Я понял ещё кое-что. Нет такого народа — американцы. Есть англичане, итальянцы, испанцы, кубинцы, немцы, русские, наконец. Не существует народа американского, нет у них общего корня. Американец — это тот, кто забыл о том, к какому народу принадлежит. Это все те, которые поверили внушению, будто можно быть счастливыми и без того, чтобы помнить, кто ты есть. Это те, кто поменял сытое тело на пустую душу.

Американцы — обманутая нация. Их заставили поверить, что можно забыть свой язык, родину, традиции, веру, в конце концов, — забыть без всяких последствий. Жить сегодняшним днем. Но это большой обман. Нельзя брать и не отдавать. Нельзя потребительски относиться к жизни. Нельзя не верить. Нельзя оставлять своим детям в наследие испорченный наркотиками и беспорядочными связями генофонд, культ тела, высмеивание духа, болезни, порножурналы, злые мультфильмы, жестокие правила выживания, и никакой надежды на светлое будущее.

Нельзя сдаваться. Нельзя забывать о том, кто ты есть. Проходит всё, даже посмертная слава, но в своих детях человек заново проживает жизнь. И нужно обеспечить потомкам достойный мир, который примет их, и будет к ним чуть милосерднее, чем был к нам…

Мне повезло. Я хорошо осознаю это и очень благодарен. Будь я чуть слабее или менее удачлив — я бы остался там, с ними, в качестве жертвы или палача. У меня возникло странное чувство — я ощущал себя другим человеком. Ушли желторотая наивность и юношеское самомнение, сгладился бескомпромиссный максимализм, из памяти стерлось гадливое отвращение черных воспоминаний, появилась спокойная уверенность в себе — то, чего мне не хватало с детства. Я замечал теперь намного больше, чем раньше, и был готов ко всему. Мне ещё подумалось, что одно и то же место, наполненное событиями, неодинаково действует на разных людей.

Я прошел испытание, но знаю, что в этом нет моей заслуги. И за это я был тоже благодарен.

— Постарайся выспаться, любимый! — посоветовала супруга, звонко чмокнув меня в нос.

— А мы пойдем играть вечером в футбол, па? — дернул меня за рукав Иван.

Я был против, чтобы сына назвали Иваном. С моей фамилией бедного ребенка ждала весёлая жизнь! Но Лада хотела назвать его в честь своего отца, и я смирился. Ну и потом… когда-то человек по имени Джон говорил, что мечтает о том, чтобы кто-то назвал ребенка в его честь. Почему-то при регистрации первенца я вспомнил о нем, хотя, казалось, напрочь забыл события прошлых лет.

— Папа устал, — заметил проницательный младшенький, Святослав. — Он спать хочет!

Лада пригладила волосы, провела кисточкой с румянами по щекам, и улыбнулась мне. Обменяться поцелуем мы не успели: уставшая ждать маму Василиса угрожающе захныкала.

— Я позвоню от родителей, — пообещала Лада, и моя обожаемая семья с шумом выкатилась на улицу.

Я проводил их взглядом из окна — с пятого этажа мои малыши казались совсем крошечными — увидел, как семейство Грозных садится в маршрутку, и со спокойной душой улегся спать. Последние годы выдались нелегкими: я похоронил родителей, прошел курс лечения, зарабатывал, как мог: рождение вначале Ванюхи, а потом двух близнецов, Тоши и Василисы, принесли вместе с огромной радостью большие финансовые сложности. Но слава Богу, жизнь начала налаживаться. Вот и сегодня выдался редкий выходной: Лада решила оставить малышей у своих родителей, чтобы мы смогли провести вместе хотя бы пару дней.

С этой блаженной мыслью я и закрыл глаза.

Дверной звонок требовательно тренькнул несколько раз, вырывая меня из полусна. Я подскочил. Мы никого сегодня не ждали, и я подумал, что это мне только приснилось, как трель повторилась. На этот раз ясно указывая на нетерпеливость человека за порогом. Простонав, я поднялся с дивана, и недовольно поплелся открывать.

Долговязый брюнет, похоже, только и ждал, пока распахнется дверь.

— Олег!

Признаться, я невольно отступил, оглушенный и обескураженный радостным приветствием незнакомца. Не теряя времени, тот схватил обеими руками мою кисть, и энергично затряс. Половину лица скрывали упавшие на лицо волосы и огромные солнцезащитные очки, непривычно смотрящиеся в наших широтах в середине октября. Осень у нас наступала рано, с дождями и холодным ветром.

— Простите? — нахмурился я, решительно потянув ладонь из цепкого капкана пальцев незнакомца.

Тот не отпускал. Наоборот, хватка стала ещё сильнее, а улыбка — шире.

— Мамма миа! — Воскликнул мужчина на английском, делая шаг вслед за моей безуспешно выдирающейся рукой. — Русский, ты меня совсем не помнишь?

Всё ещё не до конца веря собственным глазам, я опустил взгляд на наши тесно переплетенные пальцы. Потом перевернул ладонь гостя и уставился на его кисть. Я хорошо помнил эту изувеченную руку. На ней не хватало двух пальцев, потому что пистолет разорвало, и…

— Это я, — не выдержал мужчина, выдергивая правую руку из моих вспотевших ладоней. — Примо!

Я издал сдавленный звук, в то время как Манетта, чертов живучий итальяшка, облапил меня, хлопая по спине и осыпая сразу десятком вопросов. Здесь, столько лет спустя, человек из прошлого, в лабиринте спальных микрорайонов Одессы! Это не могло быть правдой просто потому, что… такие встречи и такие гости не бывают случайными.

На душе сразу стало тоскливо.

— Примо!

— Мадонна, он вспомнил! — прослезился Примо, с улыбкой глядя в моё ошарашенное лицо…