— Эт-то так. Да кто ж все-таки будет окончательный? — Микола заместо Константина править будет.

— Аль не поладили братья?

— Вестимо. Константин между поляков обжился, полячку, пыхать, за себя замуж взял. Когда под Калишем стояли, я го самолично видал. Обрядность на нем вся польская. Обличьем в батюшку Павла Петровича, такой же курносый, рыжий и росточком мал…

— И я видал — чистый Павел, — подтвердил кто-то.

— А Миколай тоже небось штука.

— Одна сатана, — ответил тот же голос.

— Вот кабы который из них срок солдатчины урезал, — вырвалась из глубины души чья-то заветная мечта.

— Да кабы насчет воли…

— Вишь, чего захотели, — с горечью откликнулись с дальних нар. — Держи карман шире…

— О-хо-хо, хо-хо, — сокрушенно вздохнул кто-то.

Настала тишина, долгая и напряженная. Потом послышался зевок. Другой. Третий.

Вдруг голос, уверенный и твердый, проговорил:

— А куда бы лучше было, братцы, кабы царей вовсе не было.

— Видно, без них невозможно, — послышалось насмешливое возражение. — Французы вот, к примеру, десять годов тому назад Бонапарта сбросили, а заместо него Людовика Дизвитова note 32 поставили.

— Что ж, братцы, — зазвенел совсем молодой тенорок, — выходит, без царей никакая держава стоять не может?

— Походил бы с мое по белу свету, знал бы, что без царей люди куда почище нашего живут, а которые дурни…

— Слышь, Яригин, ты того, полегче, братец, — шепотом остановил товарища солдат Колокольцев, — забыл, как поручик Бестужев наказывал, чтоб до утра побереглись. Завтра делов хватит… А коли нас заране сцапают…

— Ладно, дождем утра…

На полковом дворе в полумраке утренних сумерек строились роты московцев.

Поправляли кивера, пристегивали сумки с патронами.

Михаил Бестужев, торопясь к казармам полка, столкнулся у калитки с Каховским.

— Ну как? — спросил тот.

— Сейчас выйдем. Я уже на рассвете был здесь. Люди, брат, золотые. Поняли с полуслова.

— Смотрите же, не погубите лейб-гренадеров. — Каховский погрозил пальцем. — Они тоже выходят.

— Рады стараться, — отдал честь Бестужев и вошел в калитку.

Вместе с Щепиным-Ростовским отдавал последние распоряжения:

— Не забывать же присяги, ребята. Заверяем, что никакой облигации от Константина Павловича не было, и присяги ему до тех пор не изменять, покуда он сам лично не потребует.

— Чего там, — говорили меж собой солдаты, — как присягнули Константину, так тому и быть. А то повадятся, словно в чехарду друг через дружку на трон скакать, а на наших спинах рубцы останутся.

— Это как пить дать…

— Знамя где?

Над полком взвилось боевое знамя.

— Сюда подай! — крикнули из пятой роты.

— Ишь вы, больно прытки, — ответил знаменный унтер.

Рядовой Колокольцев подбежал к нему:

— Подай, тебе говорят.

Схватился за древко. Другие подбежали на подмогу. Завязалась борьба. Древко затрещало.

Щепин с обнаженной саблей протиснулся в гущу. Ткнул в плечо рядового. Тот отскочил:

— Да ведь я за вас, ваше благородие! За Константина!

— Не безобразь! — скомандовал Щепин. — Стройся колонной в атаку!

— Колонной в атаку! — скомандовал у ворот и Бестужев. — Шагом марш!

Двинулись к воротам, но навстречу генерал Фредерикс.

— Стой! Куда? — крикнул он багровея.

А в ответ такое же грозное:

— Вы за кого, генерал?!

— Я присягнул государю Николаю Павловичу. Что за… — и не договорил: сверкнуло лезвие сабли в руках Щепина, и Фредерикс упал.

— Шагом марш! — снова прозвучала команда.

Солдаты двинулись. Но опять раскаты начальнических окриков, громкий спор, какая-то возня. Снова раненые — генерал Шеншин и полковник Хвощинский. Кто-то захлопнул тяжелые ворота. Часть полка осталась во дворе, другие роты двинулись. И пошли… пошли. Знамена распущены, мерная дробь барабана бодрила, ускоряла шаг. Вот уже Фонтанка.

Московцы шли по запорошенным снегом улицам туда, к каменной площади, где Медный Всадник вздыбил уздой могучего коня.

И как снежный ком, двигаясь, обрастает снегом, так обрастал, разбухал и ширился Московский полк от все большего и большего числа примыкавших к нему людей…

Батальон Гвардейского экипажа, собранный возле казарм, приготовили к присяге. Принесли аналой. Пришел полковой священник. Заняв было место возле аналоя, он вдруг отошел сторону и растерянно переминался с ноги на ногу.

Генерал Шипов, бригадный командир, держа царский манифест вытянутыми вперед руками, читал его, зычно повышая голос в начале каждой фразы.

Матросы хмурились: только что стало известно, что двух мичманов, которые отказались присягать новому царю, увели на гауптвахту.

— Погляди-ка, как у бригадного командира руки дрожат, — шепнул один матрос другому.

— Краденое держит, — пожал тот плечами.

Издали послышалась ружейная пальба. Матросы насторожились.

Шипов очень торопился дочитать манифест и все же не успел: с шумом распахнулись ворота, вбежал Николай Бестужев:

— Ребята! Наших бьют! Не выдавать! За мной!

Матросы, как один, ринулись за ним.

«Орудия захватить бы из арсенала», — на бегу вспомнил Бестужев, но остановиться не мог.

Он уже перестал ощущать себя отдельным» существом от бегущих рядом с ним. Он стал частицей человеческого потока, несущегося с гулким топотом и громкими криками к Неве и дальше, на Петрову площадь, где Медный Всадник вздыбил медного коня…

Прямо через Неву поручик Сутгоф и батальонный адъютант Панов вели по льду три роты лейб-гренадеров. Вскарабкавшись по обледенелым гранитным ступеням, они вышли против Зимнего дворца и быстрым маршем направились в его внутренний двор.

Комендант Башуцкий, выбежав навстречу, стал пожимать офицерам руки:

— Сколь радостно видеть усердие молодых командиров и вас, молодцы гренадеры, к защите престола.

— Стой! — отшатнулся Сутгоф.

Среди саперов, стоящих у входов во дворец, раздался хохот.

— Вот ускочили, так ускочили! — пошутил взводный.

— Назад, ребята, это не наши, — скомандовал Сутгоф — И бегом за ворота.

— Мерзавцы! — вырвалось у Башуцкого

— Эх, — с сожалением вздохнули саперы, а молодой подпоручик из французов недоуменно пожал плечами.

— За мной, ребята! — командовал Сутгоф.

— Здорово, гренадеры! — раздался вдруг оклик Николая.

Не сразу узнали его голос. Совсем не тот, что бывал на ученье. Вместо грубой властности — вибрирующая неуверенность.

Ответили сдержанно:

— Здравия желаем, ваше императорское высочество.

Николай проглотил «высочество», но оно холодным комом застряло в груди.

«Значит, не за меня». И уже совсем смирно проговорил;

— За меня — направо. Нет — налево.

— Налево! — приказали Панов и Сутгоф.

— Налево! — откликнулись гренадеры и маршем зашагали к каменной площади, к Медному Всаднику.

Рано утром генерал Воропанов, собрав всех офицеров лейб-гвардии Финляндского полка, поздравил их с новым императором и прочел, особенно внятно отчеканивая каждое слово, об отречении Константина и манифест Николая.

Белокурый поручик Андрей Розен вдруг отделился от вытянувшейся шеренги офицеров и еще по-юношески звонким голосом спросил:

— Если все читанные вашим превосходительством бумаги тождественны подлинникам, в чем имею причины сомневаться, то почему нам не приказали сразу же после кончины государя императора Александра Павловича присягать Николаю Павловичу?

Генерал оторопел. Не сводя налившихся кровью глаз с белокурого поручика, он отступил на несколько шагов и, глубоко забирая воздух после каждого слова, проговорил:

— Поручик Розен, о том думали и рассуждали люди и постарше и поумнее нас с вами…

Услышав насмешливое покашливание, генерал вовсе побагровел.

— Господа офицеры! — по-начальнически крикнул он. — Вы неприлично ведете себя. Да… да… неприлично… Неблагопристойно… Ступайте по своим батальонам и приводите людей к присяге. И чтоб все было, как подобает! Иначе…