К концу 80-х — началу 90-х годов прошлого века, когда в Советском Союзе лишь начинали вслух говорить о компенсациях жертвам фашистского террора, граждане многих других стран такие выплаты уже получали много лет. Германия платила им за потерю родных и близких, за ущерб физическому состоянию и здоровью, за лишение свободы и утрату собственности, за принудительное прерывание профессиональной или предпринимательской карьеры и неполучение выплат по страховым полисам и индивидуальным частным пенсиям… Не были забыты жертвы «медицинских» опытов, которые масштабно проводились в гитлеровских концлагерях… Предусматривалась компенсация за уменьшение трудоспособности и ношение еврейского знака — шестиконечной звезды…

Все правильно, все по закону, по международным соглашениям Германии, а с 1959 года и Австрии, с Англией, Францией, Бельгией, Данией, Израилем, Голландией и другими странами. К примеру, по договору ФРГ с Израилем Германия выплатила 3,5 миллиарда марок. А что же досталось тем, кому исковеркал жизнь знак OST?

До начала 90-х годов — ничего! Переговоры между ведомствами иностранных дел СССР и ФРГ о возможных выплатах советским гражданам за принудительный труд на рейх начались только весной 1991 года. Почему не раньше? Причин много. Назову лишь одну. Как известно, Нюрнбергский процесс квалифицировал насильственный угон и принудительные работы как беззаконие нацистского режима. Но в 1953 году в Лондонском соглашении о долгах правительство ФРГ сумело утвердить иное определение, подвести принудительные работы под репарационное право. А переговоры о репарациях ставились в зависимость от подписания мирного договора. Было немало и других, дипломатических, юридических проблем — о них подробно говорится в монографии П. Поляна «Жертвы двух диктатур»; отсылаю к ней тех, кого тема компенсаций интересует подробнее.

Эксперты искали приемлемые для всех сторон формы соглашения, а «восточные рабочие» все ждали справедливости.

Лидия Константиновна Завгородняя, г. Киев:

«Документов о пребывании в Германии никто на руки не выдавал, да и кому они в то время были нужны?! По возвращении из Германии одно упоминание об этом вызывало отказ в приеме на работу».

Любовь Ильинична Огурцова, Воронежская обл.:

«Вот я прочла в газете, что Германия будет выплачивать нам компенсацию, а кто нам вернет наши юные годы, отнятые каторгой?»

Анатолии Тимофеевич Педин, г. Азнакаево, Татарстан:

«Называю координаты города и лагеря, куда нас привезли, а также название фирмы, имя хозяина, где мы работали. По школьному атласу это, вероятно, одна из земель ФРГ — Рейнланд — Пфальц на реке Рейн. В этом небольшом городе есть железнодорожная станция одного с ним названия — Плайт и фирма «Пингер». Это, кажется, и имя самого хозяина, и название его фирмы, где мы работали в неволе.

Насколько я сейчас понимаю, свое дело этот хозяин начинал почти с нуля. До нашего приезда здесь уже была небольшая группа наших военнопленных. С нами стало около 30 человек.

Фирма «Пингер» производила из местного морского ракушечника и цемента кирпичные блоки и панели для строительства и заполнения каркасов стен домов. Выжимая за два с половиной года из нас все, что только было можно, фирма стала крупным процветающим предприятием. Союзники бомбардировали города Рура, и продукция фирмы пользовалась громадным спросом. Ежедневно мы отгружали несколько вагонов. Работали бесплатно по 10–11 часов 6–7 дней в неделю — за жалкие харчи.

В июне 1945-го нас репатриировали в Советскую зону оккупации, в город Торгау, где наши войска встретились с американцами. Потом, осенью, добрались до Родины, до города Гродно. Из Гродно по вербовке приехал в Уфу на строительство нефтезаводов, а с 1948 года работал в нефтяной промышленности Татарии, в городе Азнакаево. Заочно окончил финансово-экономический институт в Казани. Сейчас на пенсии. Здоровье серьезно пошаливает. Мое материальное положение сложное, но я оптимист.

Думаю, справедливость в конце концов восторжествует и ФРГ выплатит нам, остарбайтерам, компенсацию за моральное унижение и физический ущерб нашему здоровью. Эксплуатировали нас, не жалея, работали мы по 65 часов в неделю, за год это давало около 3400 часов, а за 2,5 года 8500. Это почти в два раза больше, чем годовой баланс рабочего времени в Германии сегодня, который составляет 36–38 часов в неделю и 1900 часов в год».

Долго тянулись переговоры, но в конце концов, российские и немецкие, российские и австрийские власти подписали соглашение о выплатах — компенсациях «восточным рабочим». В Москве специально для этих целей был создан Фонд взаимопонимания и примирения. Собрал фонд списки, проверил документы и в один прекрасный день в смоленскую деревушку Плиски, Елене Алексеевне Ивановой пришла казенная бумага — приглашение. Просим-де лично явиться в Смоленск «для получения компенсации, перечисленной от имени правительства Федеративной Республики Германии».

Вместе с бабой Леной тот путь ранней зимой 1998 года проделал журналист «Рабочей трибуны» Александр Чудаков. А потом рассказал в газете о путешествии шестнадцатилетней смоленской девушки в Германию, о немецкой каторге. И о том, как в Смоленском облсобесе Елене Алексеевне Ивановой под музыку вручили триста немецких марок. Компенсацию. За годы каторжного труда, за голод, побои, унижения, за ежедневное «руссиш швайн». А перед этим еще пару часов пришлось постоять в регистрационной очереди, среди таких же старух и стариков, собранных со всей Смоленщины.

А потом чередой пошли горькие весточки: напали на стариков прямо у сберкассы, вытрясли в поисках злосчастных марок весь дом, нашли в квартире задушенную бабушку…

Это случилось в феврале 2004 года в Запорожской области, через 60 лет после освобождения из фашистского рабства. Елене Петровне Гавриленко платили за искалеченную молодость по 600 евро в месяц — фантастические деньги для нынешней Украины. Внук позарился…

Пережила Елена рабство, вырастила сына и дочку, вынянчила внука — думала ли, что на погибель себе?!

— Почему я там не сгинула?! — выкрикнула она в последнем отчаянии. Но внучок, занятый пересчетом купюр, ее не слышал.

Валентин Эдуардович Тылтынь прислал мне письмо из Риги, где он, гражданин России, сейчас живет. Родился Валентин в городе Любани, Ленинградской области в 1928 году.

«24 апреля 1942 года пришел к нам домой молодой немецкий офицер и спросил, где мать. Мама в это время была в церкви. Офицер послал меня за ней. Когда я передал маме это распоряжение и выходил из церкви, один раненый солдат с перевязанной рукой дал мне буханку хлеба. Это было целое богатство! Мы уже привыкли к бомбежкам, а вот к голоду, оказывается, привыкнуть нельзя.

С хлебом я побежал домой. Немец-лейтенант накинулся на меня с хлыстом: где украл буханку? Я ему объяснил, но он не поверил. А потом сказал: «Скоро много хлеба будешь есть — завтра едешь в Германию». Но в Германию мы не попали.

Нас с мамой отправили батрачить на хутор к латвийской семье. Мать работала в поле и на ферме. Я пас скот: 14 коров, 6 телят, 18 овец. Доставалось и летом, и зимой — всех накормить, навоз убрать, на поля вывезти.

Той же осенью в это хозяйство привезли пленного — моего земляка Колю. Это был живой труп — кожа да кости. Батрачил он недолго — кулаки все жаловались немцам, что пользы от такого доходяги нет. И Колю увезли. А взамен дали другого пленного. Это был такой же скелет, лет пятидесяти, артиллерист, сержант, родом из Казахстана. Плен и рабство он переживал очень тяжело. Дома у него остались пятеро детей. Вряд ли они дождались отца — его, как и Колю, тоже увезли немцы».

После войны Валентин Эдуардович стал монтажником, строил в Прибалтике мосты, электростанции, заводы… Стал оформлять пенсию — два с половиной года работы на кулаков не учитывают. «Есть заверенные показания свидетелей, есть много живых свидетелей, — пишет он, — но с их показаниями никто в Латвии не считается. Здесь льготы дают только тем, кого в советское время вывозили. Или тем, кто воевал против русских».