Советская космонавтика продолжала общаться с астронавтикой через дупло, но это дупло расширялось. Первые испытания проводились в длинных коридорах и холлах ИКИ, настоящие лаборатории появились только к завершающей стадии работ над проектом. Советская власть очень заботилась о двух вещах: о престиже и о секретах. В данном случае секретность конкурировала с престижем, «перша коханна перемогла другу», как сказали бы украинцы.

Несмотря на ограничения и трудности, наша объединенная группа провела первые совместные испытания. Мы вместе проверили механический интерфейс, согласованный лишь девять месяцев назад. Были детально проверены четыре интерфейсных чертежа, наш международный конструкторский документ ДВО 50004. Шаг за шагом провели все стыковочные операции. Обе модели поочередно выполняли активную и пассивную роль, почти так же, как два с половиной года спустя сделали это их полномасштабные андрогинные братья в космосе.

Наряду с чисто техническими результатами, специалисты обеих стран приобрели дополнительный практический опыт. В конце декабря, накануне католического Кристмаса наши коллеги уезжали домой с хорошим настроением.

Еще через две недели, на православное Рождество, мне исполнилось 40 лет. Вступив в третье 20–летие, я с оптимизмом смотрел в будущее. Первый успех открывал дорогу для дальнейшей работы над полномасштабной существенно усовершенствованной конструкцией. Мы завершили выпуск детальных чертежей. Наступил год 1973–й — год отработки АПАСа.

Во время проведения совместных испытаний в Москву прибыл Ч. Бигз — небольшого роста любезный рыжий американец, специалист по связям с общественностью. С нашей стороны от АН работал И. Почиталин, который был каким?то родственником вице–президента, академика М. Д. Миллионщикова. Ранее Почиталин, отличный переводчик с английского, издал прекрасную книгу о Нильсе Боре на русском языке. Тогда, в декабре, они с Бигзом подготовили и подписали план совместного участия в авиасалоне в Ля Бурже, намеченном на май следующего, 1973 года. Главным экспонатом выставки стали макеты кораблей «Союз» и «Аполлон», состыкованные пока только на земле. К этому большому «яркому вагону» решили прицепить «маленькую тележку» — модели АПАСов. Мы надеялись, что среди полумиллиона посетителей авиасалона наверняка найдутся такие, которые обратят внимание на наше андрогинное творение. Париж во все времена и во всех областях был законодателем мод; 1973 год оказался первым, но не последним нашествием современных андрогинов в Мекку общечеловеческой культуры.

Меня тоже собирались послать в Париж вместе с моделью. Как полагалось, оформление документов было запущено. Вызванный из подмосковного санатория в конце зимы, я отвечал на вопросы министерской выездной комиссии; меня спросили: «А не надоело ли вам ездить стыковаться за границу», — на что последовал мой адекватный ответ: «Если Родина прикажет…». В те годы мне не приходилось бывать в Париже, но, по–видимому, кому?то это дело уже надоело. Короче, в Париж, в Ля Бурже, я так и не попал. Возможно, это было к лучшему.

Нешуточный инцидент произошел с нашим ведущим проектантом Л. И. Дульневым. В одном из парижских магазинов его при очень странных обстоятельствах толкнули в стеклянную витрину. Однако основные неприятности произошли в Москве, где спустя пару недель его обвинили в сокрытии инцидента. Первым о происшедшем доложил Почиталин. Я тоже оказался замешанным в этом деле, хотя и не был в Париже. Как бы между прочим, мне намекнули о таком же грехе: почему, услышав о происшедшем от Почиталина, я не доложил сразу же куда следовало. Стояла середина 1973–го, и мне все это показалось тогда не очень серьезным. Более серьезные дела нас ждали только через год. Наверное, эта была мелкомасштабная, модельная репетиция. Кто?то был уже умнее нас, действовал расчетливее, начал играть свою игру, готовясь к полномасштабной кампании.

Дульнева сделали невыездным, а кто?то вскоре получил повышение по службе.

В работе по программе «Союз» — «Аполлон» мы, участники переговоров и другой совместной деятельности с американскими коллегами, вели двойную жизнь в прямом и в переносном смысле.

Прежде всего мы были сотрудниками королёвской организации, почтового ящика № 651, имевшего полуоткрытое (или полузакрытое) название ЦКБЭМ, фактически ничего не обозначавшее. Здесь мы трудились, разрабатывали и конструировали, на нашем заводе — ЗЭМ — изготавливали наши конструкции, в лабораториях испытывали узлы, агрегаты и системы, которые потом запускались в космос с нашим участием. Здесь мы получали зарплату и обеспечивались всем, что полагалось советским трудящимся. Это был наш второй дом, где протекала большая часть сознательной жизни. Здесь трудились наши коллеги, товарищи и друзья.

Создателей космической техники и космонавтов иногда называют разведчиками Вселенной. В программе ЭПАС мы оказались разведчиками другого мира, как нам внушали всю жизнь, потенциального врага, цитадели империализма, Соединенных Штатов Америки. Дело даже не в том, что нам предписывалось собирать информацию о партнерах–противниках. Это была какая?то игра, в которой главная задача, как иногда казалось, состояла в том, чтобы скрывать свое истинное лицо. Как настоящим разведчикам нам полагалась легенда — вымышленная должность в другой открытой организации, где мы якобы работали. Большой «крышей», которая прикрывала нас от Нового Света, стала Академия наук. Большинство академических институтов считались открытыми, по крайней мере имели открытые названия и адреса, имена руководителей часто были известны всему миру. Прежде чем выйти в свет, каждому участнику международной программы требовалось найти новое, открытое место работы.

У меня в отличие от многих других с выбором легенды особых проблем не возникло. В середине 60–х годов, поступив в аспирантуру в Институт машиноведения (ИМАШ), ничего тогда не подозревая, я не только приобрел научную базу, но и подготовил себе работу «в подполье» на будущее. Ученое звание давало мне право стать с. н. с. — старшим научным сотрудником института. Мои соратники — Евгений Бобров, Борис Чижиков, Станислав Темнов — стали научными сотрудниками, хотя никто из них до этого ни разу не бывал ни на улице Грибоедова в дирекции института, ни на улице Вавилова, где располагалась основная лабораторная база.

В тe годы ИМАШем руководил академик А. А. Благонравов, стоявший у истоков международного сотрудничества в космосе. Это придавало больший смысл тому, что мы, его «сотрудники», стали разработчиками новой машины.

У меня не возникло также проблемы с легендным домашним адресом, поскольку я жил в Москве. Как справедливо полагали режиссеры легенды, наш «подпольный обком», мои подлипские коллеги могли засветить закрытый город Калининград как центр ракетного и космического машиностроения. Поэтому им, жителям этого города, полагалось выбрать себе другое, открытое место жительства, уйти, так сказать, в более глубокое подполье, найти себе явку. Калининградцы, мои земляки, срочно искали себе ближних или дальних родственников, а то и просто друзей или знакомых, у которых они могли найти «приют» в трудную минуту. Например, Бобров «поселился» у брата жены, в Москве, на улице Чкалова, и очень гордился тем, что ему привелось «пожить» на улице знаменитого русского летчика, летавшего через Северный полюс в Америку тогда, когда Евгений еще не родился.

Все «подпольщики» должны были помнить свой «домашний» адрес и телефон, а также адрес и телефон открытого «места работы», фамилии своих начальников, и даже имена их секретарей. Каждый раз легенда заносилась в директивные указания для всех делегаций, как выезжавших за кордон, так и принимавших гостей на нейтральной территории.