем-то эмпирическим само по себе. Чисто эмпирическим вновь является только то, что при определенных предпосылках достигается определенное множество результатов: если Smi, то ??.

Однако следует пояснить, что эти мифические отношения появляются совсем в другом свете, и поэтому отсюда должны вытекать совершенно другие следствия по сравнению с теми, которые были изложены в 3 и 4 разделах главы XVI (см. замечания, сделанные мною в начале главы V).

Так как миф не знает строгого разделения между субъектом и объектом, сознанием и предметом в смысле научной онтологии (см. II часть книги), познание не опирается для него на восприятие субъектом лежащего вне его объекта в чисто духовной внутренней жизни своего мышления, а понимается как процесс, в котором нуминозная субстанция, пронизывающая участвующий в познании объект, влияет на познающего и наполняет его. Все идеальное является, как мы видели, одновременно материальным и наоборот; представленное есть в определенном смысле уже воспринятое; имя, знак и действительность, "вещный аспект" и "аспект значения" строго не разделены; то, что вызвано из прошлого танцем и песней, присутствует и в настоящем; сон и реальность не являются противоположностями; познание пифии опирается на то, что она воспринимает божественный дух, и т. п. Даже в более позднем греческом теоретико-познаватель-

ном учении об эйдосах находим мы еще влияние этой идеи, так как истечение мыслится там как маленькое субстанциальное отражение предмета, которое проникает в познающих. Вследствие мифического тождества между предметом в сознании и вне его существует поэтому различие лишь в степени, плотности его субстанции. Итак, объект, равно как и знание о нем в субъекте, в конце концов является тем же "единством идеального и материального", и повсюду находится одна и та же "объективная реальность".

В свете такого понимания мы не можем рассматривать выработанные до сих пор на основании мифической модели объяснения предпосылки эмпирического знания как творения или истолкования, ведь они — это нечто сообщенное каким-то нуминозным существом, они опираются на нуминозный опыт, в котором бог показывает нечто людям. Поэтому нельзя рассматривать их как какие-то постулаты или нечто априорное, то есть как выдуманное во внутренней жизни субъекта или как нечто трансцендентально определяющее субъект. Они являются скорее результатом божественных озарений, позволяющим людям поместить профанную, преходящую реальность смертных в общезначимое и вечное. Ученый постоянно должен (или, по крайней мере, должен бы) осознавать всеобщий и чисто интерпретативный характер своих предпосылок и их гипотетическую структуру, поскольку он никогда не может окончательно освободиться от субъективности исключительно им придуманных и из него произрастающих мыслительных возможностей и "координат". Мифический человек, напротив, может надеяться познать истину в нуминозном опыте, в эпифании божественной действительности. Если мы исходим из закона и правила, то это не то же самое, что исходить из архе. Первое есть нечто профанное, второе — нечто священное, которое в качестве нуминозной субстанции проникает в людей уже многократно описанным здесь способом. Этим мифически думающий человек избегает свойственного нам раздвоения сознания на "спонтанную" и "рецептивную" часть, на мышление и опыт, которое придумала строящаяся на научной онтологии теория познания, и все становится для него вопросом опыта, пусть этот опыт и отличается некоторым образом от нашего.

Однако мифический человек, как мы видели, тоже знает заблуждение, тоже эмпирически проверяет свои предпосылки. Действует ли он тем самым также гипотетически и не является ли его позиция поэтому противоречивой?

То, что Мы называем "процессом познания", та смена эксперимента, заблуждения, подтверждения и опровержения является для мифического человека нуминозным процессом, в котором божественный "показ" часто лишь постепенно проникает в исследующего человека и осуществляется в нем. Поэтому необходимы предшествующая молитва, жертва и другие ритуальные приготовления, делающие возможным подобное зачатие. На такие формы ритуала, например, опираются оценочные правила, которые находят применение в мифах. Но к этим правилам