— Слушай, капитан, ты пожрал бы, что ли. Вон, тушоночки свиной наверни. Наша, солдатская, без белка. Все равно Кайметов ее не жрет. Я, капитан, во время первых торков, как весь нормальный народ, каялся и слезами обливался. Очень мне жалко было детей моих не родившихся. Танька-то моя пять абортов сделала, пока мы по общагам в военных городках ютились. Это она сама решила, что пока своего угла нет — не фига плодиться. Так вот, за каждый аборт Танькин я много слез пролил. Такого натерпелся, словно это не Таньку вакуумом чистили, а мне хирург через жопу аппендикс удалял. А больше грехов серьезных на мне нет, несмотря на рожу зверскую. Так что во время торков испытываю я, капитан, гордость за годы, праведно прожитые. И, обрати внимание, за все время не торкнуло меня по поводу тех, что я на тот свет отправил. Ни разу! Во сне приходили, а во время торка — нет! Видать, не считает их души Господь наш невинно загубленными. Я ж солдат, я стреляю, в меня стреляют. Так-то! Ну что, еще по одной?

— Значит, считаешь все-таки торк — наказанием господним?

— Почему же наказанием? Скорее — плановой проверкой. Нас-то много, а Господь, он один. Каждого слушать — вечности не хватит. Вот и решил он, пусть люди сами каются, сами муку себе назначают по справедливости. А он самыми трудными случаями займется…

Васинцов подумал и наконец принял решение:

— У меня есть предписание, прапорщик, взять вас в свою команду.

Выдержка у прапорщика Корича была еще та. Он словно и не услышал слов Васинцова, а с хрустом разгрыз большую куриную кость. Шумно высосав из кости мозг, он бросил ее в миску и утер губы рукавом.

— Что за группа, капитан? Чем заниматься будет?

— Как и вся структура МВД, охранять покой мирных граждан.

— Это понятно, а подробнее?

— Выявлять и истреблять чикатил, маньяков — по-вашему.

— А мы что делаем?

— Вы пока усмиряете взбунтовавшихся зэков. Моей же команде предстоит истреблять настоящих чудовищ.

— Где?

— Сначала в столице, а потом — где Родина прикажет.

— Так я и думал, все лучшее — в Москву. И чего все туда лезут, как пчелы на мед.

— Скорее как мухи на говно. Не забывайте, что, кроме самого лучшего, в Москву стекалось очень много дерьма. И оно сейчас очень сильно запахло.

— Как с жильем?

— Служебное, если поедете с семьей — обещаю трехкомнатную…

— Все, командир, заметано, еду! — немедленно отозвался Корич.

— Ну вот, а кто-то только что обругал москвичей чуть ли не матом.

— Я и сейчас обругаю, но когда моя Танька услышит про трехкомнатную в Москве, она от радости снасильничает меня прямо в прихожей, несмотря на мою угрюмую рожу…

Они рассмеялись и выпили по третьей.

— Только два условия у меня есть, — неожиданно посуровев, сказал Корич.

—???

— Во-первых, прошу вас приглядеться вот к этому парню, — и Корич указал на прапорщика Кайметова. — Если возьмете, не пожалеете. Такого спеца еще поискать, лучший связист! Небеса с Адом напрямую свяжет, были бы провода. Во-вторых, хочу посмотреть на своего будущего командира в деле. Завтра днем, сразу после торка, назначен штурм лагеря, а перед этим мы идем в разведку. Не хотите ли поучаствовать?..

— …особенно ситуация осложняется тем, что мы не знаем, где они держат заложников. Пока есть информация, что все женщины живы. Да, изнасилованы, да, сильно избиты, но живы. Не ясно также, что происходит в «мужицком» бараке — там забаррикадировалась часть заключенных и активно сигнализирует белым флагом. Судя по всему — нам. И вообще там происходит что-то странное. Смотрите, вот результаты аэрофотосъемки: утром труп начальника колонии еще висел на фонаре у плаца, потом его сняли, а теперь снова подвесили. Спрашивается, зачем? Часто слышны выстрелы, и одиночные, и очередями, со стороны административного корпуса. Непонятно, кто в кого стреляет и по какой причине. Возможно, часть охраны и персонала сумели тоже забаррикадироваться и теперь отстреливаются. Короче, вопросов больше, чем ответов. То же самое с начальством. Областное руководство требует немедленно подавить бунт, московское начальство требует, чтобы с заложниками ничего не случилось. И все в один голос требуют действовать, действовать, действовать…

— Есть информация, кто руководит бунтом?

— Точной нет, но, по всей видимости, вор в законе Като, смотрящий по зоне. Как говорится, россиянин грузинского происхождения. Его дважды депортировали в Грузию, но из тамошних тюрем он как-то быстро освобождался и снова возвращался в Россию. Как тянет его на наши зоны. Хотя проходила информация, что Като вступил в конфликт с группой так называемых «тамбовских» — бывших рэкетиров из Питера… Короче, мы ничего не знаем: ни точное число бунтовщиков, ни их настроения, ни об отношениях между собой. Не знаем и их требований, кроме водки и наркоты. Кстати, водку им уже доставили?

— Да, за Кудрину, кастеляншу. Теперь за каждого заложника они требуют по сорок ящиков водки.

— Дать немедленно! Только не водки, а спирта, на станции стоит цистерна конфисканта из Абхазии. Пусть ужрутся. Эта Кудрина, она что-нибудь рассказала?

— Нет, только плачет, у нее шок. И врачи говорят, что требуется срочная операция, у нее там порывы…

— Короче, мы не знаем ничего. Как говорилось в годы Великой Отечественной, требуется «язык».

Все повернулись в сторону людей, сидевших в углу кабинета.

Корич с Кайметовым немедленно встали.

— У вас есть соображения по этому поводу, товарищ прапорщик?

— Нужен «язык», будет «язык». Только у нас есть просьба, товарищ полковник.

— Говорите.

— Разрешите пойти с нами капитану Васинцову из группы «ГРИФ». Он сам вызывается.

— «ГРИФ»? Не слышал про «грифов».

— Тоже спецназ УИН из центрального округа.

— А что он у нас делает, я вроде не запрашивал центр о помощи?

— Командировка, — неопределенно ответил Корич.

— Что ж, если сам вызывается, пусть идет. Задание предстоит серьезное. Прошу вас подготовить план операции и утром представить мне.

— План уже готов. Только мы хотели бы пойти ночью.

— Ночью? Я считал, вам лучше идти днем во время торка. А вы представляете, что там может твориться ночью?

— Да, поэтому и просим разрешения на ночную разведку.

— Что ж, не мне спецназ учить, после завершения совещания прошу вас остаться. И… капитана этого пригласите обязательно.

— Слышь, капитан, а ты уже на «усмирение» ходил? — спросил Корич, натягивая поверх эластичного комбинезона зэковскую робу.

— Было пару раз, — ответил Васинцов, заново прилаживая ножны к голени.

— И как?

— Как обычно.

— Ну да, знаменитые мордовские лагеря. Я слышал, ваше начальство при волнениях на зонах танки предпочитает.

— А что, очень даже действенное средство, и почти без потерь. А чего с ними церемониться? Здесь бы тоже пара танков не помешала.

— А «живой щит» не выставляли?

— Выставляли, но снайперы у нас хорошие.

— Кого-нибудь туда отправил? — Корич кивнул в потолок.

— Троих, — ответил Васинцов, вкладывая пистолеты в кобуры под мышками. — По ночам не снятся, сплю спокойно. Во время торков не каюсь, в церковь хожу редко. Еще вопросы будут?

Корич всем видом показал, что ответом вполне удовлетворен, и нацепил на бритую голову зэковскую кепку-пидорку. Глянул в зеркало, поменял пидорку на черную зимнюю шапку, снова надел кепку, повернулся так и этак, удовлетворенно хмыкнул:

— Матерый зэчара, ходки три, не меньше. Ты, Кайметов, тоже хорош, на твоей татарской морде срок словно написан, да и фиксы золотые явно к месту. А вот тебе, капитан, над внешним видом, или, как по-модному — над имиджем, стоит подумать. Слишком уж лицо интеллигентное. Постой-ка…

Корич пошарил в своем «волшебном сундучке» — здоровенном вещмешке — и нацепил Васинцову на уши дужки очков в золоченой оправе.

— Зачем это? — удивился Васинцов.

— А ты глянь в зеркало.