Ну, а те, кого удавалось загнать в вагоны, конечно же не сидели, сложа руки. В сентябре 1942 года в Киеве с большими хлопотами собрали для очередной отправки 628 человек. Поезд не успел добраться до Фастова — это меньше сотни километров, — а из вагонов бежали триста человек, почти половина состава. Спустя несколько месяцев начальник охранной полиции и СД Киева докладывал по начальству: задания по вербовке рабочей силы срываются, поскольку многие завербованные, в том числе и добровольцы, «убегают в пути следования».
Иногда это были продуманные и спланированные акции, а чаще — стихийные попытки протеста, когда безоружные люди выступали против мощной, хорошо организованной чужой силы.
Через пару месяцев после разгрома под Сталинградом, перед летними боями 1943 года Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, инструктировал командиров подчиненных ему дивизий:
«…Мы должны вести войну и наш поход с мыслью о том, как лучше всего отнять у русских людские ресурсы — живыми или мертвыми? Мы это делаем, когда мы их убиваем или берем в плен и заставляем по-настоящему работать, когда мы стремимся овладеть занятой областью и когда мы оставляем неприятелю безлюдную территорию. Либо они должны быть угнаны в Германию и стать ее рабочей силой, либо погибнуть в бою».
Невольничьи маршруты шли в Германию почти всю войну, даже в сорок четвертом, когда фашисты отступали.
11 июля 1944 года статс-секретарь министерства по делам оккупированных восточных территорий (территорий таких оставалось все меньше, а министерство функционировало как ни в чем не бывало) направил своим службам телеграмму:
«Только что узнал, что лагеря беженцев в Белоруссии, Белостоке, Кракове закрыты для вербовки по использованию рабочей силы.
Обращаю внимание на следующее:
1. Необходимо, чтобы военный штаб по использованию рабочей силы «Центр» продолжал свою деятельность по вербовке несовершеннолетней белорусской и русской рабочей силы для военных нужд рейха при всех обстоятельствах. Кроме того, штаб имеет задачу отправлять в рейх несовершеннолетних в возрасте от 10 до 14 лет».
Всего в 44-м году немцы собирались ввезти четыре миллиона человек. Генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы Заукель прилюдно поклялся фюреру «с фанатической волей сделать попытку обеспечить этой рабочей силой».
Опыт у него уже был. Еще в сорок втором году он заявил, отчитываясь, что «уже предоставил около миллиона рабочих для германской промышленности и 700 тысяч для сельского хозяйства». Тогда же, как отмечается в протоколе совещания у Гитлера 10–12 августа 1942 года, фюрер поручил гауляйтеру Заукелю принять все необходимые меры для набора рабочей силы: «Он согласен на любые меры принуждения на Востоке так же, как и на Западе, если этот вопрос не удастся разрешить на принципах добровольности».
«Там, где нет добровольного согласия, должно иметь место принудительное привлечение к трудовой повинности, — давал указания Заукель на заседании руководителей штабов по использованию рабочей силы в Веймаре в январе 1943 года, — это является железным законом в использовании рабочей силы». И дальше Заукель припомнил эпизод из времен Первой мировой войны, о котором ему рассказал Гитлер: «…комендант приказал всей деревне построиться, пересчитал всех, и вся деревня поехала в Германию на работу. Мы должны отбросить остатки нашей глупой гуманности». Которой, замечу, не было и в помине.
Следом за протоколами появлялись приказы по войскам. Как этот приказ по группе армий «Юг», 17 августа 1943 года: «…набрать и перевезти в Германию немедленно всех рабочих, имеющихся на вашей территории, рождения 1926–1927 гг. Срок выполнения — не позже 30 сентября 1943 г.».
Это значит — забрать у матерей и отцов их 16–17-летних детей.
Наталья Ильинична Мирошниченко, г. Северодонецк, Луганская обл.:
«28 августа 1943 года из села Меловое угнали всех парней и девушек 1926 года рождения. Мне эта дата врезалась в память как никакая другая.
На всех дверях висели списки жителей и приказы: «Если завербованный сбежит, вся семья будет расстреляна».
Владимир Коваленко тоже родился в 1926 году. Его родное село — Аджамка, в Кировоградской области. Отец, рассказывает В. Коваленко, воевал в Первую мировую, участвовал в Брусиловском прорыве, после революции сражался в Первой Конной армии Буденного. В годы НЭПа их семья получила от советской власти шесть гектаров земли.
Владимир Коваленко, Закарпатская обл.:
«За несколько лет село стало неузнаваемым. Крестьяне жили зажиточно, работалось отцу в поле весело, особенно в коммуне, в которую добровольно вошли семьи товарищей отца. В то время скота в селе было столько же, сколько сейчас во всем районе. Но во время коллективизации село пришло в упадок. В голодные годы люди либо вымерли, либо разбежались.
У отца был хороший голос, с пяти лет он пел в церковном хоре, и его приняли в капеллу «Век», в Сталино, нынешнем Донецке. Позже он забрал в Донбасс всю нашу семью. Когда капеллу закрыли, отец устроился рабочим на шахту № 6/14, занимался в художественной самодеятельности… Ну, а потом война, оккупация, голод. До конца сорок первого года мы продержались, меняя вещи, а в январе собрались пешком в свою Аджамку.
Где-то под Александрией в февральский, вьюжный день нас обогнал немецкий рогатый грузовик с кузовом, обтянутым брезентом. Обогнал и остановился. Шофер жестом предложил сесть в кузов, а солдаты помогли поднять саночки с пятилетним братом, дали ему пачку леденцов, отца угостили сигаретой и довезли нас до самой Аджамки.
В село возвращались раскулаченные. Многие из них начинали ревностно служить новой власти. Наш сосед прямо говорил моему отцу: наши дети настрадались по ссылкам да Соловкам, теперь очередь ваших детей. Сам он стал старостой, его сын Микола — полицаем. За мной началась настоящая охота, как на зайца. Трижды я убегал от вызова в Германию, а на четвертый раз, в конце августа 1943-го, попался…»
Почти такая же история в письме Елены Соловьевой. Ее и маму, преподавателя английского языка, война застала в Курске. А дальше дорога с санками, загруженными вещами, в село, обмен, полиция и — повестка в Германию.
Пожалуй, нет письма, в котором не было бы упоминания о старостах, полицейских. Люди помнят их имена, помнят и не прощают даже через годы ревностную службу врагу.
В украинское село Лопатынка фашисты пришли через две недели после начала войны. В хате Дерунцов еще было завешано зеркало: только что схоронили отца. Костя, старший из братьев, тракторист, эвакуировал технику за Днепр. Дома оставались пятеро… Был у них сосед, казалось, добрый и отзывчивый человек. Но именно он первым вышел с хлебом-солью встречать оккупантов. И он же постучался к Дерунцам — отправлять в Германию их дочь Прасковью. Но девушка, натерев глаза солью, сказалась больной. Тогда староста схватил ее брата, пятнадцатилетнего Павла.
«Так я оказался в Германии. Вместе со мной были односельчане — Трофим Михальчук, Тимофей Бойко… Получил я номер 317 и колодки-хольцшуэ».
Галина Николаевна Мазниченко, г. Запорожье:
«Мама моя, Мазниченко Ефросинья Филипповна, многие годы была председателем сельсовета. Перед войной по состоянию здоровья уже не работала. Выдал ее односельчанин, полицай, фамилию его называть не буду, а по-уличному — Степан Махойка (он не выговаривал «р»). 19 апреля 1942 года пришел Махойка с немцами, чтобы арестовать старшего брата Шуру. Но он, предупрежденный добрыми людьми, вовремя ушел в лес. И тогда Махойка, грязно выругавшись, сказал: «Забирайте у большевички девчонку!» И меня забрали. Мне было 15 лет, была незавидная, худая. С того несчастного августовского дня пошли мои мучения.
Позже, как я узнала, арестовали маму и девятерых односельчан. Увезли их из села неизвестно куда, обратно никто не вернулся. Брат, Александр Николаевич, воевал в партизанах, после освобождения ушел с нашей армией и погиб в сорок четвертом. А Махойку все-таки поймали после войны и судили, дали 25 лет. Но он живет, и семья его здравствует, а сколько душ загубил — страшно подумать. И сколько их было, таких предателей!»
