Хотя на международную программу эта смена практически не повлияла, событие имело фундаментальное значение для нашей последующей деятельности, поэтому о нем необходимо рассказать.
В конце 1973 года, когда мы проводили отработку АПАСов в Хьюстоне, резко ухудшилась позиция нашего главного конструктора В. П. Мишина. Ситуацию обострили два события. Во–первых, на самом верху готовились прекратить работы над лунной программой. У нас в КБ было немало кулуарных дебатов по поводу того, должны и можем ли мы лететь на Луну. Конечно, продолжать гигантский проект, чтобы высадить одного космонавта на Луну после того, как там побывали 12 американских астронавтов, было, мягко говоря, сомнительно. К тому же шансы успешно выполнить этот полет, как считали многие, были небольшими. Главный вопрос состоял в том, нужно ли бросать работу над ракетой–носителем H1, ведь за 10 лет было сделано так много: возведены уникальные сооружения, созданы и отлажены колоссальные производственные и испытательные средства. Ракета, в которую внесли существенные изменения, практически была подготовлена к пуску. В ходе подготовки и запуска первых четырех носителей H1 накопили огромный опыт. Известно, что неудачи учат гораздо быстрее. Естественно, с нами, руководителями среднего звена, этих проблем никто не обсуждал. С другой стороны, программа была нашим общим делом, и оставаться безразличным было невозможно. Пишу об этом 20 с лишним лет спустя, и до сих пор не могу оставаться равнодушным, потому что вместе с большинством королёвских ветеранов считаю упомянутое решение неправильным.
Во–вторых, ряд заместителей Мишина снова направили наверх письмо. Восемь лет спустя после первого памятного и действенного послания они сделали то же самое, но, как говорят математики, с точностью до знака. В письме сообщалось о плохом руководстве предприятием, о постепенном развале королёвского наследия, о невыдержанном поведении (нарушении «спортивного режима») и других недостатках Мишина. «Писатели», как их называл тот, против кого оно было направлено, многим рисковали, но их действиями руководила главным образом забота о будущем советской космонавтики.
Прошло около полугода, прежде чем состоялась фактическая смена главного конструктора. Многие из «писателей», прежде всего технический директор ЭПАСа Бушуев, пережили не лучшие времена. На одном из событий, имевшем ко мне прямое отношение, стоит остановиться подробнее.
В начале апреля 1974 года неожиданно позвонил Мишин и пригласил меня к себе. Он долго расспрашивал об АПАСе, интересовался не только тем, как сделана конструкция, но и почему именно так, а не иначе. К моему удивлению, беседа затянулась. Все, кто тесно работал с главным, отмечали его интерес и способность к технике, умение разбираться в сложных проблемах. В этом я лишний раз убедился во время той встречи. На следующий день Мишин позвонил снова и сказал, чтобы я подготовил предложения по организации самостоятельного отдела, который должен заниматься системами стыковки. Через несколько дней наша делегация улетала в США на пленарную встречу. Мы договорились, что сразу после возвращения я представлю предложения. Делать было нечего, требовалось доложить непосредственному руководству.
Помню, я нашел Калашникова у Чертока. Оба встретили новость молча. О чем они думали, оставалось только догадываться.
Судьбе было угодно, чтобы организация самостоятельного стыковочного отдела отодвинулась еще на три с половиной года. К лучшему или к худшему — я не знаю до сих пор.
Вскоре после возвращения из Хьюстона мы узнали о подписанном решении, которое во многом изменило нашу деятельность на последующие годы. Было организовано НПО (научно–производственное объединение) «Энергия», а его Генеральным конструктором и директором назначался Валентин Петрович Глушко. НПО объединило наше ЦКБЭМ, которое превратилось в ГКБ (головное конструкторское бюро), ЗЭМ (завод экспериментального машиностроения), КБ и опытный завод «Энергомаш» — организацию, которую в течение 28 лет возглавлял Глушко, а также филиалы обеих организаций. Число сотрудников объединенного НПО перевалило за 40 тысяч человек.
Как стало известно позднее, вся кампания по перестройке головной организации советской РKT проводилась по замыслу и при активном руководстве секретаря ЦК КПСС Устинова. Для самого Мишина и его заместителей решение стало неожиданным.
В те дни и позднее было много разговоров о том, что кардинальная смена курса и руководства пилотируемой космической программой была нужна высшему руководству еще по одной важной причине. Надо было признать тему, на которую истратили многие миллиарды рублей, ошибочной, списать на прежнее начальство, списать вообще, уничтожить и забыть. Забыть оказалось невозможно, несмотря на то, что советская пресса полностью замалчивала нашу пилотируемую лунную программу. Слишком много людей создавали уникальный ракетно–космический комплекс, слишком многие вложили в его создание свои идеи, мысли и душу.
Несколько слов о том, что было известно нам в то время о нашем новом руководителе. Представители молодого поколения почерпнули тогда эти сведения от старших товарищей, от коллег, создававших привода и другие компоненты для реактивных двигателей ракет, начиная с 40–х годов.
С конца 20–х годов В. П. Глушко возглавлял в Ленинграде разработку первых жидкостных реактивных двигателей. Через несколько лет он переехал в Москву, где вместе с Королевым создавал первые экспериментальные ракеты. В конце 30–х их арестовали. Глушко повезло больше, его путь в «шарагу» был намного короче. С начала 40–х, а позднее вместе с Королевым, который некоторое время был даже его заместителем (чем Глушко очень гордился), он занимался реактивными двигателями для самолетов. После войны в подмосковных Химках Глушко создавал ракетные двигатели, которыми оснащались все первые королёвские ракеты, в том числе эпохальная «семерка». В конце 50–х — начале 60–х на почве принципиальных разногласий по поводу выбора ракетного топлива и других противоречий их союз распался. Глушко, объединившись с Янгелем и Челомеем, конструировал мощные двигатели, работавшие на азотных компонентах для боевых МБР и ракеты «Протон». Этот «развод» в большой мере предопределил судьбу ракеты–носителя H1, осиротевшей после смерти Королева. В каком?то смысле стало логичным, что именно Глушко оказался могильщиком H1. Действительно, убийственная логика.
То, что восемь лет спустя после смерти Королева именно Глушко занял его место и по–своему продолжил королёвское дело, стало своего рода кощунством по отношению к памяти основоположника практической космонавтики. Такое можно себе представить только в жанре научной фантастики из области воскрешения ушедших в другой мир королей. Фраза: «Змея ты подколодная», — обращенная Королевым к Глушко и подслушанная Сергеем Хрущевым, о чем он рассказывает в своей книге, приобретает в этом плане особенно зловещий смысл.
С другой стороны, у Устинова, не было широкого выбора. Ничья голова так явно не возвышалась над другими главными, в том числе над теми, кого выдвигал в свое время сам Королев. Похоже, и среди замов не нашлось подходящей кандидатуры на пост главного конструктора. Несмотря на то, что в 50–е и 60–е годы в РКТ пришло огромное число молодых людей, почти все они к середине 70–х смогли подняться лишь до уровня главных конструкторов отдельных систем. Интересно разобраться в этом феномене и сравнить его с периодом бурного развития авиации, когда в 20—40–е годы появилось и смогло утвердиться столько талантливых, деятельных и тогда совсем молодых главных. Может быть, это объясняется тем, что самолетные проекты прорастали, прежде всего, из начальной идеи, как из зародыша — изнутри, поскольку изначально самолеты были более автономными летательными аппаратами. С другой стороны, комплексы РКТ почти с самого начала создавались и развивались как крупномасштабные, глобальные и очень дорогостоящие программы и руководить ими могли только зрелые люди, настоящие дипломаты и политики от техники. Хорошо, если они обладали конструкторским даром. А может быть, свою лепту в это дело внесла секретность, которая по–своему расставляла многих по своим местам?
