Еще одна слониха, Жизель, не уступала по размерам Боадицее и происходила, по-видимому, от того же далекого матриарха[2].
В первый год работы я насчитал в семье Боадицеи шесть самок, достигших половой зрелости, и четырнадцать их отпрысков. Совсем маленькие слонята буквально липли к своим матерям. Малыши постарше с зачатками бивней, больше похожих на зубочистки, были тоже привязаны к матерям. Но когда ростом они становились в половину взрослого животного, определить их мать было чрезвычайно трудно.
Когда я начал пользоваться методом Лоуза для определения возраста слонят (сравнивая рост слоненка на уровне плеча с ростом матери), то возрастные категории малышей дали довольно точные данные об относительной плодовитости самок. Однако меня заинтриговал тот факт, что, несмотря на большое количество слонят в возрасте от одного года до трех лет, в первый год моих наблюдений не родилось ни одного слоненка. Я тут же подверг сомнению правильность определения возраста малышей и принялся искать более точный способ.
Сначала я прибег к простейшему методу. Я выкрасил бамбуковый шест черными и белыми полосами шириной 10 сантиметров и стал возить его с собой в «лендровере». Для измерения роста следовало застать слона на открытой местности, чтобы хорошо были видны нога и лопатка, и сделать снимок. Когда «объект» удалялся, Мходжа брал шест и устанавливал его в след ноги. Я делал снимок, который служил масштабом первого. Метод был прост, точен и дешев. Но, увы, применим лишь к самцам-одиночкам. Он не помогал при съемке сбившихся в кучу самок с детьми: их следы накладывались друг на друга. Проблема долго мучила меня, но в конце концов решение нашлось.
Однажды будучи в Дар-эс-Саламе, я отправился на поиски старых аэрофотоснимков озера Маньяра. В отделении Топографической службы мне встретился один канадец-лесовед, специалист по фотограмметрии — науке, позволяющей определять размеры объектов по фотографиям. Он посвятил меня в тайны расшифровки снимков. Лесоведы с давних пор используют стереоаэрофотосъемку деревьев. Подобные рельефные снимки Маньяры оказались просто чудесными: обрыв выглядел как наяву, а крона каждого дерева смотрелась, словно отдельный гриб. Канадец измерял малейшие параллаксы на увеличенных снимках разного периода и рассчитывал по ним высоту деревьев. Его тоже интересовали вопросы роста.
Внезапно меня осенило, что, приспособив принцип стереофотографии к наземным условиям, я получу возможность измерять рост слонов! Простейшие законы геометрии позволяли высчитать, что хорошие стерео-снимки я получу, использовав два зеркала и одну посеребренную прямоугольную призму. Я взял два длинных стержня с зеркалами на концах и призмой посредине для отражения световых лучей в фотоаппарат, укрепленный на Т-образной металлической ноге. Теперь в мой объектив попадало сдвоенное изображение снятого объекта.
Расчет был прост. Он основывался на двух замерах снимка: определялось расхождение между двумя изображениями-близнецами слона, и таким образом получался его рост. Я проводил эти замеры, вернувшись в Оксфорд, в отделе ядерной физики, на чудесном аппарате, называемом «машиной для измерения траекторий в пузырьковой камере». Ее истинное назначение осталось для меня тайной, но с ее помощью я увеличивал негативы в 25 раз, проецируя их на экран. Благодаря микроманипуляторам и сервомеханизмам получались координаты, которые регистрировались с точностью в два микрона и передавались в ЭВМ, а последняя выдавала рост и возраст слона.
Самые изощренные методы измерений, которые я применял в последний год исследований, лишь подтвердили эмпирические оценки возраста, сделанные па местности путем сравнения роста слонят с ростом взрослого и составления таблицы роста слонов каждой семейной группы.
Окончательный вариант аппарата для измерения роста был собран из легких алюминиевых трубок и перевозился в обитом пенопластом ящике на заднем сиденье «лендровера». Работать приходилось осторожно, дабы не сбить настройку зеркал, тщательно выверяемую перед каждым выездом на местность. Малейшее смещение грозило нарушить точность прибора. К моему вящему удовлетворению, оказалось, что аппарат работал с точностью до 2 сантиметров.
Выяснилось также, что аппарат — действенное средство защиты (вот порадовался бы Архимед!). Однажды я охотился за одиноким самцом. Он заметил вспышку, задрал хобот и кинулся в атаку. На открытой местности не было ни малейшего укрытия. Бросить прибор и пуститься наутек? Ни в коем случае! В последнее мгновение я наклонил зеркало и направил солнечный зайчик в глаз слону — тот уже был так близко, что не составило никакого труда нацелить отраженный луч в его окаймленный засохшей грязью глаз. Ничего не видя перед собой, он застыл на месте и попытался разглядеть меня вторым глазом, но ослеп и на него. Он с недоумением потоптался на месте, повернулся и величественно отправился восвояси.
Довольно скоро стало ясно, что угрожающие атаки были на самом деле не столь страшны, как казались. Боадицея принимала самые воинственные позы, но иногда, перед тем как пуститься наутек, я чувствовал ее колебания. После четырех месяцев пребывания в Маньяре я решил принять вызов и не отступать перед атакой Боадицеи. И не ошибся: она как вкопанная остановилась в десяти шагах от «лендровера», подняв при торможении тучу пыли. После этого все ее ухищрения лишь слегка мешали моей работе, а вскоре я вообще перестал обращать на нее внимание. Будучи самой раздражительной из всех сородичей, она часто сердилась и возмущалась моим присутствием. Леонора же, напротив, сохраняла олимпийское спокойствие, косясь на едущую машину. Так как Боадицея была агрессивнее других знакомых мне слонов, я сделал неверный вывод о том, что более спокойное животное менее опасно.
К середине 1966 года я практически знал «в лицо» всех толстокожих, облюбовавших открытую северную часть парка, и не предполагал, что могу встретиться с новой группой. А потому однажды утром, завидев незнакомых слонов, спокойно пасшихся в высокой траве, тут же решил занести их в свою картотеку. Сильный ветер заглушал шум двигателя, и я довольно близко подъехал к животным. Но стоило мне выключить двигатель и усесться на крыше, как вся четверка развернулась, насторожив уши, словно радары ракетной установки. Одна из самок тряхнула головой, и без всякого рева или другого знака угрозы они ринулись па меня.
Такое поведение нормально для слонов, и я преспокойно сидел на крыше и ждал, когда они остановятся. Но они не останавливались! Когда первая оказалась метрах в десяти от машины и продолжала нестись, но снижая скорости, я камнем рухнул через люк в крыше на пол машины и вжался в самую дальнюю стенку. В последнюю секунду они все же остановились. Одна из слоних бивнями разнесла в куски сухую ветвь и, возвышаясь надо мной, издала во всю мощь легких душераздирающий, пронзительный рев, вложив в него все обуревавшие ее чувства.
Свои ощущения я, пожалуй, не стану описывать. Эти слоны резко отличались от встреченных мною до сих пор, они были враждебно настроены к человеку. Почему они остановились в тот раз, я не знаю. Потом я встречал их неоднократно, и всегда их атака имела завершение.
После нападения вся четверка довольно долго паслась поблизости, и я смог их сфотографировать. Они были примерно одного роста и имели длинные изогнутые бивни. У одной из них на ухе виднелся большой круглый нарост. Я нарек их сестрами Торон — по имени воинственной королевы, героини греческой мифологии.
С июня начался сухой сезон, речка поменяла свой красный цвет на зеленый, а затем стала совершенно прозрачной. Улитки, крохотные плоские спиральки, спускались по водопаду. Я купался каждый день, ныряя со скалы из розового гнейса. Спокойные воды с обильной водяной растительностью оказались раем для улиток. Однажды после купания я почувствовал зуд на коже, который не прекращался весь день и большую часть ночи. Полегчало мне лишь к утру. Позже выяснилось, что в воде появились переносчики шистосоматоза и виной тому были улитки.
