И вот в моих руках тоненькая папочка — «Дело № 114. Акашев Константин Васильевич». Уже самый первый документ — потрясение: заполненный лично Акашевым «Анкетный лист Представительства НКВТ в Италии. Импортный отдел».
Открывается анкета указанием: «Ответы писать четко, ясно и точно на вопросы». Далее — суровое предупреждение: «Лица, давшие неверные сведения, будут преданы суду Ревтрибунала».
Вопросов в этой многостраничной анкете — сорок шесть.
Читаю, поражаясь удивительному своеобразию личности ставшего мне уже близким человека. Манера некоторых ответов, стремительность волевого, размашистого почерка открывают для меня все новые черты характера Константина Васильевича Акашева.
Я почти зримо вижу молодого мужчину, склонившегося над письменным столом в доме за номером 72 по римской улице Виа Систино. Мне кажется, что он улыбается, заполняя анкету.
Кто и кого из нас станет сегодня спрашивать, к примеру, так: «Месячный оклад или доход до революции, из каких источников?», «Состояли ли владельцем собственных торговых или промышленных предприятий, где и когда, количество рабочих и оборотный капитал?», «Чем занимались до 1905 года, с 1905 по 1917-й, с марта 1917-го до Октябрьской революции?»
Как я благодарен тем, кто придумал этот наиподробнейший опрос, тем, кто сохранил анкету — до сих пор единственный из найденных мной документов, написанный собственноручно Акашевым. Уроженец латгальского села Махалино, белорус. Знает французский, итальянский, немецкий и польский языки.
Мать Акашева — Екатерина Семеновна Воеводина, сводные брат и сестра — Лев и Александра Воеводины живут на территории Латвии, к которой отошла тогда по мирному договору часть земель бывшей Витебской губернии.
«Принимал ли активное участие в Октябрьской революции?» — «Принимал», — отвечает Акашев. «В чем заключалось ваше участие», — требует сообщить анкета. «Подробности долго писать». И все? Я ведь, как теперь и вы, знал уже эти исключительные «подробности», но тогда, 20 июля 1921 года, о них, кроме нескольких человек, не ведал никто. Кто бы удержался ответить хотя бы так: «Вывел артиллерию из Зимнего дворца»…
И на вопрос, подвергался ли репрессиям по политическим делам, за что именно и когда, — в ответ лишь названы города, годы и статьи, по которым судился. Это уже характер.
«Какую работу полагаете для себя соответствующей?» — вот, кстати, вопрос, который в наши дни следовало бы ввести во все кадровые анкеты. И в анкетах для вступающих в партию был тоже подобный вопрос, человек, знающий себя и свои возможности, открыто сообщал об этом. Акашев ответил коротко: «Авиация и летание».
Так я узнал о его семье, членстве в московском отделении профсоюза инженеров, окладе (4500 лир), дошел до последнего вопроса: «Что вы хотите сообщить?» «Будет с вас». И ниже размашисто: «Акашев».
Думаю, что и поныне он единственный из советских граждан, кто посмел так темпераментно, непосредственно завершить заочную «беседу» с неким вышестоящим опрашивателем: «Будет с вас». Следом за анкетой подшиты несколько копий мандатов, запросов, отношений. Наркомвнешторг обращается к наркоминделу Чичерину, сообщая, что поддерживает командирование за границу совместно с товарищем Акашевым ряда специалистов. В их числе: «тов. Гвайту, летающего на самолетах всех систем, тов. Нильсена — шведского летчика, знающего скандинавский рынок». Назван еще «известный специалист по моторостроению тов. Шухгалтер».
Насколько важно это задание, говорит телеграмма наркому Красину о прибытии Акашева в Ригу. Другая просьба: «Срочно завизировать заграничный паспорт тт. Акашеву и Гвайте — представителям Главкоавиа, прибывших из-за границы в Москву по служебным делам…»
В этих бумагах дважды названо имя летчика Евгения Гвайта, мы уже встречались с ним во время боев за Казань. Он снова рядом со своим бывшим командующим.
Летом 1922 года газеты и журналы сообщили: «Красный военный летчик Гвайта помимо боевой работы приобрел громкую известность и на мирном фронте, совершив на маленьком самолете блестящий перелет из Англии в Советскую Россию».
Этот миниатюрный самолет — одноместный биплан «авро», называвшийся «бэби» (ребенок), — с мотором всего в 35 лошадиных сил, закупленный в Англии, Гвайта доставил в Москву, пролетев 2755 километров за 23 часа полетного времени. При этом летчику предстояло пролететь над европейскими государствами, с которыми наша страна не имела дипломатических отношений. О том, как он вышел из этого положения, Гвайта рассказал в своей книжке «Мой перелет из Лондона в Москву»: «Мой «авро» «бэби» был зарегистрирован как английская машина и весь разрисован большими буквами, комбинации которых являются опознавательными знаками для самолетов по международному соглашению». Добавлю, что воспитанник Гатчины свободно владел английским и немецким языками. Гвайта рассчитывал долететь без посадки до Германии, с которой дипломатические отношения были, но сильнейший дождь, заливавший его в открытой кабине, почти полное отсутствие видимости да еще перебои в моторе требовали немедленной посадки. Самолет над Голландией. С трудом выбрав клочок суши, Гвайта приземляется, и… «машина увязла в землю и плавно перевернулась. Со всех сторон бежали ко мне люди. Ноги вязли чуть не по колено… Голландской визы у меня не было…»
Но английские опознавательные знаки и английская речь, видимо, сыграли свою роль. У жителей Тильбурга, с которыми Гвайте пришлось провести два дня, не возникло даже тени подозрения. А там из Англии прислали новый руль поворота взамен поврежденного. А вот в «законной» Германии его взяли да и задержали, пришлось даже ехать в Берлин за разрешением на вылет. Приключений было более чем достаточно. Вылетев из Лондона 9 июня, Гвайта прибыл в Москву 27-го на Ходынский аэродром. О дальнейшей судьбе Евгения Ивановича я смог узнать от его племянницы Л. Б. Ивантер, откликнувшуюся на одну из моих публикаций: «… В дальнейшем судьба Евгения Ивановича сложилась непросто, он оказался в Соловках, а в начале тридцатых годов был выслан в Караганду. Поступил учиться заочно в Московский автодорожный институт. Вернувшись в Москву в 1935 году, закончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию по автомобильным двигателям… Когда началась война, добровольно вступил в армию (в Горьком, в Москве ему отказали), преподавал в школе танкистов, потом в действующей армии ремонтировал танки и дошел до Праги. Судимость с него сняли во время войны за боевые заслуги, после чего был награжден орденом. После демобилизации жил у нас с мамой — его сестрой — в ожидании возвращения из армии жены — фронтового хирурга. Умер Евгений Иванович зимой 1946 года, немного не дожив до пятидесяти лет». Вот какая героическая и печальная повесть. Что еще во внешторговском деле Акашева?
Интересная деталь в копии справки: «… Тов. Акашеву было обменено две тысячи рублей советскими знаками на такую же сумму знаками старого образца («романовскими»)». Значит, были еще в ходу за границей «романовские». Надеялись, что ли?
А вот что можно прочесть в одном из акашевских мандатов 1921 года: «…Все советские, военные и гражданские власти на территории РСФСР, а также представители НКВТ за границей благоволят оказывать товарищу Акашеву полное содействие в пути его следования… и при исполнении им возложенных на него поручений».
Запрос в Лондон: «Срочно сообщите, когда Акашев выедет в Италию».
Последний листок — телефонограмма в законодательный отдел Управления делами Реввоенсовета: «… товарищ Акашев является представителем Военведа, штатной должности в НКВТ не занимает». Значит, по-прежнему Акашев на военной службе, занят авиационной техникой. И не только зарубежными поставками, но и развитием отечественной промышленности как член технического совета ВСНХ (Всероссийского совета народного хозяйства).
Когда вспоминаешь события собственной жизни — даже юность кажется близкой. Более полувека назад был курсантом летной школы, начнешь рассказывать внуку-студенту, как учился летать, боже, словно вчера это было. Начинаешь разбираться в чужой жизни — такой же временной отрезок представляется чуть ли не доисторическим.
