Отто приподнял бровь, уголок губ его чуть дернулся. Очевидно, его позабавила моя постановка вопроса: я сразу взял быка за рога. Молчал мистер Ленц долго, затем улыбнулся чуть шире и слегка наклонился вперед.

— Интересно. Вы пытаетесь найти его?

— Ответ очевиден, мистер Ленц.

Мне был противен собственный голос: негромкий, хриплый, бесконечно усталый. Рядом с хозяином заведения я чувствовал себя обнаглевшим бомжом, требовавшим номер люкс у менеджера отеля.

— Интересно, — повторил Отто. — Позвольте спросить… зачем?

У меня совсем не осталось сил продолжать разговор в таком стиле.

— Вы знаете, где он находится, или нет?

Мистер Ленц окинул меня долгим и странным взглядом. Мне стало не по себе: что-то было не так. Он…

— Нет, — последовал медленный ответ. — Я не знаю, где находится Спрут. И никто этого не знает. Но если вы его ищете, то будьте уверены, он вас найдет сам.

Я посидел ещё несколько секунд, затем поднялся.

— Спасибо, мистер Ленц.

— Рад был познакомиться, — снова улыбнулся хозяин. — Воочию.

— Вам обо мне рассказывали?

— О да. Русский из Чикаго, — Отто снова застучал по клавишам ноутбука. — Я о вас слышал.

Развернувшись, я вышел из кабинета. Силы покинули меня, я вновь чувствовал пробирающий холод, безумную усталость, жестокий голод, и желание упасть и заснуть прямо здесь.

Никогда мне не было так плохо, как в этот день. Третий день моего пребывания на улице.

Что ж, я сделал, что мог. Теперь, чтобы не умереть с голоду, мне было необходимо найти работу. Здесь, в этом чужом городе, где всё его население жило по принципу «каждый сам за себя», я не рассчитывал на удачу и легкие победы. Но я и не собирался сдаваться.

В кармане звенела мелочь, передо мной лежал величественный Бродвей, и у меня ещё оставались силы — совсем немного — чтобы бороться за себя. И я был намерен бороться до последнего вздоха.

Вначале я бродил, не задумываясь о том, куда иду и зачем. От Коламбус-сквера я свернул направо, прошел пару кварталов и направился на юг. Я смотрел на витрины, пытаясь увидеть хоть где-нибудь объявление о работе, но, наверное, мне просто не везло. Я устал, зверски хотел есть, и окончательно замерз.

В конце концов, после блуждания по улицам, у меня осталось только одно желание: оказаться в тепле и съесть что-нибудь горячее. Конечно, по поводу «съесть» я поторопился, но зайти в кафе, где наверняка окажется теплее, чем на улице, и выпить чашку чая я вполне мог себе позволить — хотя возможно, это станет последней роскошью в моей жизни. Я хотел этого всеми фибрами измученной души и каждым оставшимся в кармане центом.

Именно поэтому я остановился посреди улицы и осмотрелся. Небольшой ресторанчик на углу показался мне уютным и дружественным, почти домашним. Надпись на вывеске я не сумел прочесть, язык оказался незнакомым. Возможно, я подсознательно искал что-то особенное, что-то национальное — любой страны, только бы не безликий американизм, выглядывающий с каждого рекламного щита. Знаете, бывают на свете места, которые обладают своим секретом притяжения; это оказалось именно таким местом.

В животе заурчало, я невольно прижал к нему ладонь. Стеклянные витрины безжалостно показывали покрытое пылью, осунувшееся лицо с горящими глазами, и потрепанную, грязную одежду.

Я проторчал снаружи, наверное, минут пятнадцать, разглядывая свое отражение, пока голод не пересилил стыд. Оправив на себе одежду и наскоро пригладив волосы, я зашел внутрь.

Над дверью мелодично звякнул колокольчик, и мужчина за буфетной стойкой поднял голову. Отступать было поздно.

— Шалом, — улыбнулся он.

Только теперь я сообразил, что меня занесло в еврейский ресторан. Я слабо улыбнулся в ответ: похоже, хозяина не сильно смущал мой внешний вид. Я немного ободрился.

— Чай, пожалуйста, — попросил я, не слишком уверенно усаживаясь за крайний столик. Вместо стульев под окном оказались широкие лавки с кожаными сидениями, вызвавшие у меня почти животное желание лечь и заснуть прямо на них. Они в любом случае выигрывали у ледяной земли и сырых листьев, на которых я провел две ночи подряд практически без сна.

Хозяин занялся приготовлением чая, а я принялся разглядывать зал. Первая моя мысль, когда я глянул за окно, была эта — наконец-то я внутри, а все эти люди за стеклом — снаружи! Наконец-то не я с бессильной завистью смотрю на обедающих людей в теплых ресторанах! Глупая была радость, унизительная. Но я радовался в ту минуту.

Кроме меня, ещё один стол занимал тучный мужчина в костюме, в тот момент не спеша намазывавший хлеб маслом; я поспешил отвести от него взгляд. Больше в ресторане никого не оказалось, и уютная тишина вместе с долгожданным теплом показались мне настоящим раем. Я вымученно улыбнулся сам себе, и снова наткнулся взглядом на мужчину в костюме. Голодный желудок предательски заурчал — слабо, без особой надежды — взгляд невольно задержался на уставленном блюдами столе.

Никогда прежде я не видел с таким удовольствием обедающего человека. Я забыл обо всем на свете, как загипнотизированный уставившись на мужчину. Где-то в глубине души я понимал, что так глазеть неприлично, и меня сейчас попросту выставят вон, чтобы не мешал порядочным клиентам, которые заказывают не только чай — но ничего не мог с собой поделать. Я следил за пухлыми пальцами, отрывающими ножку цыпленка, смотрел на капли жира, стекающие с вилки, проклятье — да я завидовал каждому глотку вина, сделанному им! Цивилизация слетает с человека тем быстрее, чем он голоднее, подумалось мне, когда мужчина наконец заметил мой взгляд. Я вспыхнул и быстро отвернулся.

— Чай.

Хозяин подошел совершенно бесшумно, поставил передо мной большую расписную чашку на блюдце.

— Спасибо, — проговорил я. — Может быть, у вас найдется… — под внимательным и понимающим взглядом мужчины слова застряли в горле; я так и не смог спросить. — Нет, ничего. Спасибо.

Мы остались одни в зале, я и посетитель. Перекинувшись с ним парой фраз, хозяин — которого, как выяснилось из тихой фразы толстяка, звали Моше — отлучился на кухню. Я обхватил свою чашку ладонями и постарался как можно ниже опустить голову. Хотелось исчезнуть или провалиться сквозь землю. Это же надо, решиться спросить о работе перед другим посетителем! Я вел себя унизительно. Это на самом деле жестоко — показывать голодному, как ест другой. Я проклинал себя за то, что решился вообще зайти в глупый ресторан. Мне стало стыдно так, как никогда в жизни, даже слёзы едва не выступили. Я сконцентрировался на чашке чая.

Спустя несколько минут кухонная дверь приоткрылась. Женщина в белом переднике пронесла мимо меня поднос с блюдами. От вкусного запаха закружилась голова; я отвел глаза и сделал глоток своего чая. Он оказался потрясающим, ещё горячим, сладким, и очень ароматным. Но не настолько, чтобы забивать запахи с соседнего столика. Я снова обхватил чашку руками, стараясь растянуть удовольствие.

— Эй, парень.

Для такого плотного мужчины у незнакомца был и голос под стать: глубокий и сочный. На вид я бы дал ему около шестидесяти, выпирающий живот и крупный, весь в прожилках нос уличали в нем любителя выпить. На безымянном пальце мужчины я успел заметить перстень с камнем, прежде чем взгляд темных, блестящих глазок не уперся мне в переносицу.

— Можешь передать соль? — спросил он, поднимая над столом пустую пузатую бутылочку. — Моя кончилась.

Он говорил с заметным акцентом, но очень бегло. Явно из иммигрантов, которому, однако, часто приходилось пользоваться родным языком. Выбравшись из-за стола, я прихватил солонку из маленькой корзиночки, и подошел к мужчине, стараясь не смотреть на заставленный едой стол.

— Grazie, — улыбнулся толстяк, принимая солонку из моих слегка подрагивающих пальцев.