Петр Сергеевич глубоко заинтересовал меня прежде всего как человек, который никому, кроме самого себя, не был обязан тем, что он стал первоклассным преподавателем, строителем, спасателем, организатором будущего народного театра. Разговаривать с ним всегда было необычайно интересно. Семнадцати лет он ушёл добровольцем на войну, был разведчиком. И не раз случалось, что я просил повторить его рассказы. Они были лаконичны, просты и выразительны. Может быть, потому, что он неизменно ставил себя на последнее место. Это относится не только к деятельности учителя, горного спасателя, актёра. Он знал своих учеников, он тонко различал тех, кто будет думать прежде всего о других, а уже потом о себе. Этот дельный практик с ясным, логическим умом был душой любого дела. Что касается театра, который был его любимым делом, были, надо отметить, подчас и критические положения: без его помощи театр бы просто развалился. Почти вся Ялта — его ученики. И стоит только произнести его имя, на каждом лице появляется благожелательное выражение.

Почти то же самое можно сказать о Маргарите Николаевне. Конечно, она никогда не занималась починкой Боткинской тропы и не выкладывала из камней и цемента рельефную карту Крыма. Но она — человек искусства, что не мешает ей быть и практичной (уже много лет она директор Дома учителя, что связано с её театральными интересами, потому что именно она в Доме учителя связала школу и театр).

Я видел её в нескольких спектаклях. Она двигается легко, у неё — об этом уже было сказано — красивая внешность. Она много работает над ролью прежде, чем появляется на сцене. Об этом рассказала Ирина Овруцько в своей книге «На сцене народного театра» (Киев, 1979).

Теперь она работает в Доме–музее Чехова в Ялте.

На первый взгляд может показаться, что я подробно рассказал о Саиьковых. На самом деле это лишь поверхностный набросок. И тому, кто хорошо знаком с этим семейством, этот набросок покажется далёким от оригинала.

1983

В тургеневские времена эти произведения назвали бы стихотворениями в прозе. В нашей современной литературе этот жанр назвали бы эссе. И — ошиблись бы. Эссе, в конечном счёте, почти никогда не стремится к конкретности, к. предметной подаче материала. Для него характерна не столько предметность факта, сколько его приблизительность, колеблющиеся признаки слова. По–французски эссе значит «опыт, испытание, очерк». В работе того писателя, о котором я хочу рассказать, эти три составляющих соединяются иногда в самых неожиданных сочетаниях.

Мелькнувшее, по почему–то запомнившееся мгновенно. То, что скользит в глубине обыкновенной жизни, скрываясь от привычного, повторяющегося, обыкновенного. Проблеск сознания, решающего подчас самое важное в жизнн — наяву или во сне, иногда навсегда забытом. Влечение, которое остаётся необъяснимым, ошибочно и горестно принятое за любовь. Оставшаяся неразгаданной причина напряжённости между любовниками, друзьями. Инстинктивное понимание значения несовершившегося шага, который, может быть, круто повернул бы жизнь.

Мы ничего не знаем о человеке, который мучительно долго любит девушку, ответившую ему взаимностью с первого взгляда. Речь идёт не о людях, не о том, что их окружает, волнует, против чего они вынуждены бороться. Профессия не названа. И даже имя остаётся читателю неизвестным. Речь идёт только о любви. Потому что именно только с нею и приходится бороться. Эссе, испытание, очерк, превращается в трактат о загадочных поворотах отношений в мире любви, трагических, кончающихся разлукой, приносящей робкое, еле угадывающееся облегчение. Это испытание души, это эссе, этот ломающий жизнь опыт называется «Невозвращенная любовь». Но пора познакомить читателя с автором.

Евгений Ованесян, кинорежиссёр, занимается прозой тогда, когда это позволяет ему работа. Вот пример его прозы.

Но в конце концов он настанет — тот самый день, о котором ты всё время, помнишь и думаешь, и который напрасно стараешься оттянуть, и о котором напрасно стараешься забыть, — в конце концов он настанет.

Он придёт неожиданно и весь сразу, он явится целиком и врасплох, и ты начнёшь спешно укладывать и собирать то, что давным–давно уже собрано и упаковано без твоего участия, — и остаётся лишь взять это с собой. Но ты суетишься, ооеспокоенный; ты суетишься, растерянно проверяя всё, что Должен взять с собой, всё, что понадобится тебе в другом времени, — забывая, что только там всё станет ясным.

И ты спешишь, потому что день на исходе, — ты берёшь с собой воспоминания, — может быть, и они сослужат тебе службу, — ты берёшь их все сразу, боясь лишиться хоть одного, — но они сопротивляются, — или в спешке чудится тебе сопротивление?.. II ты нетерпеливо комкаешь и мнёшь их, — а день догоняет тебя.

Ты берёшь с собой свои слова — те, что уже были сказаны, и те, что ещё не появились; ты многое ещё возьмёшь с собой, и ещё больше смог бы взять, но остановишься, потому что закончится этот день.

И тогда ты вспомнишь о своей последней минуте, которая достанется провожающим; они насладятся ею или растерзают её, — но не в твоих силах взять её с собой, и она перестанет быть твоей ещё до того, как ты поймёшь это.

Но вот он настал, твой день отъезда. Торопись, он уже истекает.

Но это литературное фотомгновенье далеко не исчерпывает возможности Е. Ованесяна. Он работает — и с успехом — в реалистической прозе.

В Одессе умирает старый тренер по боксу Аркаша. II благодарные ученики несут его к могиле на руках. Траурная колесница тянется сзади. Несут и «звезды» бокса, и рядовые боксёры, а прощальную речь над могилой произносит, к сожалению, самый ничтожный из них, известный своей осторожностью и тем пе менее мечтающий о славе. Речь длинная, оснащённая внушительными цитатами, проникнутая надеждой на крутой взлёт популярности и общественной карьеры. Слушая её, ученики сперва с трудом удерживаются (а некоторые не удерживаются) от слез. Но оратор упоён собственным красноречием, «случайный человек в боксе» говорит уже главным образом только о себе, забывая об Аркаше. Боксеры терпеливы, они не хотят омрачать торжественных минут прощания. Но когда все кончается и провожавшие начинают расходиться, один из боксёров, преемник старого Аркаши, подходит к оратору: «Не сказав нп слова, взглянув на него в упор, он коротко, не разворачиваясь, ударил его в челюсть своим прославленным боковым слева. И внимательно проследил, как вскинулась и мотнулась его голова и как он тяжело рухнул на землю».

Я думаю, что таких писателей много. Более того, я надеюсь, что этот жанр, находящийся на периферии бытовой и лирико-философской темы, может и должен найти себе место в нашей многообразной и своеобразной литературе. Бытовая, повторяющаяся жизнь привычно заполняет нашу прозу, и, может быть, стоит пристально вглядеться в это, ещё почти не изученное явление.

Книгу рассказов «Окно» опубликовала Нина Натерли, инженер–технолог из Ленинграда. Мы знакомы, и я давно слежу за её работой. Она пытается соединить жизненный опыт с незаурядным воображением. Точнее сказать, заняться этим советую ей я, хотя сам недавно испытал всю сложность подобного соединения в своей повести «Верлиока».

Читая «Окно», невольно представляешь себе человека молодого, решительного, беспечного, однако серьёзно задумавшегося над вопросом: по какой дороге идти — направо или налево? Направо — психологическая проза, современная и одновременно традиционная, налево — фантастическая игра, основанная на перевёрнутых представлениях. Направо — наблюдение, психологическое исследование, логика характеров. Налево — воображение, алогизм, несоответствие синтаксического и смыслового движения речи. На какой дороге её ждёт успех и признание? Это трудно предсказать ещё и потому, что вопреки всем «выходам из действительности» на самом деле Нина Катерли с головой погружена в неё. Обыкновенное и необыкновенное происходит в том же вполне реальном мире, на улицах Ленинграда, на обшарпанных лестницах, в коммунальных квартирах. Впрочем, можно, пожалуй, сказать, что по правой дороге ей будет легче идти: дорога русского психологического рассказа давным–давно не только протоптана, но превращена в дивную, поросшую столетними дубами аллею. Недаром первый рассказ в её книге — простая история о том, как отец считал беспутным малым младшего сына(который отдал ему свою жизнь) и высоко ценил старшего, холодноватого эгоиста, — так и называется «Дорога». Рядом стоит «День рождения» — мгновенный кадр, в котором читатель–зритель успевает разглядеть беспомощную старуху, продолжающую жить в давно исчезнувшем мире. Ее память похожа на часы без стрелок в знаменитом фильме Бергмана «Земляничная поляна».