Неподалеку от этого рассказа читатель найдёт «Первую ночь». Пожалуй, судя по этому рассказу, и Катерли можно считать если не капитаном, так по меньшей мере старшим лейтенантом на действительной службе в психологической прозе. Однако, твёрдо держа перо в руке, она смело встаёт на совсем другой, рискованный путь… Старый трактор, которому нечего делать в городе, привязывается к человеку и таскается за ним, как живой, тарахтя мотором и не замечая, что он то и дело ставит своего хозяина в глупое положение. Никто не знает, откуда он взялся в гараже ишкенера Фирфарова, приготовленном для новеньких «Жигулей». Нельзя сказать, что он «втирается» в жизнь инженера, напротив, постепенно выясняется, что бывают случаи, когда он может ему пригодиться. Он понимает человеческий язык, он слепо слушается хозяина, он восторженно относится к его приказаниям и в конце концов, когда его, ослепшего и беспомощного, выгоняют, оказывается, что люди полюбили его и судьба его им не безразлична…

Недаром этот рассказ называется «Человек Фирфаров и трактор». За шутливым сюжетом просвечивается очень серьёзная мысль — серьёзная и поучительная, как это ни странно: мысль о том, что создание рук человеческих — тот же человек, продолженный в труде, творчестве, созидании.

«Коллекция доктора Эмиля», «Волшебная лампа», «Зелье» задуманы с большой оригинальностью и написаны выразительнее, точнее. Но замыслы этих рассказов не доведены до конца. Неясно, к чему лее приводит конструктора Мокшина открытие зелья, заставляющего человека всегда говорить то, что он думает, а не то, что НАДО сказать. Собачка, которую дарит неудачнику Лаптеву загадочный доктор Эмиль, исчезает на последних страницах, и занимательная история неуклонно погружается в неопределённость.

Мне хочется сказать молодому автору: как инженер–технолог вы должны знать, что такое «доводка». Любой замысел — и в особенности фантастический — должен быть доведён до конца. Пословица «конец — делу венец» — для пас не пословица, а суровый, беспощадный закон…

Молодость писателя в наше время начинается лет в сорок. Но тот, которого я считаю самым способным из начинающих, начал гораздо раньше, сразу после армии. Это Владимир Иванович Савченко. Я слежу за его работой уже более пятнадцати лет. Он писал хорошие современные рассказы, но не спешил с их опубликованием, считая, что они нуждаются в совершенствовании. Обратившись к историческому роману, он показал редкую тщательность в сборе и изучении материалов и написал повесть «Тайна клеёнчатой тетради», одобрительно встреченную читателями и критиками.

История народовольца Клеточникова необыкновенна. С помощью квартирной хозяйки, связанной с тайной полицией, он поступил в Третье отделение и начал службу как «агент внешнего наблюдения», или попросту филёр. Вскоре он был взят в канцелярию — помогли необычайные для сыщика дарования: на редкость красивый, отчётливый почерк и умение грамотно, быстро, толково составить деловую бумагу. Несколько месяцев спустя его назначили заведовать всей канцелярией, а ещё через несколько месяцев, быстро продвинувшись, он получил в своё полное распоряжение секретный отдел Третьего отделения. Держа тесную связь с товарищами народовольцами, он мог теперь предупредить их о любом намечавшемся обыске пли аресте, вообще обо всём, что затевалось в недрах царского сыска против революционеров. Недаром его считают первым контрразведчиком революции. Два года продолжалась эта деятельность, которую мало назвать опасной, — деятельность человека, балансирующего над бездонной пропастью, спокойно шагающего через ежеминутную опасность. II погиб он случайно, «провалился» отнюдь не в стенах Третьего отделения, где он успел за беспорочную службу получить орден Станислава, а по нелепому стечению обстоятельств.

Эта «двойная жизнь», которая для многих писателей послужила бы основой увлекательного, остросюжетного произведения, занимает только последнюю треть книги Владимира Савченко. А первые две трети посвящены тонкому психологическому исследованию характера Клеточникова, его духовному росту, проблеме выбора — какому идеалу, какой полезной цели отдать жизнь. Сюжет рассказан занимательно, по, в сущностй, он играет служебную роль. Он — убедительное доказательство того, что героем романа сделан глубоко продуманный выбор, этот выбор подсказан всей предшествовавшей жизнью, всеми чувствами и мыслями героя. В конечном счёте исторический роман превращается в современный — проблема выбора жизненного пути и в наше время стоит перед каждым мыслящим молодым человеком.

Изучая материал следующего романа — о Чернышевском (что отняло у него более двух лет), Савченко написал книгу (опубликованную, как и «Тайна клеёнчатой тетради», в серии «Пламенные революционеры»), которая своей весомостью и основательностью открывает новую страницу в освоении духовного мира великого мыслителя. Но книга эта — но биография. И линия Чернышевского — не единственная, по которой развивается действие.

Та же проблема — выбор пути — стоит и перед Всеволодом Костомаровым, «пламенным революционером», устроившим тайную типографию и предложившим её Чериышевскому, Михайлову и Шелгунову. Он был арестован, и его жизненное решение прямо противоположно решению Клеточникова. Он не намерен отдать свою жизнь революции. Он соглашается участвовать в обвинении Чернышевского, самое существование которого давно представлялось правительству фактом, подлежащим уничтожению. Подделывая почерк Чернышевского, Костомаров сочиняет подложные письма, связанные с делами тайной типографии, выдаёт Шелгунова, Михайлова, товарищей по студенческому революционному кружку. Но не надо думать, что этот выбор продиктован только страхом за свою жизнь. Он глубоко подготовлен самим характером Костомарова, его модным в то время стремлением «слиться с народом», может быть, даже его поэзией — он пишет недурные стихи…

Боюсь, что этот пересказ может произвести впечатление, будто весь роман написан о предателе, оставившем грязный след в истории революционного движения. Нет, роман — о Чернышевском, о двух роковых в его жизни годах — 1861–м и 1862–м. Он тоже был встречен весьма одобрительно. О нём появились статьи, трезво оценивающие дарование В. Савченко.

Но мне думается, что по своему душевному строю Савченко все–таки не исторический, а современный писатель. Умение разглядеть явление подчас в самом незначительном случае, ненавязчивая забота о занимательности, меткость тонко подмеченных деталей — все говорит о бесспорном таланте.

Ю. Тынянов любил слово «литератор». Это слово в полной мере относится к Савченко. Он широко образован, может написать и критическую статью и эссе, полпое философских размышлений. Моя роль как учителя заключается в немногом — может быть, он перенял мою привычку работать каждый день и научился следовать своей внутренней воле, не считаясь ни с какими другими факторами. Это и есть характерные черты литератора.

1983

Сборник прозы Пастернака (издательство «Советский писатель», 1982 г.), составлен нз очерков, воспоминаний, рассказов и из эссе, посвящённых французским, английским, грузинским поэтам. Последовательность основана на хронологии. Вступительная статья принадлежит одному из самых глубоких историков литературы и мыслителей — Д. С. Лихачеву. Иллюстрации отца поэта, известного художника Л. О. Пастернака, простые и изящные.

Проза Пастернака сложна, трудна для чтения, полна своеобразных мыслей, заставляющих задуматься над основными чертами русского искусства. Она не похожа на любую другую прозу. Прежде чем попытаться рассказать о ней, стоит, мне кажется, рассказать то немногое, что мне запомнилось об её авторе. Впечатление от личности Пастернака может дополнить и углубить впечатление от книги.

Мы были знакомы в двадцатых годах, но только в послевоенные годы, когда, я; ивя в Переделкине, стали встречаться — у Всеволода Иванова или на прогулках, — у меня появилась драгоценная возможность попытаться рассмотреть, разобраться в нём или, по меньшей мере, в своих впечатлениях, и я сразу должен признаться, что это была почти непосильная для меня задача. В любом обществе — а у Ивановых бывали первоклассные писатели, художники, артисты — между пим и каждым из нас было необозримое пространство, нечто вроде освещённой сцены, на которой он существовал без малейшего напряжения. Неизменно весёлый, улыбающийся, оживлённый, подхватывающий на лету любую мысль (если она этого стоила), он легко шагал к собеседнику через это пространство, в то время как собеседник ещё только примеривался, чтобы сделать первые робкие шаги. Видно было, что каждый день для него подарок, и каждая минута, когда он не работал, — не пустая трата времени, а отдохновение души. «Озверев от помарок», — написал о нём Маяковский. Думаю, что он невольно сказал о себе и что Пастернак радовался помаркам, которые слетались к нему как птицы. Праздничность была у него в крови, а так как он не был похож ни на кого другого, эта праздничность принадлежала только ему, хотя он охотно делился ею со всеми.