С наступлением месяца оленьих свадеб Атувье все чаще и чаще вспоминал свою жизнь оленного человека. Воспоминания были такими осязаемыми, будто он и сей­час пас оленей. Просто пошел за отколовшимися олешка­ми и немного заблудился. Вот пройдет эта ночь, взойдет солнце, и он снова вернется к кочевой яранге, увидит всех пастухов, сидящих у костра, поест вдоволь оленины и станет слушать бывалых людей. И сам расскажет, как догонял откол, кого повстречал. Когда сумерки поглотила ночь, он подбросил дров в костер, повесил чайник на сучок наклоненной к огню палки и снова поплыл на бату по реке воспоминаний. Сейчас пастухи, как и он, тоже си­дят у костра. Устали немножко — много пришлось хо­дить и бегать, собирая оленей, которые разбредаются в поисках грибов. Устали, но спать не ложатся. Надо посидеть у костра, выкурить по трубке, поговорить. От воспоминаний Атувье отвлекло гортанное предостерегаю­щее рычание волка. Атувье вздрогнул.

— Ты почуял опасность? — тихо спросил он и на вся­кий случай подбросил в угасавший костер сухих сучьев и источавших смоляной дух веток кедра. Он встал. Тихо. Только откуда-то издалека, с реки, прорывался сюда крик чайки.

Черная спина отступил в темноту. Теперь он рычал чуть громче. «Опасность! Рядом опасность!» —без труда перевел Атувье «слова» волка. Ему стало не по себе. По­чудилось, будто из черноты, окутавшей все вокруг, на него кто-то... смотрит. Атувье ощущал на себе силу чьих- то невидимых сильных глаз. Сын Ивигина хорошо знал, что глаза людей и больших зверей имеют силу. По спине забегали противные мушки. Они всегда появляются у человека, когда надвигается опасность... Атувье положил ладонь на деревянную холодную ручку ножа.

Черная спина затих, попятился к человеку. «Волк боится того...»—догадался Атувье. Кого? Волки бо­ятся только медведей и не любят встречаться с людьми. Ярко вспыхнули в костре сырые ветки кедрача, огонь стал ярче и... Атувье вдруг увидел, как совсем рядом, в зарослях кедрача, вспыхнули и сразу погасли два кро­хотных огонька... Так всегда бывает ночью — огонь кост­ра загорается в глазах зверей. Он нагнулся, поднял копье и снова вгляделся туда, где мелькнули чьи-то глаза.

«Э-э, какой я трусливый. Наверное, там притаилась росомаха, а я думаю, что медведь»,—попробовал под­бодрить себя Атувье, но мушки страха все равно ползали по спине, по животу.

Черная спина тоже что-то учуял, он жался к хозяину и смотрел, смотрел в то место, где Атувье приметил мель­кнувшие от света огня чьи-то глаза. Страх вселился в души человека и волка.

«Э-э, а может, там... человек? Затаился и следит за нами?» — подумал Атувье, но тут же прогнал эту догад­

ку—у

человека не загораются глаза от света, огня.

Он так и не мог уснуть, чувствуя на себе чей-то упор­ный взгляд из пугающей темноты. Атувье часто подкладывал в костер дрова, не давая ему угаснуть.

Волк тоже нервничал, часто поднимался, отходил от огня, чтобы тепло не мешало ловить запахи, вертел голо­вой, ловя звуки.

Едва начала разгораться заря, как Атувье поспешил покинуть тревожное место. Он часто останавливался. Предчувствие, что за ними кто-то упорно наблюдает, не покидало его и сейчас. Атувье даже слышал, как сзади иногда раздавался треск, будто шел за ними кто-то не очень осторожный, наступая на сухие палки.

У Черной спины слух был острее, и он чаще Атувье оборачивался назад, замирая в стойке: «Внимание! Опасность!» Атувье был уверен, что их кто-то преследует. «За нами крадется медведь»,—догадался он. Поведение Черной спины подсказывало ему, что именно хозяин тундры и лесов идет за ними по следу: волк все время жался к нему. Нет, Черная спина вел бы себя иначе, если бы за ними шли его собратья или пакостница копэй.

До яранги оставалось немного пройти. Вон за той сопкой, похожей на колпак шамана Котгиргина, стоит яранга. Там Тынаку, там все привычно. И тут Атувье осенило — он решил подняться на сопку и оттуда высле­дить пока невидимого ему преследователя.

Сопка до половины была укрыта упругой зеленью кед­рача, зато выше, кроме травы, ни кустика. Травяной ко­вер местами был разорван каменными выступами. Да, надо подняться туда. Если за ними идет медведь-людоед, его нельзя подводить к яранге. Нет страшнее и коварнее зверя, чем медведь, хоть раз отведавший человечины. Людоед может подойти совсем близко к жилью человека, затаиться и напасть на жертву даже днем. Все в стойби­ще Каиль знали, как медведица, у которой глухой Петот убил накануне медвежонка, жестоко отомстила ему, зад­рав молодую жену охотника, когда она копала съедобные корешки. О, та матуха потом сняла скальп и со старого Эвгура, пасшего своих семерых оленей недалеко от стой­бища. Хорошо, что глухонемой Петот потом выследил матуху и убил. Она бы много бед принесла.

Медведя Атувье увидел раньше, чем думал. Прежде чем миновать кусты тальника перед самой сопкой, Атувье еще раз обернулся, и сердце у него замерло — на поляну, которую они только что миновали с Черной спиной, вы­шел огромный медведь. Он шел точно по следу. Выйдя на открытое место, медведь поднял голову и посмотрел на них. До зверя было совсем близко — всего полет стре­лы из лука, с которым Атувье не расставался. Медведь словно почувствовал, что его видит человек, и нырнул в кусты, будто растаял.

Атувье побежал к подножию сопки, к тому месту, где среди упругого непролазного кедрача, облепившего сопку, играла на солнце нарядная полоска тальника. Он бежал, наверное, быстрее барана. Сердце Атувье часто бухало, в висках билась кровь. Волк, вопреки обычаю, на сей раз держался сзади человека, словно прикрывая его от погони страшного преследователя. Тревога друга-человека пере­далась и ему. Наконец кедрач остался внизу, можно было передохнуть, оглянуться. Ой-е, хитрый кайнын, затаился, не видно его. А может, он идет не по следу, а через кедрач? Попробуй разглядеть его отсюда. Кедрач высо­кий, в нем медведи ходы-тропы делают. Атувье поспешил дальше, к вершине. На его пути оказалась каменная осыпь, а за ней возвышалась настоящая сторожевая

башня: на огромном валуне лежали камни поменьше.

...Атувье правильно подумал — медведь поднимался вверх по кедрачу, по тропе, проторенной в зарослях дру­гими медведями. Это была тропа-нора, начинавшаяся внизу и выходившая там, у каменных осыпей. Ветки кед­рача так плотно переплелись между собой, что в тропе- норе даже днем было темно. Злоба на человека, не отпус­кавшая медведя последнее время, подгоняла его. Если бы не страх перед огнем, он напал бы на Атувье еще ночью. Он был еще молод, этот пятигодовалый хозяин тундры и сопок, но уже хорошо усвоил, что на земле живет двуногое существо — человек, который уступает медведям в силе, но все равно опасный: человек живет с огнем, он один может кормить его, и потому огонь послушен только ему, огонь — страшная сила человека. Так гово­рила ему, тогда еще совсем маленькому медвежонку, его мать, когда в первый раз он увидел человека, их берло­ги, от которых ветер принес вкусные запахи собак и оленей. Мать тогда наказала ему, чтобы он добывал еду подальше от человеков, от их берлог. Страшную силу огня он ощутил в то же лето, когда вместе с матерью очутился в горящем лесу... Только река спасла их от ре­вущего, гулявшего по вершинам деревьев, по земле огня, который обдавал их нестерпимым теплом, лез дымом в ноздри, раздирал легкие. Только река спасла их... Они плыли и видели, как в воду бросались, спасаясь от огня, зайцы, лисы, волки, росомахи. Они плыли и слышали, как кричали в диком испуге, просили помощи те звери, которые не смогли добраться до реки... Давно уже мать покинула его, и он стал забывать ее наказы. Впрочем, главный наказ он помнил — обходил жилища-берлоги сто­роной, первым уступал тропу идущему навстречу чело­веку, прятался от него в кустах, в траве. Но, как это бы­вает часто с медведями, которым уступают тропу все звери, он постепенно перестал осторожничать. Наоборот, его все настойчивее тянуло поближе рассмотреть жилища человеков, увидеть, как человеки кормят страшный огонь_? который всегда жил с ними. И сами человеки притягивали его, ибо они напоминали ему... его самого. Это любопытство едва и не погубило его.