Солнце било в глаза оленю, и потому он пока не видел засады.
Волчица, дрожа от приступа азарта, пригнула голову и была готова броситься навстречу добыче, но Вожак рыкнул на нее, и она замерла.
Дикарь наконец-то увидел человека и волков. Круто повернув в сторону, он пронесся к сопке. И тогда настал черед охранников Атувье. Застоявшиеся, свежие, они ходко понеслись за добычей. А гнавшая оленя пятерка волков все еще была далеко. И, не повстречай на своем пути засадных волков, дикарь ушел бы от татей тундры и гор. Но теперь он явно не успевал к спасительному подъему и, шарахнувшись в сторону, вынужден был снова бежать вперед — теперь уже на одного Атувье.
Маленький чаут был первой игрушкой сына пастуха Ивигина. Уже к двенадцати годам рослый паренек без промаха отлавливал в бегущем табуне любого оленя.
Петля его чаута и сейчас нашла рога дикаря, проносившегося мимо. Олень, словно у него враз подломились ноги, рухнул в снег, и Атувье едва устоял. Олень тут же вскочил и поволок за собой ослабевшего, голодного пастуха… Но Атувье крепко держал конец верного чаута.
Первыми подоспели Вожак с волчицей и вмиг завалили обезумевшего от ужаса дикаря. На белый-белый снег хлынула теплая кровь из растерзанного крупа. Олень очень, не хотел умирать и сумел все-таки подняться вместе с висевшими на нем волками. Но тут же подоспела измотанная погоней пятерка, и вся свора, давясь шерстью и кусками мяса, начала рвать добычу.
Атувье стоял рядом и не знал, что делать. Подсказал голод. Парень выхватил нож и бросился к туше, оттолкнул молодого красивого волка с черной полосой на спине и вонзил лезвие в брюхо оленя. Не обращая внимания на оскаленные пасти, взъерошенные загривки волков, Атувье добрался до печени и ловко отхватил себе законный кусок добычи. Старшая волчица попробовала выхватить у него печень, но он ударил ее костяной рукояткой в лоб. Волчица взвыла и шарахнулась от человека. Атувье даже не понял вгорячах, кого ударил. Он сам, словно волк, рвал крепкими молодыми зубами горячую печень и глотал, глотал куски, почти не пережевывая их. Голод сделал его бесстрашным и алчным. О, только оленные люди знают, как вкусна сырая, теплая печень оленя! Печень и кровь зарезанного животного прибавляют силы, делают любого веселым и; довольным жизнью в «нижней тундре».
А волки тем временем рвали и рвали с треском кровавую тушу и с великой жадностью пожирали мясо. Добыча убывала на глазах. Атувье испугался, что ему достанется совсем мало. Торопливо засунув остаток печени за пазуху, он бросился к растерзанной туше и, снова отпихнув кого-то из волков, перерубил ножом шейный позвонок и схватил голову дикаря. В ней были и мозг, и язык! Самые лакомые куски! Ему с трудом удалось отрубить рога. Потом он отрезал кусок чаута и, проколов дыры в шкуре оленьей головы, просунул в них ремень и связал концы. Теперь он мог нести ценную добычу с собой, а значит прожить еще несколько дней, не думая о еде. Конечно, если стая не отнимет… Теперь он был сыт, и ему снова захотелось жить. Да, он пленник стаи. Пленник, но не жертва, если звери не разорвали его до сих пор. Атувье уже без страха смотрел на волков, которые все так же с остервенением пожирали оленя. Но что это? Вот Хмурый, отхватив кусок ляжки, отбежал с ним далеко в сторону и стал закапывать его в снег. То же самое сделала со своим куском и старшая волчица. Потом стали прятать мясо и остальные. Волки делали запас! Запрятав один кусок, они возвращались к останкам, отрывали еще кусок и спешили удалиться, с ним подальше от сородичей.
Наконец Атувье остался один возле месива кишок. «Стая взяла меня в плен для того, чтобы я помог ей поймать дикаря? Неужели теперь я могу возвратиться?» — с тайной радостью удивился Атувье. Он огляделся. «Если идти все время на север, то скоро можно увидеть сопку Росомаху, а от нее до табуна совсем немного», — прикинул он и, озираясь, пошел на север. «Да, теперь я им не нужен. Волки нажрались мяса и будут кружить возле своих запасов, пока не сожрут все», — подбадривал себя Атувье и снова оглядывался, еще не веря в чудо. Лапки-снегоступы, словно у них выросли крылья великого Кутха, быстро несли его домой… Пастух уже далеко ушел от остатков кровавого пира, совсем поверя в свое освобождение, когда скорее почувствовал, чем услышал погоню. Атувье оглянулся и замер на месте, вся стая преследовала его! Парень закрыл глаза и, обессиленный, опустошенный разочарованием и страхом, упал на колени — лицом к своим мучителям. И тотчас, словно в страшном сне, увидел бившегося в предсмертных судорогах оленя и горячую кровь, бежавшую из его ран на белый-белый снег… Он ждал удара, ждал первой боли.
Волки подбежали, запаленно дыша. Наполненный мясом желудок — тяжелый груз во время бега. Атувье слышал их недовольное рычание. Он поднял голову. В глазах всей стаи пастух увидел злость. И ему опять захотелось жить! «Надо им что-то сказать. Надо говорить, как тогда». Но язык онемел от страха — из горла вырывались лишь прерывистые, хриплые звуки. «Нет, это не простые волки. Это оборотни! Да! Оборотни! Они переглядываются между собой, решая, что со мной делать, — пронеслась в его голове страшная догадка. — Их взгляды делают меня каменным, словно я связан своим же чаутом». Неожиданно язык как бы оттаял, и Атувье торопливо заговорил:
— Волки-духи, я не хотел убегать. Я… только хотел посмотреть следы зайцев. Вон там… там молодой тальник, их следы… — Он первый раз в жизни говорил неправду, первый раз обманывал, но ему очень хотелось жить! Его так страшили сейчас злые оскалы, взъерошенные загривка. — Я могу ставить петли… У нас будет много зайцев, и мы будем сыты до новой охоты на оленей, — лепетал Атувье.
И слова произошло чудо — волки сразу успокоились, перестали рычать и уселись полукругом. Им нравилась его речь! Им интересно было его слушать! Злость в золотистых зрачках их глаз погасла, и зрачки из кружочков превратились в темные щелочки.
О, глаза волков! Как быстро менялись они! Как много выражали и говорили… Да, волки что-то говорили ему, но он не понимал их…
— Волки-духи, я не уйду от вас… если вы не хотите этого, — продолжал Атувье теперь уже громко. — Мне совсем не хочется больше пасти оленей жадного Вувувье. Он заботится только о своем брюхе и совсем не жалеет нас. — Сейчас Атувье не обманывал. — Я не уйду от вас, пока вы сами меня не отпустите.
Волки, казалось, очень хорошо поняли его и совсем успокоились. Поочередно зевнув, они улеглись на белый блескучий снег, свернулись, уткнувшись носами в животы и… стали дремать.
Атувье умолк. И странно — его тоже потянуло на сон. Он вырыл в сугробе яму, отцепил лапки-снегоступы и, нахлобучив поглубже малахай, свернулся калачиком и сразу заснул в белом студеном ложе. Для оленного человека спать на снегу — дело привычное.
Очнулся Атувье от того, что кто-то сильно тянул его за кухлянку. Конечно же, это был сам Вожак.
Солнце, большое оранжевое зимнее солнце Севера, уже садилось за сопки. Снега угасали, синели, на небе перемигивались первые звезды.
Стая осталась в этом распадке и на следующий день. Волки съели свои запасы только к вечеру. Атувье доел печень и на ночь снова улегся в свою снежную постель.
Поднялся он на рассвете и сразу принялся подпрыгивать, размахивая руками, стараясь побыстрее согреться.
Волки, с обросшими инеем мордами и загривками, сбились в кучу и с любопытством смотрели на Человека. Но вот Вожак отошел в сторону и стал куда-то вглядываться. То ли он смотрел на вершины сопок, то ли изучал распадок — Атувье не понял. Затем Вожак подошел к стае и обнюхался с каждым собратом. К Атувье приблизились Хмурый и старшая волчица. Звери встали по бокам, оскалились. Атувье понял: он привязал лапки-снегоступы, поправил чаут, всем своим видом показывая, что готов идти.
Первым пошел Вожак, следом — белая волчица, за ней — молодые. Атувье взял остатки головы оленя (он хорошо помозговал вчера), перекинул ношу через плечо и двинулся вперед рядом со следами волков. За ним тронулись Хмурый с волчицей. «Я тоже волк… я тоже волк…» — стал мысленно убеждать себя пленник волчьей стаи. Так было легче идти.
