Чертов Мор.

Сантьяго остановил машину футах в сорока от спортплощадки, перед переулком, выбранным Мором, и они с Маккьютченом достали ружья из багажника поочередно, чтобы Ренни не оставался в такси один. Сантьяго это не нравилось — парень сидел на переднем сиденье у всех на виду. У него мелькнула мысль, что Ренни психанет и побежит, но тот как будто слегка успокоился. Во всяком случае, настолько, насколько мог успокоиться избитый, потрясенный человек в пограничном состоянии. Сантьяго понял, что это связано только с уходом Мора.

Потом они ждали.

В сумерках Сантьяго прошел с парнем от спортплощадки до переулка, а Маккьютчен отвел машину к ее входу. Группа поддержки находилась в двух кварталах. Сантьяго шел в трех футах от правого плеча Ренни, сжимая в кармане «глок»; «бенелли» лежало на переднем сиденье «виктории», Маккьютчен сидел там с «Ремингтоном-870» двенадцатого калибра. В конце переулка, между уцелевшей китайской зеленной лавкой и большой мусорной кучей, они повернули обратно к спортплощадке, где Ренни должен был встретиться с контактом главаря. Сантьяго в которой уж раз проклял безумие всего этого. Парень будет один, даже без бронежилета, с ближайшей подмогой в добрых ста ярдах. Но таким был план Мора, и Маккьютчен полностью его поддерживал. Как он только мог…

— Сикс, это Эвер, проверка связи, — протрещало в его наушнике. Парень отскочил примерно на фут.

— Эвер, это Сикс, говори.

— Сикс, это Эвер — уходи оттуда.

Мор снова отдавал приказы. Сантьяго на миг с тоской подумал о ружье, потом ощутил трепет в груди.

Началось.

Сантьяго взглянул на Ренни, готовясь повалить его, если парень все же попытается убежать. Но тот как будто забылся. Губы его разжались, даже слегка шевелились, хоть и беззвучно. Сантьяго усомнился, что он сможет пройти весь путь.

— Не беспокойся, — с трудом заговорил он, — группа поддержки наготове, мы с капитаном Маккьютченом не сведем с тебя глаз. В квартире твоей матери дежурят, с ней все будет в порядке. Твой отец не…

Сантьяго не договорил и обругал себя, слишком поздно вспомнив, что прочел в файле парня. Отца у него не было.

Наконец Ренни прервал молчание, издав нечто среднее между вздохом и фырканьем, словно в своем состоянии сам не знал, каким должен быть этот звук. Но потом еле слышно прошептал:

— Мой папа.

В наушнике Сантьяго затрещало снова.

— Сикс, это Эвер, уходи немедленно.

Сантьяго послал его к черту, не зная, что еще можно прибавить.

— Я должен уйти, — сказал он парню с твердостью, которой не ощущал. — Мы все время будем с тобой.

И заставил себя взглянуть прямо на него, но Ренни смотрел в сторону спортплощадки, забыв о нем.

Сантьяго побежал.

Как было условлено, огибая квартал, а не прямо по переулку. Бежал он со всех ног, держа в одной руке рацию, в другой пистолет, представляя, как Ренни идет переулком, будто зомби. Сердце его готово было выскочить из груди, когда он достиг такси, капитана, «бенелли», за которое сразу же схватился. Маккьютчен сидел на пассажирском сиденье, спрятав ружье под приборной доской. Сантьяго взял «бенелли» на грудь, взвел курок, снял с предохранителя и высунул в окошко, как во время массовых беспорядков. Улица полнилась людьми, машин не было. В ушах стучал пульс. Прошла минута. Пять минут. Что происходит?

— Может быть, главарь отменил встречу, — прошептал он Маккьютчену. — Может…

Но Маккьютчен оборвал его движением подбородка и взмахом руки. Вглядываясь в ветровое стекло, Сантьяго видел только полную соблазнов ночь Китайского квартала.

— Направление к окраине, только что миновал светофор, — пробурчал Маккьютчен и потянулся к ручке дверцы.

Теперь и Сантьяго заметил его, осознав, что ожидал увидеть две фары — автомобиль. Но он медленно приближался к ним, мимо грязной, залитой неоновым светом витрины ресторана с рядом повешенных за шею уток. Единственный круг света, словно призрачный циклоп, нависал высоко над улицей. Потные пальцы Сантьяго дважды соскользнули с дверной ручки. «Бенелли» и руль, казалось, боролись друг с другом, задерживая его, преграждая путь. Вдали он слышал рычание мотоциклетного мотора.

Мое любимое воспоминание об отце — его колыбельная песня:

Днем солнечный свет не проникает сюда, поэтому камни не хранят тепло, сырость не высыхает. Я видел, как это место убирают ночью, но почему-то оно никогда не бывает чистым, здесь всегда мусор, всегда запах гниения. Реза знает, как я ненавижу это место, его грязь, вонь и темноту, эту зловонную, перенаселенную часть Китайского квартала с ее кишащими, безучастными ордами. Должен знать, потому что Л явно сказала ему. Рано или поздно все мы будем работать на Резу. Мне следовало догадаться, что Л лгунья и мошенница. Следовало догадаться, что Н прирожденная пройдоха. Следовало догадаться, потому что я сам такой. Становился таким с каждым принятым решением. Спускался сюда, в этот отвратительный переулок под Манхэттенским мостом, где меня ждет смерть.

Я использовал людей, думая, будто позволяю использовать себя, но теперь круг замкнулся. «Постойте, — хочу я сказать им, — постойте, я не такой, как вы думаете. Да, я поступал скверно, но какой выбор у меня был? Мне требовалось выживать, подниматься, двигаться. Разве дурно желать большего? Разве желание жить лучше, чем твои родители, преступление?» Должно быть, потому что я здесь, в преддверии ада. Я вижу такси возле спортплощадки, которое увезет меня. Слышу над головой нарастающий грохот поезда, идущего по мосту на Манхэттен, и вот еще более близкий рев. Да, огненная химера простирает ко мне громадное крыло с когтями, и теперь я вижу отца, ко не знаю пути домой…

(Песня грома.)

Сантьяго ни разу не видел, чтобы спор с федералами заканчивался так быстро.

Рил, агент министерства финансов, был, образно выражаясь, побит и изгнан из участка за несколько секунд.

Представитель ФБР Тотентанцт через пару минут спустился по лестнице, громко топая и грозясь всеми карами Министерства юстиции.

— Не он первый, — пробормотал Маккьютчен, держа руки в карманах и снова, к отвращению Сантьяго, жуя яблочную жвачку.

Мора держали в одной из комнат для допросов уже почти два часа. Разумеется, все остальные находились за стеклом. Несло от него невыносимо, он весь был в гнилой требухе и в мульчированных овощах, смешанных с маслом и жиром, мочой и пеплом. На полу все еще валялись бумаги, которые уронил помощник районного прокурора, когда убежал поджав хвост через несколько секунд после того, как вошел к Мору, увидел его Рыбью морду и унюхал идущий от него смрад. Вынести его из всех федералов оказался способен лишь Тотентанцт, очевидно, проигнорировавший этот запах. Мор не замечал никого и ничего. Он молча сидел на стуле, держа руки на коленях и полуприкрыв глаза. «Может быть, — подумал Сантьяго, — Мор невосприимчив к людям — завидное качество».