— Присутствие этих милых птенцов рядом с усатыми гренадерами, поистине, оригинально окрасило бы наше восстание, — глядя им вслед, со вздохом сказал Михаил Бестужев.

— Участие детей в таком деле — небывалый факт в летописях истории, — задумчиво откликнулся старший брат.

— Но каковы русские ребята! — восторженно воскликнул Александр. — Напиши о таких — скажут выдумка…

— Смотрите-ка! — раздался чей-то удивленный возглас. — Попы зачем-то к нам!

Из придворной кареты, остановившейся у главного штаба, вышли два старика священника. Один, осанистый и русобородый, остался у кареты, держась за открытую дверцу. Другой, щуплый петербургский митрополит Серафим, придерживая полы длинной тяжелой рясы, шел прямо к каре.

Толпа расступалась. Солдаты ждали, что будет. Некоторые сняли шапки. Другие только подтянулись. Кругом погашало.

— Воины, — задребезжал в морозном воздухе старческий голос. — Воины! Вы против бога и отечества поступаете: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны. Синод, Сенат и народ присягнули государю Николаю Павловичу. Вы только одни дерзнули восстать супротив вашей священной обязанности. Я, первосвятитель церкви, умаливаю вас — успокойтесь! Не пролейте крови одноземцев ваших. Отказался, точно отказался царевич. Коли не верите мне, — он высоко поднял над головой золотой крест, — сему кресту поверьте…

— Вы так же можете быть обмануты, как и мы, — прозвучал в настороженной тишине голос Каховского. — И зачем только нас уговариваете не приступать к кровопролитию? Силой слова и креста убедите противную сторону не проливать нашей крови. Поглядите туда, владыко. Видите, что затевают там. Пушки против нас выкатывают.

— Ступай к ним! Тут тебе нечего делать, — послышались негодующие возгласы.

Солдаты надели скинутые шапки. Из их рядов раздавалось:

— Ступай прочь, николаевский калуфер. Не верим тебе. Пора тебе помирать, а не морочить народ!

— Ты сам за две недели двум царям присягал!

Кто-то дернул его за длинную рясу:

— Поворачивай оглобли, старик!

— Да попроворней, чего оробел!

— Безбожники, исчадия ада… — шептал Серафим трясущимися губами и, пугливо пятясь, отступал.

На груде камней и досок, возле лесов строящегося Исаакиевского собора, мещанин в расстегнутом кафтане, с грязно-малиновым шерстяным шарфом на шее рассказывал:

— Видя такое варварское на все российское простонародье притеснение, Константин Павлович и вознамерился уничтожить оное. Съездил он к австрийскому королю. «Одолжи, говорит, тысяч сто войска, а то мои господа благородные первеющими мерзавцами и подлецами объявились. С престола меня вон долой, чтоб я за простой народ не стоял…»

— Господа — первеющие подлецы и есть, — уверенно послышалось в толпе.

— Не все подлецы, — сказала женщина, повязанная платком, с заячьей муфточкой в руках, — поглядите хоть на этих, что перед солдатами расхаживают. Явно — господа: погоны золотые, обличье тоже благородное. И разговор, сама слышала, учтивый. А ведь вот, забыв высокое свое положение и богатство, грудь под пули подставляют. И за кого, спрашивается? А ну-ка, рассудите!

Мещанин заглянул женщине в лицо:

— Чего ты, сударыня, в военном деле понимаешь?

— Дело не военное, а народное, — заступился за женщину парень с топором за ременным поясом.

— Эт-то так. Ишь, народу и впрямь сколько привалило…

— Держись, Микола! — звонко и насмешливо крикнул кудрявый каменщик в фартуке, сидевший верхом на толстой балке постройки. И, подбросив шапку, поймал ее на лету концом сапога.

— Дядь, дай ружжо подержать, — попросил мальчик в огромном картузе, закрывающем его лицо до румяных щек

Гренадер улыбнулся в бороду.

— Подержь…

Мальчишка стал на цыпочки и старался заглянуть в дуло.

— Нет, что ж, бывают и господа, за народ которые, — примирительно начал было обстриженный в скобку, судя по «оканью», ярославец.

— Ух ты, разжалобился… господский заступник, — подбежал к нему сухопарый человек в поношенной шинели. И лицо его было сухонькое, с белокурой бородкой, и взгляд серо-голубых глаз острый, хватающий. — Под пулями стоят, дескать, господа благородные. Скажи, отвагу нашел в чем. Нет, кабы хоть одного из них кнутом отодрали, вот бы я поверил, что поравняли они себя простому народу.

— Долго ль, коротко ль, а сего им не миновать, — поддержал его въехавший в толпу извозчик.

— Константин, сказывают, народ у господ не дольше, как на шесть месяцев оставит, а там под себя возьмет. Царские будем.

— Смышлен, видать. Башка на плечах не зря болтается, — ухмыльнулся кудрявый парень.

— Робя, гляди, генерал расскакался больно! — крикнули с верхних лесов, и над головами пролетели камни, щепки и палки в генерала Воинова, подскакавшего к переднему ряду каре.

— Не галдите! Чевой-то лопочет, не слыхать…

— Гони его, улю-лю…

Ловко брошенная палка сбила генеральскую шапку с кокардой. Лошадь взвилась. Седок пригнулся и ускакал ко дворцу.

В небольшом выходящем окнами на Неву кабинете новый император всероссийский Николай Павлович суетился вокруг стола, на котором лежал план Петербурга.

Генерал-адъютант Бенкендорф и назначенный петербургским военным генерал-губернатором граф Милорадович с лицами, будто запорошенными пылью, стоя навытяжку, слушали отрывистые приказания царя:

— У главного входа во дворец поставить девятую стрелковую роту лейб-гвардии Финляндского полка. Общую охрану дворца поручить саперам. Первый и второй взвод преображенцев, а также кавалергардский полк построить на Дворцовой площади. Вот здесь, — он хотел отчеркнуть карандашом, но нажал так, что кончик сломался. Николай швырнул карандаш на пол и властно продолжал: — Мост у Крюкова канала и Галерную улицу занять павловцам. Конной гвардии обогнуть Исаакиевский собор и выстроиться до Невы. К Конногвардейскому манежу послать Семеновский полк. Измайловскому полку быть здесь, — он провел ногтем от Синего моста до Адмиралтейского проспекта.

— Его высочество с генералом Толем находятся при этом полку, — доложил Бенкендорф.

— Знаю. Финляндский полк…

— Государь, — перебил Бенкендорф, — с этим полком также неблагополучно…

— Этот полк из моей второй дивизии, — запальчиво возразил Николай. — И я, командир, знаю своих людей…

— Ваше величество, — продолжал Бенкендорф, — имеется донесение что, когда первый взвод этого полка дошел до середины Исаакиевского моста, поручик Розен скомандовал «стой», и люди не пошли дальше.

— Розен? — Николай метнулся к столу, где лежал доставленный Дибичем из Таганрога список членов Тайного общества.

— К черту финляндцев, — выругался он, пробежав взглядом по фамилиям. — Я сам с первым батальоном преображенцев встану на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Сюда мне и доносить…

Он снова наклонился к карте:

— Смотрите.

Генералы нагнулись.

— Видите, круг почти замкнут.

В кабинет быстрыми шагами вошел князь Васильчиков.

— Ну? — выпрямился Николай.

— Ваше величество, — Васильчиков перевел шумное дыхание. — Атаки конной гвардии и кавалергардов успеха не имеют…

— Измена? — хрипло спросил Николай.

— Гололедица, ваше величество… Лошади падают… Подковы без шипов, гладкие…

«И сам я как по гололедице вступаю на престол. Вот-вот упаду», — мелькнула у Николая мысль, и будто увидел себя, жалкого и смешного, карабкающимся на ступени трона.

Хрустнул пальцами, хотел что-то сказать, но только лязгнул зубами, как голодный волк.

— Еще раз осмелюсь посоветовать вашему величеству, — тем же вкрадчивым голосом, каким недавно предлагал Александру душеспасительные беседы с Фотием, Васильчиков в третий раз предложил двинуть против мятежников артиллерию.

— Я сейчас буду туда сам, — не глядя ни на кого, сказал Николай.

— Слушаюсь, ваше величество.

Крутой поворот к выходу, но на пороге задержка.

Генерал, генерал Алексей Орлов. За ними генерал Сухозанет — и все с одним и тем же: