Вителли заметно помрачнел, словно пропуская неприятные воспоминания, и заговорил немного быстрее.
— Ему исполнилось восемнадцать. Он был уже совсем взрослый, поступал в Принстон. Спланировал свое будущее лет на десять вперед. У нас было немного общего: у него учеба, блестящее будущее, у меня не самый лучший период в жизни, — путано подвел черту под неприятным моментом Вителли. — Франко вернул мне вкус к жизни, дал надежду, и самое главное — свою дружбу. Многие считают его жестоким человеком, Олег, — проговорил Вителли, — но у меня никогда не было более близкого человека, чем Медичи.
— Его помощь нельзя назвать бескорыстной, — заметил я. — Он помог вам, чтобы получить преданного помощника.
Джино сделал глубокую затяжку.
— Если кто-то обладает властью указывать остальным, что делать, то только потому, что они сами ему это позволяют. Ждут, что этот некто решит за них накопившиеся проблемы, обеспечит работой, поможет в трудную минуту…
— И потом за это расплачиваются.
— Да, — спокойно согласился Вителли. — Но я чувствовал себя обязанным. Скажи, — неожиданно спросил он, — что ты чувствуешь ко мне?
— Ну… это… совсем другое, — растерялся я, хотя совершенно точно знал, что испытываю. Самую настоящую преданность, готовность сделать всё, что этот человек мне прикажет. Я не мог в этом признаться.
— Разве? — сощурился Вителли.
Я помолчал.
— Вы — не он, — наконец тяжело проронил я. — Я никогда бы не смог довериться ему.
— Ты не знаешь Медичи. Он поступает правильно.
— Правильно, — усмехнулся я. — А как же поступаю тогда я?
— Не сравнивай себя и его, — усмехнулся в ответ Джино. — Ты тоже поступаешь правильно. Просто действуешь так, как говорит тебе твоя совесть. Но даже если ты выживешь, ты не поднимешься высоко. Чтобы подняться, нужно действовать правильно по кодексу системы. Олег, я был таким же молодым и глупым, и мне никто не помог. Я не хочу, чтобы тебе пришлось стать на тот же путь, что и мне. Ты должен жить своей жизнью.
За эти слова я многое готов был отдать. На душе стало легко и ясно. Почему раньше всё казалось мне таким сложным? Всё будет хорошо! Вителли поможет мне разобраться со Спрутом, я поеду домой, успокою родных, которые, наверное, уже с ума сходят, заберу Ладу в Одессу, мы поженимся — по-другому и быть не может — и прилетим к Вителли уже вдвоем. Всё будет именно так. Будем навещать его так часто, как сможем, мы станем ему семьей. Лада поймет. Она всегда меня понимала. А когда у нас появятся дети, Джино сможет почувствовать себя самым настоящим дедом, главой маленькой семьи. Черт побери, всё так и будет! Я обязан этому человеку жизнью, я полюбил его как родного отца, и я хотел, чтобы он был счастлив.
Мы проговорили до полуночи. Вителли расспрашивал меня о моей семье, о невесте, о планах на будущее — так, точно у меня не осталось никаких проблем в настоящем.
Джино смеялся, когда я рассказывал про свою кошку, которая считала главным призванием в жизни кидаться людям под ноги, про институт, после которого я скорее растерял силы, чем обрел их, про Черное море, которое на самом деле самое синее в мире.
Осторожными расспросами я заставил Вителли признаться, что у него действительно больное сердце, но соблюдать щадящий режим, прописанный доктором, ему не позволяла гордость. Я с ним тогда согласился…
— Баста, — хлопнул по подлокотникам Джино. — Пора спать. Пойдем, покажу твою комнату.
Я не возражал. Тревожная последняя ночь у итальянцев, бессонная ночь в притоне, где мы с Ником ждали рассвета — я валился с ног от усталости. Побои тоже давали о себе знать — хотелось лечь и не двигаться, по крайней мере, неделю.
— Мобильный не выключай, — посоветовал Вителли, — Спрут должен успокоиться. Пусть знает, что ты ещё здесь.
Я не спорил. Только надеялся, что Спрут не станет звонить мне ночью — хотелось выспаться. Вителли дал мне зарядное устройство, я поставил мобильный на ночном столике, разделся, лег и уснул почти сразу.
Звонок раздался в начале четвертого утра.
— Будь ты проклят, Спрут, — выдохнул я, не открывая глаз, и протянул руку за мобильным. — Чего ты хочешь, урод, в такое время? — раздраженно выдавил из себя я, даже не посмотрев на высветившийся номер.
— Твою мать, белый ублюдок!!! — заорал в ухо знакомый голос. — Русский, какого хрена ты это сделал?!
— Джу-джулес? — зачем-то уточнил я, усаживаясь в постели.
— Нет, мать твою, президент Соединенных Штатов! Ты, везучий сукин сын! Как тебя угораздило связаться с мафией?! Чтоб ты сдох, кретин!
— В чем дело?
Сон сползал с меня крайне неохотно; пришлось с силой провести ладонью по глазам, чтобы хоть немного стряхнуть с себя дурманящую пелену.
— В чем дело?! И он ещё спрашивает, в чем дело! — возмутился мулат. — Я тебе скажу, русская сволочь, в чем дело! Сандерсон мертв, все его ребята мертвы! На «Потерянный рай» наехали макаронники! Откуда они узнали, что у нас нет крыши?! А я знаю, откуда! Все знают, что это ты их навел! Русский! Русский!!! Ты ещё там?
— Джулес, — наконец окончательно проснулся я. — Сандерсон мертв?
— Грохнули ещё утром! Мы с Дэвидом дежурили в клубе, нам повезло. Услышали новости и вовремя смотались оттуда. Признайся, русский! Это твоих рук дело!
Я лихорадочно соображал. Что там говорил Ник? Спрут оказывал услуги…
— Послушай, я ничего не знал…
— Но трепался? Трепался, ублюдок, признайся?!
— Может быть, — сдался я. — Но я не думал, что так всё выйдет!
— Я охреневаю, русский! Ты откуда свалился на наши головы?!
— Между прочим, это ты меня завербовал, — парировал я. — Сандерсон… сам виноват. Он меня обидел.
В трубке поперхнулись воздухом.
— Вы меня во всё это втянули, — воспользовавшись паузой, вставил я. — Нечего теперь меня винить. Кроме того, я действительно не знал, что происходит.
— Теперь знаешь? — помолчав, спросил мулат.
— Я спрошу, — тоже подумав, ответил я. Мне и в самом деле нужно было поговорить с Вителли, хотя я сомневался, что получу ответ.
— Ты высоко забрался, да, русский?
— Нет, — честно признался я. В трубке недоверчиво хмыкнули.
— Устроил ты всем сюрприз, турист хренов, — протянул мулат. — И мне, и Дэвиду, и своему кубинскому другу, но самый большой — Сандерсону. Знаешь, а ведь никто не принимал тебя всерьез. Опасались, да, избегали, но не думали, что ты способен… а ты, оказывается, способен.
— Погоди, — нетерпеливо перебил его я. — Маркус всё ещё в Чикаго?
— А куда он денется? Когда всё это случилось, я по его роже видел, что ему это в кайф! «Потерянный рай» накрыли, ты живой, а я в глубокой заднице! И он очень рад, поверь мне на слово!
Я промолчал. Джулес не мог знать о нашем с кубинцем разговоре на кухне. Выходит, Меркадо не сдержал своего слова. Patria o Muerte. Родина или смерть. Кажется, Марк сделал свой выбор.
— Русский!
— Что? — поморщился я: Джулес, казалось, находился рядом, и кричал в самое ухо.
— Что будет с нами?
Я удивился. Тон Джулеса казался почти заискивающим. Таким тоном мулат разговаривал с боссом. Неужели Джулес и в самом деле верил, что я могу на что-то повлиять? Мне стало смешно.
— Я спрошу, — повторил я. — Как Джил?
— Жива, — брезгливо фыркнул мулат. — Что ей будет? С ней Дэвид.
— Спокойной ночи, Джулес.
— Эй, чувак! — заволновалась трубка. — Не забывай про нас. Я не хочу сдохнуть, как Сандерсон! Никто из нас не хочет. Русский…
— Я тебя понял, Джулес, — устало сказал я, снова откидываясь на подушку. — Не волнуйся.
— Я тебе ничего плохого не делал, русский, — напомнил мулат. — И Дэвид тоже.
— Я всё помню, — ответил я и отключился.
Наверное, с полчаса я лежал без сна, растревоженный телефонным звонком. Проклятый мулат! Он всегда находил способ испортить мне настроение. Всё только начинало налаживаться…
Кажется, с этой мыслью я снова уснул.
Проснулся поздно. Комнату заливал яркий солнечный свет, и я какое-то время лежал, ослепленный им, ощущая тепло толстого одеяла, и совсем не хотел вставать. Я действительно чувствовал себя как дома, когда можно позволить себе поваляться лишний час в постели, и только воспоминание о ночном звонке заставило меня вскочить.
