Рыбий Пуп положил письмо обратно в карман и вышел на церковное крыльцо; перед густой толпой с небрежным видом стояли четверо белых полицейских. Господи… У него подломились колени. Нет, надо успокоиться, взять себя в руки. Он вернулся в церковь и вновь сел рядом с Эммой, заставляя себя вслушиваться в страстные слова, долетающие до его слуха. Проповедник выкрикивал их на одной ноте, с глубокими придыханиями, притоптывая себе в такт по помосту правой ногой.

…смерти нет топ-топ в каждом из нас вечно живет Господь топ-топ и сказал Господь: «Я иду приготовить место вам!» топ-топ «А если бы не так, я сказал бы вам!» топ-топ всем нам суждено почить в бозе но воскреснем вновь топ-топ и человек умертвить нас не властен…

Рыбий Пуп содрогнулся. Ну нет, его-то полицейские вполне властны умертвить, стоит им лишь дознаться, что при нем эти чеки.

…Господь все видит топ-топ его взор проникает повсюду топ-топ его оку открыты самые тайные ваши помыслы…

Нет, не от Бога, а от всевидящего ока белых людей он пытается утаить свои помыслы. Не о том, чтоб попасть на небеса, молит он, а о том, чтобы скрыться от белого человека. Тайри использовал эти чеки как оружие против начальника полиции — и проиграл. Рыбий Пуп взглянул на недвижный черный профиль Тайри и, нагнувшись вперед, разрыдался. Рука Эммы опустилась ему на плечо.

— Чуешь присутствие Бога, сынок? — шепнула она.

Он едва не крикнул в ответ: «Не Бога я чую, а присутствие белого человека!» Но вовремя совладал с собой.

Нет, он не мог здесь больше выдержать. Он встал и опять прошел на цыпочках в мужскую уборную, там он зажег спичку и, поднеся к ней письмо Глории вместе с конвертом, смотрел, как горит бумага, жухнет, чернеет, сворачивается… Он разжал пальцы, и обгорелые хлопья упали в писсуар. Куда бы спрятать чеки? Сжечь бы тоже! Нет! Тайри перед смертью пожелал, чтобы эти чеки служили ему защитой. Но как? Он сбросил с правой ноги ботинок и ровным слоем уложил чеки под стельку — так Зик прятал когда-то в школе открытки с изображениями нагих белых людей. Вернется домой, спрячет получше. У него дрожали руки; он чувствовал привкус смерти на языке, ощущал ее прикосновение каждой клеточкой кожи. Запели певчие — значит, проповедь окончена. Пускай при Эмме останется Джим, на кладбище Джима тоже хватит, обойдутся без него — он поедет прямо домой.

Он пробыл в уборной, пока не услышал слова благословения, и тогда пошел назад, глядя, как люди медленной вереницей проходят мимо гробов, последний раз вглядываясь в лица покойных. Вместе с другими он двинулся к выходу, как вдруг кто-то схватил его за руку. Он обернулся. Это была Мод.

— Пуп, можно тебя на два слова, — возбужденно зашептала она.

— Здравствуй, Мод. В чем дело?

— Поговорить надо, срочно, — сказала она.

— Ну что ж. Приходи завтра утром в контору…

— Нет, Пуп. Сейчас.

— Я еду домой. Хочешь, едем ко мне?

— Давай, — с готовностью сказала Мод.

Ему было не по себе рядом с Мод от сознания, что у него в ботинке спрятаны чеки. Он подвел ее к своей машине, отдал нужные распоряжения Джиму и поехал к своему дому, пытливо вглядываясь по пути в лица белых полицейских.

— Что все-таки случилось, Мод? — спросил он, когда церковь осталась далеко позади.

— Приедем к тебе, поговорим, — недоверчиво сказала она.

— Ну как хочешь, — с тайной тревогой бросил он.

Неужели она знает? Нет, не может быть… Он быстро доехал до дому и впустил ее в квартиру, — квартиру, в которой так недавно собирался жить с Глэдис. Мод плюхнулась в кресло, осевшее под ее тяжестью.

— Пуп, — без обиняков начала она, — а дело-то неладно!

— Что такое?

— Вчера вечером у меня на квартире был Кантли.

— Что ему надо?

— Допрашивал про тебя, Пуп, — объяснила Мод. — Все допытывался, будешь ли ты ему вредить. Еще спрашивал, не остались ли после Тайри какие-то чеки…

— Что? — Рыбий Пуп попятился и присел на край кровати. — Какие еще чеки?

— А кто ж его знает, — сказала Мод.

Волнистая пелена, знакомая, хоть и полузабытая, застлала черным мир у него перед глазами, ноги, руки и голова сделались невесомыми… Нет! Он не имеет права терять сознание, когда у него в ботинке спрятаны чеки. Часу не прошло, как они к нему попали, а Кантли уже расспрашивает о них. Из-за этих чеков Кантли убил Тайри… Откуда же он узнал про них, черт возьми?

— Ничего я не знаю ни про какие чеки.

— Пуп, этот белый боится тебя до смерти, — предупредила его Мод.

— Меня? Почему? — Теперь и он прикидывался, играл, чтоб обмануть Мод, зная, что Кантли, конечно, спросит ее об этом разговоре.

— Не знаю, — сказала она. — Знаю только, что боится, а когда белые боятся, мне тоже страшно.

— Ты не помнишь точно, о чем он тебя спрашивал?

— Сказал, что Тайри его обманул, передал какие-то чеки Макуильямсу. И спрашивал, не собираешься ли ты сделать так же.

— Да я и знать ничего не знаю ни про какие чеки! — вскричал Рыбий Пуп. — А я-то думал, начальник хочет, чтоб я работал на него. — Он глотнул. — Нету никаких чеков.

— Тогда тебе лучше с ним повидаться, скажи ему всю правду, — посоветовала Мод. — Объясни ему, что и как.

Да, сомнений не оставалось — Кантли подослал ее прощупать его. Он в опасности!

— Я буду делать, как велел папа. Что же, начальник не хочет вести со мной дела?

— Не знаю, скажу ему. — Мод говорила ровно, не выдавая себя.

Она не верила ему, он понял, что, если придется выбирать между ним и Кантли, Мод будет на стороне белого.

— Слушай, скажи начальнику, что я ему не враг, — заговорил он горячо. — Видит Бог, я буду делать, как он велит!

— Ладно, скажу. — Голос Мод чуть потеплел. Она вздохнула и поднялась. — Попробую успокоить Кантли… — Она постояла, восхищенно оглядывая его квартирку. — Хорошо у тебя, Пуп.

— Собирались здесь жить с Глэдис.

— Ах ты, бедняга. Скучаешь небось один? — Она вдруг исполнилась деловитости. — Хочешь, пришлю тебе хорошую девочку? Есть одна новенькая из Джексона, шустрая, чистый котенок…

— Не надо, Мод, нет настроения.

— Понятно. Горюешь… Во всяком случае, всегда рассчитывай на меня. Ну, пока до свидания.

— Счастливо, Мод.

Она ушла. Рыбий Пуп вернулся в комнату и постоял, размышляя. Надо спрятать чеки, пока люди не вернулись с кладбища. Он огляделся. Ага! Можно засунуть за зеркало, под деревянную раму. Хотя нет, Кантли найдет. Лучше зарыть в землю. Тоже не годится — светло, увидят, придется ждать, пока не стемнеет. А может, разрезать тюфяк и сунуть туда? Но там-то он и сам первым делом посмотрел бы. Ничего не попишешь, придется их сжечь. Это Тайри умел, изворачиваясь как уж, упорно гнуть свое — у него не та хватка. Он запер дверь, вынул чеки из ботинка и подошел к камину. И вдруг услышал, как кто-то бегом поднимается по лестнице. Он замер, сердце у него колотилось. Вот человек на лестнице дошел до его площадки, вот поднимается выше на третий этаж; Рыбий Пуп вздохнул, чиркнул спичкой и собирался было поднести ее к пачке чеков, как вдруг ему бросилось в глаза, что один кирпич в левой стенке камина неплотно прилегает к другим. Вытащить этот кирпич, спрятать чеки за ним, зацементировать и замазать цемент сажей! Верно, черт возьми, нашел! Теперь только раздобыть цемента и мастерок. Ну что ж, внизу как раз скобяная лавка.

Он сунул чеки в карман и выбежал из квартиры. Через пять минут он уже покупал цемент, мастерок, лопатку для шпаклевки, клеенку и асбест. Вернувшись к себе, он разостлал на камине старую газету, сколол цемент вокруг кирпича и вытащил кирпич наружу. Чеки он завернул сначала в клеенку, потом в асбест и сунул пакет подальше, к задней стенке отверстия. Потом отбил мастерком конец кирпича, чтобы он лег заподлицо с другими, не выступая из стены. Насыпал в таз цемента, плеснул туда воды и размешал все в мягкую жижу. Зачерпывая цемент ладонью, замазал трещины, ловко орудуя мастерком. И вдруг остановился, распустив губы: его взгляд упал на разостланную газету. С нее смотрело на него улыбающееся лицо белой женщины, и он вспомнил тот страшный, тот меченный ужасом день, когда проглотил клок бумаги с фотографией белокожей красотки… Всю жизнь он что-то должен прятать от белых! Теперь вот прячет доказательство их вины — белые виноваты, а он виновен потому, что знает об их вине и должен таить свидетельства того, что знает, — иначе они могут выведать, что ему все известно, и тогда конец. Пот, точно слезы, струился по его щекам, капая на веселое женское лицо.