Ха, будьте покойны, Глории отломится жирный кусок… Теперь Рыбий Пуп знал, что Тайри давным-давно предупредил начальника полиции Кантли, в чье ведение переходят все дела в случае его смерти. Вот только мама… Можно не сомневаться, что Эмма, на правах опекуна, обусловленных завещанием, и призвав на помощь Господа Бога, постарается ставить ему на каждом шагу заслоны благочестия. Впрочем, как бы она ни старалась, у него все-таки останется лазейка на свободу, которой ей не закрыть, — ведь деньги с Мод и таких, как она, будет собирать он и после дележа с полицией сможет делать с ними все, что ему заблагорассудится.

Он сложил завещание, встал, открыл сейф — в нем оказалось три тысячи долларов наличными. В банковской книжке значился вклад в пять тысяч долларов, эти деньги он не имеет права трогать, он попросит адвоката Хита, чтобы тот сам поместил их повыгодней. Другое дело — эти три тысячи; это улов от «Пущи» и заведений, подобных тому, какое содержит Мод Уильямс, — «подати», их не понесешь в банк, не обнаружив, что твой доход превышает положенное. Да и Тайри не зря его учил: «Пуп, эти денежки добыты кровью, они слишком тяжело достаются, елки зеленые, чтоб с них еще платить налог…» А стало быть, сам Бог велел, чтобы он, Рыбий Пуп, брал их себе на расходы — поездки, подарки, рестораны, костюмы, дорогие безделушки вроде запонок и колец — короче, на то, что не бросается в глаза, наводя на мысль о непомерных барышах.

Он отсчитал десять бумажек по пятьдесят долларов и положил к себе в бумажник: он оденется, купит себе все новое, сменит машину Тайри на другую, последней модели, будет обедать на «Птичьем дворе» у Франклина, куда ходят все деловые люди Черного пояса. И еще он подыщет себе новую девочку. А что такого, ей-богу… Если Глэдис лежит мертвая в задней комнате, это еще не значит, что он обязан быть один. Он был уверен, что Тайри одобрил бы такое решение.

Рыбий Пуп положил в карман конверт, о котором говорилось в завещании, надел пиджак и, сев в машину, тронулся к дому Глории. Из окна гостиной пробивался наружу слабый свет по краям шторы, и ему пришло в голову, что, быть может, она не слыхала еще о смерти Тайри. Он нажал на звонок и уловил — или это почудилось? — осторожный шорох за дверью; и в ту же минуту мягкое свечение по краям окна погасло. Он подождал, теперь уже уверенный, что не почудилось — ни свет, ни шорох, — и позвонил опять, но на этот раз дом, погруженный в темноту, не отозвался ни единым звуком. Черт, но ведь там же кто-то есть… Рыбий Пуп снова нажал на кнопку звонка, оглашая тишину резким металлическим дребезжанием. И снова ничего. Встревоженный, он заглянул с крыльца за угол дома: дорожка, ведущая на задний двор, была безлюдна. Он вернулся к двери и принялся названивать что есть силы.

— Глория! — позвал он громко.

Слабо скрипнула половица. Боится она, что ли? Он не отрывал палец от звонка — если она дома, он заставит ее подойти к двери.

— А-а, да пошла ты… — Он выругался и шагнул было с крыльца. Штора на окне колыхнулась. Что за свинство; ведь она дома! Он приложил рот к филенке двери. — Глория! Это Пуп!

За дверью раздались шаги, дверь приоткрылась, и в щелке показалось лицо Глории.

— Заходи, быстро, — сказала она и, распахнув на мгновение дверь, снова поспешно закрыла ее на засов.

— Вы что так трясетесь? — спросил он.

Не отвечая, она прошла в темноте мимо него.

— Кто это там? — хрипло спросил мужской голос.

— Пуп, — прошептала Глория. — Зажгите свечку.

Секунду спустя в зыбком свете обозначились неясные очертания мужской фигуры, стоящей в дверях на другом конце коридора.

— Здравствуй, Пуп, — долетел до его слуха приветливый шепот.

Рыбий Пуп вошел на кухню — там, освещенный мерцающим пламенем свечи, стоял доктор Брус.

— Вы, док? Господи, вас-то как сюда занесло?

— Ох, хорошо, что ты пришел, — сказал доктор Брус. — Я боялся звонить тебе. Слушай, ты не представляешь себе, какой для меня удар, что так случилось с Тайри.

Рыбий Пуп пригляделся — доктор, казалось, состарился на десять лет. На левой скуле у него чернела огромная шишка. Заплывшие глаза налились кровью; он был без пиджака, и из-за пояса у него торчала рукоятка пистолета. Посреди кухни на полу стояли два чемодана.

— Папа умер, — отводя взгляд, проговорил Рыбий Пуп. — Застрелили его.

— Пуп, я хочу, чтоб ты знал, что произошло… Как бы тебе это ни изображали, помни: я действовал по принуждению. Горько мужчине сознаваться, что он стал помойной тряпкой в чужих руках… После завтрака ко мне в кабинет нагрянули полицейские, забрали и повезли к Мод. Держа у виска пистолет, заставили дважды позвонить Тайри. Если бы я отказался, меня застрелили бы. Потом надели на меня наручники и поволокли в лес, убивать… — Голос у доктора Бруса сорвался, он дрожал всем телом. — Пуп, я не герой, я обыкновенный человек, как другие. Я струсил. Забыл о гордости — какая там гордость! — стоял на коленях, плакал, как маленький… Обещал, что дам им пять тысяч, если отпустят, поклялся, что уеду и никогда больше не вернусь в эти места. Их обуяла алчность, сказали, чтобы я взял деньги и сегодня вечером привез их на квартиру к Мод. Я снял со счета в банке все до цента, и вот — укрылся у Глории. Машина спрятана за домом. Еду в Мемфис… — Доктор Брус осекся, зажав себе рот ладонью, и заглянул Пупу в глаза. — Хочешь меня убить? Убивай, — сказал он с надрывом. — Ты, конечно, считаешь, что я убил твоего папу…

— Не надо, док, — жалобно сказал Рыбий Пуп.

— Мы едем вдвоем, Пуп, — кротко сказала Глория.

Рыбий Пуп закрыл глаза. Тайри умер. Глэдис умерла. А теперь уезжают и Глория с доктором Брусом.

— Пуп, ты молод, — говорил между тем доктор Брус. — У тебя вся жизнь впереди. Уезжай, мальчик! Здесь ты обречен!

— Пуп, ради Бога, поверь, это правда! — с мольбою в голосе поддержала его Глория. — Уезжай, пока не поздно! Поступи опять в школу, тебе откроются иные возможности. Не позволяй ты им толкать себя на путь Тайри! Ни в коем случае!.. Тебе на выбраться из этой ямы! Так и будешь жить в мышеловке, и в любую минуту, стоит им лишь пожелать, она может захлопнуться!

— И куда же вы? — спросил он.

— На Север, — сказал доктор Брус.

Ему нравились эти люди, было грустно думать, что они собрались бежать. Глория и врач связали свою судьбу; он оставался один… Да, он тоже уедет, только не сейчас. Для этого у него еще маловато денег.

— Вы не думайте, я понимаю, о чем вы, — сказал он серьезно. — Просто мне надо сперва много кой-чего сделать. — Он тяжело опустился на стул. — Только как вы проскочите, док? Вас высматривают, надо думать.

— Да, полиция знает мою машину, — сказал доктор Брус. — Придется рискнуть, делать нечего.

Рыбий Пуп задумался. Хотя что тут думать — и так ясно, их поймают…

— Погодите, а что, если я вас посажу в катафалк и без помех подброшу до Мемфиса, — предложил он.

— Ох, Пуп, — благодарно вздохнула Глория.

— Да, это бы хорошо, — сказал доктор Брус.

— Много у вас всего с собой?

— Жизнь да два чемодана, — смахивая слезы, сказала Глория. — Пуп, не осуждай меня за то, что уезжаю. Тайри больше нет, а я совсем одна.

Рыбий Пуп протянул ей толстый конверт.

— Вот, папа оставил для вас.

Присев на стул, Глория вскрыла конверт и вынула из него перевязанную стопку бумаг и пачку денег. Она отвернулась и, низко склонясь к коленям, дала волю слезам. Немного погодя она выпрямилась, нервно скомкала конверт вместе с содержимым и неловкими пальцами засунула за вырез платья.

— Зачем он это сделал, — рыдала она. — Говорила я ему…

— Папа сделал как надо было, Глория, — сказал Рыбий Пуп.

— Бедный Тайри, — всхлипнула она. — Какая гордыня жила в человеке. Умирал — а сам, я знаю, думал, что поступил правильно.

— Да, он так и сказал, — подтвердил Рыбий Пуп.

— Ну как же насчет катафалка, Пуп? — с беспокойством спросил доктор Брус. — Если полиция меня схватит, мне конец.