Дикарь задавал ход, шел хоть и быстро, но так, что за ним поспевали даже самые молоденькие оленухи,

вчерашние оленчики. Иногда самец-предводитель скоро поднимался на склон сопки, оглядывая косяк. Он видел всех и всё. Видел и человека, неотступно шагавшего за его оленухами. Сохжой злился на человека, на заклятого врага вольных оленей. Злился, но пока терпел присутст­вие врага. Человек вел себя миролюбиво, не пугал оле­нух. Пропажу одной важенки сохжой заметил, но это не насторожило его. Важенки глупы и трусливы. Та могла просто где-то отстать.

Весь день дикарь вел оленух по распадкам. К вечеру показался просвет, и косяк вышел на просторное плато. Слева виднелись зубцы неведомого Атувье хребта. Снег на плато был испещрен следами зайцев. В одном месте Атувье заметил свежие следы росомахи. Они тянулись к гребню и пропадали за ним... «Однако, спокойное мес­то»,— подумал Атувье. Сохжой ушел вперед и остановил­ся на возвышении. Он глядел куда-то вдаль, словно вы­сматривая что-то.

Оленухи разбрелись по плато, бережно обкусывая еще не занесенные снегом кустарники, разгребали неглубо­кий, рыхлый снег, щипали ягель.

Атувье снял чаут. Накануне он доел мясо убитой им оленухи. Надо было убивать вторую. Он уже высмотрел одну, хромавшую на левую переднюю ногу. Оленуха по­ранила ее, когда косяк переходил свежую осыпь. Навер­ное, в ногу попал острый камешек. Ее-то он и решил убить — все равно с больной ногой уже не сможет бегать.

Наступили сумерки. Они быстро густели. Небо впер­вые очистилось, и над землей чаучу засияла луна.

Оленухи далеко ушли от «ворот» плато, в которые они вошли. Что-то заставило Атувье оглянуться назад, на «ворота». Луна светила так ярко, что слепила глаза, но Атувье, как и все чаучу, лишь мельком взглянул на ночную сторожиху Земли. Нельзя долго смотреть на луну, иначе она возьмет тебя к себе. Старые люди гово­рят, что все ушедшие из этой жизни живут на ее обрат­ной стороне. Неожиданно в лунном свете на седловине «ворот» вырос силуэт волка. Атувье замер, часто-часто заморгал. Нет, это не сон — там стоял волк. Атувье выхватил из колчана стрелу.

Седой хоть и с трудом, но все же разглядел чело­века. У волков чуткие уши и острые глаза. А он, изгнан­ный из стаи, еще не совсем старый, он еще видел далеко.

Седой попятился назад.

Атувье не верил глазам. Где волк? Неужели хитрая, зловредная старушка Келле вздумала над ним подшу­тить? Ой-е, так оно и есть! Это ее проделки. Если бы здесь была стая, он услышал бы голоса хвостатых. Однако, вспомнив ту зиму, когда он охотился вместе с ними, Атувье снова насторожился. «Это были «глаза стаи»,—подумал он. Э-э, он не даст хвостатым застать себя врасплох. Он будет защищать своих оленей. Не мешкая Атувье принялся заготавливать дрова. Хорошо, что на плато росло много кедрача и тальника.

Прошло совсем мало времени, и на плато загорелся костер. Большой костер. Искры от него летели высоко. Атувье торопился. Некогда было высматривать хромую. Он заарканил первую же оленуху, которая подошла ближе остальных, и торопливо всадил ей нож в сердце. Вытащив кишки, взял их в охапку и пошел к «воротам». Так всегда делали умные пастухи. Нельзя одним людям есть мясо, надо делиться с волками, росомахами, воро­нами. Если делиться кишками и костями с хвостатыми, они не будут нападать на оленей. У каждого стада должны быть и хвостатые пастухи. Только не все пастухи помнят об этом справедливом законе. Правда, и хвостатые не всегда довольствуются малым. Когда собирается боль­шая стая, ей нужно много мяса. Но в стаях ходят не все волки. Многие охотятся парами, а то и в одиночку. Они-то часто и бывают «пастухами». Может, сюда тоже пришел волк-одиночка? Атувье оставил кишки и поспе­шил под защиту костра. Ночь покажет, кто пришел.

Ночь прошла спокойно. Никто не потревожил оленей.

Утром, держа наготове лук, Атувье направился к седловине. Подошел и сразу увидел волчьи следы. Остатки кишок приканчивали две вороны.

Атувье поднялся на седловину. Одинокий след волка уходил куда-то на сопку. «Теперь нас будет двое,— успокоился Атувье, разглядывая следы.— Однако, ста­рик здорово напугал меня»,— улыбнулся он, без труда определив, что хвостатый — старый волк. Кто-кто, а пас­тух Атувье теперь лучше многих пастухов знал, какой хвостатый какие следы оставляет.

Днем Атувье отнес немного костей на то же место, где оставил кишки. И сам он тоже хорошо попировал. Съев сырую печенку, разрубил голову оленухи и при­нялся выедать мозги. Сырые мозги — вкусная еда, полез­ная, быстро силы восстанавливает.

Атувье увидел Седого на закате. Старик пришел к месту ночного пиршества и с жадностью принялся об­гладывать новое подношение человека. Атувье сидел у костерка и все видел. Он радовался появлению волка, как радуется одинокий путник нечаянной встрече в тундре с другим путником

.

— Старик, держись подальше от сохжоя! — крикнул Атувье.— Дикарь может испугаться тебя и уведет стада

.

Я сказал.

Седой перестал глодать кость, поднял голову. Чело­век подает голос. Он что-то говорит на своем языке. По интонации голоса волк понял: человек не грозит ему. Он успокоился. Насытившись, Седой начал прятать оставшиеся кости на склоне сопки под корнями листвен­ниц. Впереди долгий Большой Холод.

Как ни старался Атувье увидеть старого волка днем, как ни старался приманить его к себе, ничего не вышло. Только в сумерках Седой появлялся у седловины и все время был настороже. Волк — не собака, он не возьмет из рук человека кусок мяса. Даже старый. Волки — гордое племя.

Три дня и три ночи стояла хорошая погода. Атувье ушел подняться на три сопки, в надежде отыскать те приметные, мимо которых он проходил, когда пресле­довал стадо. Напрасно искал — другие сопки загороди­ли их. Только одно узнал: сохжой вел стадо на закат солнца — на запад. Атувье с завистью смотрел на летав­ших воронов, которые могли подняться так высоко, что, наверное, увидели бы дым костра его яранги. «Тынаку, наверное, думает, что меня задрал медведь или забрала

к себе река,—вздыхал он.—Трудно ей, однако, сейчас».

Тынаку почернела от тревоги и горя, оглохла от тиши­ны, что навалилась на белые сопки, заснувшие леса, притихшие реки. Уже много лун после десяти прошло, а муж все не возвращался с охоты. Где он? Немало опас­ностей подстерегает одинокого охотника в тундре, в соп­ках. Его может задрать медведь, разорвать волчья стая, его могут взять река или похоронить живые камни, кото­рые сбегают со склонов сопок. С одинокими пастухами и охотниками любит шутить старушка Келле, уводя их с верной тропы в незнакомые места. Голод и холод не страшны чаучу в эту пору. Снега еще мало, можно найти запасы мышей, а на ветках кедровника еще висят шиш­ки. И реки не совсем замерзли — рыбой кормиться мож­но. Вот когда наступит настоящий эленг или кыткытык — тогда плохо придется одинокому, заблудившемуся охот­нику или пастуху. А у ее мужа лук вместо ружья, и нет с ним верной собаки. Тревожные мысли не уходили из головы Тынаку ни днем, ни ночью. От горя и страха она поникла, почернела, словно молодая березка, которую опалили ранние заморозки.

Однако надо было жить. Жить ради Тавтыка. Сыну еще неведомыми были заботы и горести мира, в который он пришел, и маленький чаучу требовал, чтобы его кормили, меняли травяную подстилку, забавляли. Тав­тык, только он, удерживал Тынаку от черной полыньи. Упавшая в воду мать Тавтыка не забыла знака, подан­ного ей «верхними людьми».

Материнство — великий источник силы. Забота о ребенке заслоняла тревогу и страх, заставляла делать много дел. Днем ей было легче жить: очаг требовал дров, сын — еды, одежда — починки. Зато длинными ве­черами и ночами, забравшись под полог, Тынаку часто плакала. Она плакала и чутко вслушивалась в тишину, боясь услышать голоса волков, боялась, что к яранге вот- вот подойдет медведь-шатун или... какой-нибудь охотник. Перед тем как лечь, Тынаку приносила дары духам- охранителям домашнего очага. Подношения ее были бед­ные — кусочек мяса, кусочек рыбы или красивый каме­шек, но пока духи не гневались. Еще ни разу к яранге не подходили ни волки, ни шатуны-медведи. Только одна копэй бродила возле одинокого человеческого жилья, но Тынаку ее не боялась. Росомаха не нападает на людей. Тынаку даже обрадовалась ей (все-таки живое существо рядом) и оставляла на ночь позади яранги кожу от юколы, кости, мяса. Росомаха, по всему, была довольна подношениями женщины и ни разу не пыталась забрать­ся в балаган, где лежали юкола и мясо, припасенные Атувье.