Разумеется, за исключением замшелых, нудных динозавров в системе власти, отказывающихся придерживаться партийной линии на том основании, что она душит город. Люди вроде Маккьютчена, который воспитывал столь преданных молодых людей, как Сантьяго, учили их ходить по следам таких непримиримых полицейских, как Джозеф Петрозино.[31]

— Кого-кого? — переспросил Сантьяго.

— Пошел вон отсюда! — прорычал Маккьютчен. — Мор, задержись на минутку. Закрой дверь.

Вспоминая это гораздо позже, Сантьяго решил, что этот поступок Маккьютчена в ту роковую ночь стал последней соломинкой. В течение шести месяцев их работы с Мором капитан периодически секретничал с его партнером за закрытой дверью. Сантьяго считал себя любимчиком капитана, и сознание, что чужак Мор получает такое же предпочтительное обращение, вызывало у него ощущение брошенности и ревность, в чем он никому бы не признался.

Поэтому Сантьяго решил испытать свое мастерство, расследовав личность Мора. В конце концов, рассудил он, если не доверяешь партнеру, то кому можно доверять?

«Возможно, этого не случилось бы, — думал впоследствии Сантьяго, — если бы он позволил задержанному умереть».

Они выехали по вызову о нападении, оторвавшись от ужина, взятого навынос в любимом перуанском ресторане Сантьяго в испанском Гарлеме. Сантьяго сунул свой заказ Мору (он как будто никогда ничего не ел, этот странный тип), включил сирену и сигнальные огни, спрятанные в решетке «виктории», и погнал машину к Консерватори-гарден у северо-восточной границы Центрального парка, к углу Сто третьей улицы и Пятой авеню.

Въехав передними колесами на тротуар, Сантьяго направил свет фар на потерявшую сознание медсестру и одуревшего от пако подонка, силящегося вытащить стонущую старуху из кресла-каталки с кислородным баллоном, продав которую, можно было бы купить достаточно наркотика, чтобы убить его и еще шестерых таких, как он. Сантьяго понял, что медсестра вывезла старуху на улицу из Медицинского центра кардинала Кука подышать вечерним воздухом. На них напал наркоман.

Как обычно, Мор выскочил из дверцы еще до того, как Сантьяго полностью остановил машину. По обыкновению злоумышленник не видел его приближения. Однако на сей раз Мор применил быстрый, жестокий прием, незнакомый Сантьяго; послышался громкий треск. Преступник взглянул на сломанную лучевую кость, порвавшую кожу предплечья, и потерял сознание. Кость разорвала несколько жизненно важных кровеносных сосудов, и под телом бесчувственного наркомана быстро образовалась лужа крови, зигзагом растекавшаяся по старому кирпичному тротуару.

Потрясенный Сантьяго с рисинкой, прилипшей колбу над выкаченными глазами, сказал, что подозреваемому нужна срочная медицинская помощь.

— Зачем? — скрипучим голосом спросил Мор.

— Чему вас учат в школе спецназа?! Как превышать полномочия? — выдохнул Сантьяго, стараясь поднять кровоточащую руку выше сердца, минимизируя причиненный вред. — Помоги мне перевязать его.

— Зачем? — повторил Мор, неподвижный, как лежавший без сознания наркоман.

— Мор, заткнись и помоги мне! — выкрикнул Сантьяго. Он не знал, что огорчительнее: приказать почти безмолвному человеку заткнуться или быть партнером этого безмолвного человека, готового, помимо всего прочего, позволить раненому злоумышленнику истечь кровью до смерти. Сантьяго видел, как все его перспективы уходят в землю с кровью наркомана, и понимал, что нужно перетащить подозреваемого через дорогу в больницу и немедленно связаться с Маккьютченом. Если наркоман потом умрет, черт с ним, ему самому ничто не будет грозить. Мор может идти куда угодно, в ОАБ стремится много усердных работников, не помышляющих подвергать риску карьеру Сантьяго при обычном задержании.

Как выяснилось, Сантьяго мог бы надеяться на лучшее.

Три дюжих санитара, перебежавших улицу, увидев на тротуаре такси и перед ним перевернутое кресло-каталку, без симпатии отнеслись к полицейским, полагая, что те сбили их подопечную. Но обнаружив, что наркоман сшиб с ног медсестру, которую все в больнице любили и уважали, а также терроризировал восьмидесятилетнюю старушку, ни разу не повысившую голос на персонал, они не могли гарантировать юному подонку безопасность, когда его принесут в больницу. Положения вещей не улучшило желание Сантьяго поговорить с главным врачом, но вместо этого перед ним появился дрожащий мелкой дрожью ординатор со зрачками, расширенными явно чем-то более крепким, чем кофе. Ординатор сказал, что у них нет коек, и, может, им отвезти этого… э… пациента в больницу «Гора Синай»?

— А как быть с клятвой Гиппократа? — спросил Сантьяго, испытывая все большее отвращение к истекавшему мочой наркоману. За его спиной Мор издал какой-то хриплый горловой звук, а стоявшие перед ним здоровенные санитары откровенно фыркали и ухмылялись.

— Можете хотя бы перевязать его, чтобы он не истек кровью по пути туда? — спросил, скрипнув зубами, Сантьяго, но понял, что ничего не добьется — санитары подняли старую пациентку и медсестру и понесли через улицу, а ординатор просто повернулся и ушел.

Сантьяго смотрел им вслед почти с тем же чувством, какое испытал в приемном покое больницы Святого Винсента, когда ему сказали, что Берти Гольдштейн обречена и ничто в этой громадной крепости медицинских познаний, чудес техники и потребления государственных и частных субсидий не может ее спасти. У него мелькнула мысль, сумеет ли он попасть в голову тощего ординатора с такого расстояния.

Его отвлекло щелканье латексных перчаток Мора. Все полицейские ОАБ выезжали на смену с перчатками и масками в комплекте, столь же обязательными, как значок и наручники. Под зачарованным взглядом Сантьяго Мор перевязал руку наркоману и наложил шину меньше чем за минуту, используя его же пояс и шариковую ручку.

— Черт возьми, вас в спецназе учат и этому? — произнес он, запинаясь; прежнее возбуждение улеглось.

Мор ничего не ответил и указал на заднюю дверцу машины. Сантьяго кивнул, распахнул ее и потянулся было к ногам наркомана, чтобы уложить его внутрь, но Мор дважды щелкнул перчаткой о запястье, Сантьяго кивнул и полез за своими. При существующем уровне инфицированности (по данным министерства здравоохранения, каждый третий человек в Нью-Йорке страдал герпесом, каждый шестой был носителем вируса иммунодефицита) никто не рисковал при кровотечениях, укусах или открытых ранах, как эта.

Почти без брани (Мор, по обыкновению, молчат) они уложили наркомана на заднее сиденье и заняли свои места. Сантьяго позвонил в участок и попросил дежурного сержанта сказать Маккьютчену, что они должны связаться с ним как можно скорее, хотя особо на это не рассчитывал. Дежурный сержант по фамилии Фелч был пьяницей, дорабатывал последний месяц до отставки и не давал себе труда даже расписаться. Сантьяго слышал по радио бесстрастное сопение Фелча и задавался вопросом, насколько тот уже пьян.

Взглянув на часы, он впервые за вечер улыбнулся. Существовала женщина, на помощь которой он мог рассчитывать.

И она только что заступила на смену в больнице «Гора Синай».

Они едва успели усадить наркомана возле поста медсестер, чтобы застать Эсперансу Сантьяго, дававшую по телефону наставления какой-то бестолковой медсестре.

— Тебе это понравится, — сказал Сантьяго Мору, но тот, как обычно, промолчал.

Они неуклюже втащили бесчувственного наркомана, держа его с боков одной рукой за пояс, другой — за обтрепанный воротник, поскольку, забросив его руки себе на плечи, могли измазаться кровью. Разумеется, нигде не было ни тележек, ни кого-то из персонала, поэтому они усадили наркомана на стул в приемном отделении. Мор стал высматривать кого-нибудь из медиков, а Сантьяго заполнил собой проходную секцию пункта установления очередности помощи пострадавшим. В другом конце комнаты стояла его сестра Эсперанса в накрахмаленном белом халате, со стетоскопом на шее, манжетой для измерения давления крови в одной руке, пюпитром в другой, с прижатой к шее телефонной трубкой, с раздраженной решительностью на лице. Сантьяго прекрасно знал это выражение и тон, которым она вела разговор.