Я обернулась, недоумевая, что за новый лязгающий звук проник в каземат. Оказалось, что хозяева зиндана приказали закрыться решеткам, перегораживающим коридоры. Еще немного — и мы бы угодили в западню. Но Кой-Кой и Юля поступили умно — они подтащили двоих парализованных охранников и положили их так, чтобы помешать решетке закрыться. Отсюда и доносился повторяющийся лязг: железо натыкалось на мягкое тело человека и снова откатывалось назад.

— Отопри нам, — приказала Юля тому трусливому шакалу, что прятался за железной дверью в тупике. — Отопри, мы знаем, что ты здесь. Так будет лучше. Отопри, иначе придется тебя убить.

Возможно, она произнесла эту фразу не совсем так, я не слишком хорошо понимаю наречие руссов. Офицер не послушался. Я слышала его прерывистое дыхание за железным листом, я чуяла кислый смрад его ужаса: он боялся одновременно настолько многих вещей в этом мире, что мне стало жалко его.

Позади, за решеткой, которая бесконечно билась в бок лежащего тюремщика, отворилась другая дверь. В коридор выскочили сразу шестеро, среди них — тощая женщина-саксаул, которая не пускала нас на свидание.

— Ты сама виновата, — сказала я ей. Вряд ли она меня услышала, но увидеть успела. Чуть позже.

Я взлетела вверх, избавившись наконец от неудобного шерстяного платка. Я уцепилась снизу за решетчатый пол второго этажа, ногами обняла стальную скобу и замерла, поджидая, пока они добегут до меня. Они двигались медленно, прижимаясь к стенам. Очевидно, их здорово напугали три бездыханных охранника. Они столпились возле решетки, которая прыгала туда-сюда, а я все ждала, распластавшись под потолком, с кинжалом в зубах.

Кой-Кой тем временем нашел щель для своего пластичного тела. Я услышала, как вскрикнул тот, кто не желал отпирать нам дверь. Дверь отпер перевертыш, уже в облике своего нового визави, и впустил Юлю и нюхача внутрь. Там оказалось гораздо светлее, и потянуло свежестью. Юлина бабка находилась совсем рядом, она гуляла в тюремном дворе.

Те шестеро, что шли по нашему следу, оттащили спящего охранника и остановили судороги решетки. Когда они крадучись прошли подо мной, я спрыгнула вниз и напала сзади, на главного. Высокий офицер докладывал кому-то через трубочку, торчавшую у него в ухе, он переступал мягко и тихо, как пума на охоте, и непрерывно целился в открытую дверь. Он целился в светлый прямоугольник в конце коридора, куда только что спряталась Юля.

Его сердце громыхало так, что я нащупала бы его стилетом даже с завязанными глазами.

Рядом с женщиной-саксаулом шла другая женщина, широкая и опасная, как горная обезьяна. Прежде чем командир их группы упал, она единственная заметила меня и сразу выстрелила, даже не обернувшись. Но попала в своего товарища, которого я толкнула в спину. Второй из четверых мужчин схватился за ногу и с руганью скорчился на полу.

В ответ на выстрел Кой-Кой ударил очередями с двух рук, и мне ничего не оставалось, кроме как распластаться на ребристом железе. Кажется, Кой-Кой убил двоих и двоих ранил. Особой меткости ему не требовалось, но это чудо, что он с такого расстояния не задел меня.

Я прыгнула на того, кто уцелел под градом пуль. Это был крупный, вспотевший мужчина, он спрятался в дверной нише и прилежно целился туда, где только что стоял перевертыш. Он успел повернуть ко мне рыхлое зернистое лицо, и, как это порой случается, перед тем как нанести удар, я увидела его в детстве.

Потом я прирезала их обеих, сухую привратницу и широкую обезьяну. Второй я оказала крупную услугу: она была смертельно ранена в живот и мучилась бы еще очень долго. Женщина-саксаул выстрелила в меня дважды, прежде чем я сломала руку, сжимавшую пистоль. Мне повезло, что она плохо видела в темноте.

— Кой-Кой, спроси ее, почему она меня так ненавидит? — Я присела рядом, несильно ударила ее кулаком в нос и взяла ее за волосы.

Она даже не плакала, она ныла и тряслась. Из ее разбитого острого носа лилась кровь, но глаза оставались сухими. В них не было страха, только ненависть.

— Женщина-гроза, сейчас не время… — начала Кеа, но я ее оборвала. Они ждали меня в проеме самой последней двери, выводящей к женским камерам, но я не могла оторваться.

— Ты меня удивляешь, Кеа. — Я заговорила на македонском. — Разве тебе я должна повторить, что не опаздывает тот, кто никуда не торопится?

— Ты права, — согласилась Кеа. — Я не понимаю язык руссов, но чую мысли этой женщины. Ты зря тратишь на нее время, ее душа искалечена навсегда. Она ненавидит не тебя, домина, она ненавидит весь мир.

— Кой-Кой, скажи ей… Ты могла нам помочь, — обратилась я к женщине-саксаулу. — От тебя требовалось не нарушать закон, но проявить немного доброты. Ты могла помочь девочке, она так мечтала обнять бабушку. Всего лишь пять минут. Ты стреляла в нас, ты хотела меня убить, хотя до этого никогда не видела. Я прошу, объясни мне. Для меня это очень важно. Кой-Кой, переведи ей. Скажи ей, что мы отпустим ее, но пусть честно ответит — за что она нас ненавидит? За что она ненавидит тех, кому должна помогать?

Но охранница так и не ответила. У меня не было времени выдавливать из нее правду заклинаниями, к тому же следовало беречь силы. Я внушила ей, что стилет проткнул ее сердце.

Мы заперли за собой последнюю дверь и отправились искать бабушку. Я ошиблась, мы попали не во двор, а в квадратный зал с натянутой сверху частой сеткой. У Кой-Коя в руках очутилась связка ключей. Хотя нюхач сразу указала на нужную дверь, я вскрыла и другие камеры. Мой план требовал присутствия большого числа людей. Нам встретились две вооруженные охранницы, но они предпочли не связываться и сбежали.

Вначале робко, а затем все смелее из душных низких комнат повалили женщины. Большинство — молодые, но попадались и настоящие атаманши, как я себе их представляю. Одеты все были разношерстно, почти как на улицах Петербурга. Меня удивило, что многие свободно общались по те-ле-фо-ну.

— Ни хрена себе! Это что, революция? Кто бомбу кинул?

— Слыхали, собаки тявкают! Никак в четвертом блоке кто-то ноги сделал!

— Ща, сделаешь тут… Эй, а вертухайки где? Куды все подевались?

— Ой, девочки, гля, какая фря! Ой, а какие у нас столовые приборы! — Крепкая, коротко стриженная женщина обнажила золотые зубы. За ней, плотной группкой, выступали еще четверо, все татуированные, алчные, чем-то похожие на шакалов.

— Домина, эти пятеро настроены на драку, — оповестила Кеа. — И я советовала бы перевертышу сменить облик. Мне думается, что люди в этой форме здесь не вызывают восхищения.

Но Кой-Кой и сам догадался. Возбужденные, бурлящие женщины разом вскрикнули и подались в стороны, когда вместо охранника перед ними очутился их любимый человек с портрета. Правда, этот человек через плечо нес автомат, поэтому близко подходить к нему не спешили.

Перевертыша и Юлю оттеснили от меня; я успела им крикнуть, чтобы берегли нюхача. Мне и в голову не могло прийти, что среди несчастных заключенных я столкнусь с очередной напастью.

— Ты меня не слышишь, зая? — Из золотой пасти женщины пахнуло гнилью. — Поделись перышком, красивая, а?

— Убери руки. — Я улыбнулась гиене и ее своре как можно более приветливо. — Я пришла сюда не за тобой.

— Утиньки, какие мы страшные, — чересчур громко рассмеялась матрона, а за ней угодливо захихикали другие. Они отстали, растворились в толпе, но у меня не возникло сомнений, что скоро мы встретимся снова. Такие люди слышат только себя.

— Девочки, откуда вы такие?

— Это что, телепаты?

— Какие, на фиг, телепаты? Это гипноз, непонятно, что ли?

— Да говорю вам — это он! У меня про него книжка есть, уж я-то знаю!..

— Эй, Владимир Владимирыч, каким ветром к нам?

Собачий лай доносился все ближе. Вместе с собаками приближался низкий вибрирующий гул, затем он стих, и раздался топот кованых сапог.

— ОМОН пригнали, гниды! Усмирять будут!

— Бабуля, где ты, бабуля? — надрывалась наша рыжая колдунья. — Кто видел Маргариту Сергеевну? Эй, кто знает Маргариту Богушар?!