Геннадий Николаевич Селезнев, председатель второй и третьей Государственных Дум, ныне независимый депутат Госдумы, лидер партии Возрождение России:
— Деревню под Ленинградом, где жила огромная бабушкина семья — 14 детей — немцы оккупировали в сентябре 1941 года. Всех угнали в Латвию батрачить на кирпичном заводе, а когда вернулись после освобождения, деревня была сожжена, долго жили у дальних родственников. И это не частный случай. Забывать об этом нельзя.
Право, есть над чем задуматься. Карта рабства, как я уже писал, не ограничивалась Германией. Теперь ясно, что к ней надо добавить и Латвию, и Литву, и Эстонию. В советское время об этом, понятно, молчали. В угоду идеологическим клише поминали латышских стрелков времен Октябрьской революции и Гражданской войны и старательно обходили кровавую историю легионов СС, сформированных в Прибалтике. Зато «верные солдаты фюрера» и сейчас не расстаются с прошлым.
Весной 2004 года в Лейпциге проходила очередная международная книжная ярмарка. Там отметилась и госпожа Кальнисте, экс-министр иностранных дел Латвии. Она рассуждала о тождестве нацизма и коммунизма. Прервав ее злобствования, зал демонстративно покинул Соломон Корн, заместитель председателя Совета еврейских общин Германии. «Когда я слышу, — сказал он, — что красная дубина принесла больше горя, чем коричневая, то могу возразить лишь одно: многие убитые в Освенциме люди скорее согласились бы жить под гнетом красной дубины, чем умереть в газовой камере».
— Браво, Соломон Корн! — воскликнул русский писатель Альберт Лиханов, председатель Всероссийского детского фонда. — Жаль только, что вы забыли о красной дубине, обращенной против гитлеризма, о Красной армии, освободившей Освенцим и его узников, о Советском Союзе, о миллионах советских солдат, партизан, граждан, положивших жизни не только за свою личную свободу.
Для госпожи Кальнисте и ее соотечественников-латышей в том мире, который конструировали гитлеровцы, тоже, между прочим, не было места. И об этом надо напоминать.
Александра Ивановна Мощенко, г. Дальнегорск, Приморский край:
«До Великой Отечественной войны мы жили в поселке Михайловка Брянской области. Район наш, Мглинский, многие называли Шемановским. Мама рассказывала, что был такой пан Шемановский. Когда я была маленькой, она мне показывала дом, где он жил.
Поселок наш из 18 домов окружали леса. Красивый был поселок. В каждом дворе сад. Жили дружно, праздники советские справляли. Так бы и жили. Но услышали слово: война! Отец и мама, два дяди, тетя с маленькими детьми ушли в Мглинской партизанский отряд. Я с братьями осталась у бабушки. Часто приезжали полицейские и немцы, спрашивали, где наши родители.
В 1942 году расстреляли нашу бабушку. Ее похоронили в братской могиле в деревне Луговка. Мы, пятеро детей, остались одни. Сами варили, печь топили, играли, дрались, плакали — жалеть нас было некому. Бывало, подкатим колоду к печке, я лезу на зачистку, остальные подают мне дрова. Наложу в печку бересту, зажгу под дровами, а сама быстро выбираюсь, чтоб не загореться. Если дрова сильно разгорались, мы бросали на них снег. Дрова шипели. Очень боялись, чтобы хата не сгорела. Днем нам никто не помогал — люди боялись. Если помогали, то ночью.
Однажды зимой партизаны ушли в сторону украинских лесов. А женщины с маленькими детьми остались. Нас всех забрали немцы. Большой обоз образовался. В конце концов бросили нас на станции Неман.
Я у хозяев по возможности работала. Даже коня водила на пастбище. Помню, посадили меня на коня, он был большой и вредный, норовил меня укусить. Пацаны на своих конях поплыли через Неман, а я боялась, потому что плавать не умела. Как чухнул мой конь в Неман и поплыл, а я сижу верхом. В общем, не знаю, как удержалась.
Мы жили на краю деревни, почти в лесу. И я первой увидела наших солдат. Как заору: наши! По большаку шла тяжелая техника, потом пришли санитарные части. Я знала, где брод, и переводила их за Неман.
Через людей наши родители узнали, где мы живем. Приехал отец и увез нас. Когда ехали домой, всюду видели руины. Приехали в Унечу. Заночевали. Лежим, вроде в квартире, а над головой — небо и звезды. Прошло столько лет, а война нас не покидает.
Живу сейчас в Приморье, в г. Дальнегорске. Кто знает нашу судьбу, все спрашивают: почему вы не добиваетесь прав малолетних узников? А как добиться? По архивам пишу — толку никакого. Приехать — таких денег нет! Собрали, наконец, по миру, и я приехала в родные места. Месяц проездила по архивам, по деревням, нашла людей, с кем были вместе в лагере. Но свидетелям не верят. Мол, откуда они вас знают? В архивах ничего нет. В общем, неизвестные узники. Хотя полные деревни, с которыми мы были в лагерях.
Да, еще есть чиновники, которые говорят, что детей одних не угоняли. Мол, только с родителями. Да еще говорят: на компенсацию не надейтесь. Да гори она ваша компенсация синим пламенем. Мы ее и не требуем. Знаем, что ее давно разворовали. Пережили такую войну, и сейчас переживем. Мы хотим только справедливости. Но вот как ее найти?»
Григорий Петрович Зинченко, о котором в декабре 2003 года рассказал еженедельник «Совершенно секретно», немецких денег так и не дождался. Он умер в октябре 2001 года, не заполнив формуляр-анкету с отказом от дальнейших претензий. Это по требованию немецкой стороны следовало сделать до 31 декабря 2001 года. Хорошо, что вмешались журналисты и вдове Зинченко, детям-инвалидам в апреле 2003-го отправили деньги — 11 009 рублей. Повторю прописью: одиннадцать тысяч девять рублей. Немногим более трехсот евро.
Спасибо, смилостивились…
Всего в Российский Фонд взаимопонимания и примирения за десять с лишним лет его работы подали заявления на выплату компенсации свыше 500 тысяч человек. До конца 2003 года им выплатили 101,06 миллиона евро по германскому фонду и 21,7 миллиона евро — по австрийскому. Какую-то часть еще выплачивают. В пересчете на каждого — примерно те же три сотни.
17 июня 1942 года в Приднепровье, на хуторе Преображенский, полицаи устроили облаву. Ловили молодых людей, скрывающихся от угона в Германию. Полицейские Кирилл Молоков и Антон Гулай, задержав Елизавету Ткаченко, составили акт:
«…она начала полицию называть бандой и нехорошими словами, когда стали предупреждать, что так нельзя делать, то она говорит: ну вас к чертовой матери с вашей полицией; раз уж подались в полицию, то езжайте сами, раз она вам нравится…»
Не знаю, как сложилась судьба Лизы Ткаченко. Расправились с ней сразу, на месте, или выжав в Германии «работу десятка лет»… Их были миллионы.
«Мудрук Лена.
Я работаю на кирпичном заводе, работа тяжелая, уже 2-й год. Я, мы здесь, в этой Германии, как нас забрали от отца и матери, от братьев и сестер, разлучили с ними. Я здесь мучаюсь голодная и холодная. Нас бьют… У меня на Украине две сестры, Вера и Таня, и брат Андрей. Батько Корней и мама Мария. Писала их дочка Лена».
Это письмо выцарапано на черепице. Его нашли советские бойцы в каких-то развалинах в Восточной Пруссии.
Адресовано письмо из сорок пятого года всем нам. Чтобы помнили: были такие остарбайтеры. «Восточные рабочие». Наши деды и бабушки, отцы или матери…
Послесловие
Когда-то наши взрослые соотечественники, постигая грамоту вместе с маленькими детьми, выводили мелом на школьных досках: «Рабы — не мы, мы — не рабы»…
В годы Второй мировой войны фашистская Германия согнала на рабский труд миллионы иностранных невольников. Почти 5 миллионов из Советского Союза. 65 процентов тех, кого пригнали с Востока, были несовершеннолетними, то есть подростками и детьми. Их пытались сделать рабами…
В книге Виктора Андриянова «Архипелаг OST» — свидетельства выживших, кто прошел страшный путь страдальцев. Кого и после освобождения не баловала судьба. Им, непокоренным, наша признательность за любовь к Родине и стойкость. За то, что сохранили в себе человечность, добрую память о тех, кто помогал им выжить.
