Папир Массон и Николя Винье выражали те же мысли, почти в то же время и почти теми же словами.
Франсуа Бельфорс пошел дальше. Он видел в приходе к власти Гуго Капета конец правления «германцев* и воз-. вращение «галлов». Эти суждения в XVII веке были приняты Сципьоном Дюплейксом, а особенно Мезереем, который писал: «Войны, которые долгое время распаляли смелость французских кельтов в отношении германцев, сделали для них ненавистным этот народ и всех тех, кто поддерживал их интересы. Вот почему Карл, все время искавший почестей в Германии, даже поднявший оружие против своей родины и с помощью интриг германцев на какой-то момент провозгласивший себя королем в ущерб своему брату Лотарю, тем самым навлек на себя гнев французов, опасавшихся стать вассалами германцев».
К середине XVII века споры оживились и приняли черты национальной вражды. Жак Шиффле, писатель на жаловании у испанцев, взялся доказать, что Филипп IV происходит от Хлодвига и Карла Великого через королей Италии, графов Бургундских и королей Испании. Шиффле начал с того, что обнаружил (совершенно обоснованно), что Гуго Калет не имеет никакого отношения к потомкам Карла Великого, к коим его причисляла добрая часть французских ученых. Соответственно, он считал, что Гуго заполучил престол незаконно, «коварством и хитростью». Шиффле дошел до того, что обвинил его в злодейском истреблении династии Карла Великого, Не стоит и говорить, подобные утверждения Шиффле вызывали бурный гнев у французских историков, гнев которых вызван не только вопросами науки, но и национальными интересами.
В то время самые ничтожные генеалогические вопросы имели колоссальное значение. Государи позволяли себе на этой основе объявить войну и узаконить в своих глазах ограбление побежденных. Ришелье и Людовик XIV не упустили случая финансировать услужливых ученых, чтобы те занимались поиском «королевских прав».
Таким образом объясняется волнение, порожденное научными рассуждениями Шиффле. Два французских ученых тотчас взялись ответить на это двумя трудами, которые они, естественно, посвятили Людовику XIV.
Давид Блондель постарался детально оспорить все тезисы Шиффле в отношении королей Испании и, в свою очередь, раскритиковал созданные тем генеалогии. Доминиси был больше озабочен тем, чтобы придать легитимность капетингской династии, связав ее с Каролингами. Обладая живым воображением, он набрал до четырнадцати доказательств, которые я кратко перечислю в качестве достопримечательности. Капетинги восходят к потомкам Карла Великого:
1. Через Аделаиду, дочь Людовика Благочестивого, жену Роберта Сильного.
2. Через Беатрису де Вермандуа, супругу Роберта I.
3. Через Аделаиду де Пуату, супругу Гуго Капета.
4. Через Изабеллу д'Эно, жену Филиппа-Августа.
5. Через Жанну Наварскую, жену Филиппа Красивого, являющуюся потомком Берты, дочери Матильды, королевы Бургундии и сестры короля Лотаря.
6 – 7. Через Беатрису Бургундскую, жену Роберта, графа Клермонского.
8 – 9. Через Аделаиду де Морьенн, жену Людовика Толстого, и Анну де Клермон, жену Людовика II, герцога Бурбонского.
10 – 11–12. Через Констанцию Арльскую, супругу Роберта II, и повторно через Беатрису Бургундскую.
13 – 14. Наконец, через Бланку Кастильскую.
Эти превосходные доказательства были подкреплены победами Тюренна и Конде. Войска Людовика XIV засвидетельствовали Испании и Империи прочность прав Капетингов на французский престол.
Историки XVIII столетия лишь повторяют историков XVII и XVI веков. Отметим, между прочим, соображения П. Даниэля в отношении Гуго Капета, бывшие одними из забавных нелепостей; «Он (Гуго Капет), как и Пипин, был очень сдержан, мягок и приветлив, эти качества снискали ему любовь не только французов, но и короля Лотаря. По тому, как он теснил Карла, своего соперника, пока он боролся за корону, и по всему его правлению, видно, что он был и великим полководцем и великим политиком».
Суждения, сформулированные Монтескье, не походят на те, что можно ожидать от столь великого ума. Он заявляет, что Гуго Капету передали корону, поскольку он был единственным в состоянии защитить страну от набегов норманнов. Монтескье видел в капетингском господстве «большой фьеф» – абсолютно неверное представление, однако снискавшее успех.
Буленвилье всеми силами оспаривал мысль, «что это по милости данного государя (Гуго Капета) сеньоры получили в собственность свои земли и право передачи этого владения». Поверхностная теория объясняла рождение феодализма так называемым отказом Гуго Капета от королевской прерогативы в пользу сеньоров, чтобы с их помощью заполучить корону. Кроме того, тот же Буленвилье утверждает, что избрание Гуго было осуществлено с применением силы; он основывается на письме Герберта, откуда явствует, что Гуго разогнал находившуюся в Компьене ассамблею. Но это письмо, в действительности, датируется 985 г., а не 987 г. Потому упрек Буленвилье надуман. Если не придираться к деталям, суждения Мабли гораздо толковее: он доказывает, что ошибочно полагать, будто Карл был удален от трона из-за того, что был вассалом императора Оттона II; он совершенно отрицает, что Гуго был избран национальной ассамблеей. По его мнению, Гуго избрали королем всего лишь его родственники, вассалы и сторонники. Королевская власть тогда мало значила, и он не встретил большого сопротивления. Мабли к тому же утверждает, что приход к власти Гуго Капета, хоть и незаконным образом, явился отрадным событием, поскольку на этом прекратились распри. Вольтер в своем «Эссе о нравах» высказывает мнение, что сила и хитрость были единственным правом Гуго Капета на трон.
Любопытно, что коронация Наполеона I возродила дискуссии в начале XIX века. Деаизм, член Законодательного собрания, выпустил памфлет, в котором уверял, что коронация Наполеона I была законнее, чем коронация Гуго Капета, «Основание 4-й династии не имеет ничего общего с воцарением 3-й династии». Эта династия является захватнической, ибо неверно полагать, что «потомство Карла Великого было лишено короны декретами представителей народа (!)» Девиэм, естественно, оценивает пристрастно Гуго Капета; он подозревал его в отравлении Людовика V. Но зато автор создал обворожительный портрет его соперника, Карла Лотарингского. «Он обладал безупречными нравами, прямым и благородным характером, чувствительной и благодарной душой, и т. д.» Несмотря на всевозможные оплошности, этот автор тем не менее не считает, что если Карл был устранен от престола, то никак не из соображений патриотизма.
Схожее мнение можно найти у Сисмонди: «Карл, принявший лен от Оттона и поклявшийся ему в верности, не отказался от своих прав, не оскорбил чувств французского народа и не нарушал никаких обычаев феодального времени». Сисмонди не питал никаких иллюзий в отношении достоинств Гуго Капета: «Гуго Капет, оказавшись на троне, стал, таким образом, лишь дополнением феодального переворота; у него не было таланта, который бы мог его направлять; сам лично он сделал мало; но, полностью лишенный способностей и благородства, этот основатель новой династии подходит лучше к зарождающемуся строю, чем прежняя династия королей».
В то самое время, когда Сисмонди писал эти строки (1820 г.), Огюст Тьерри продолжал развивать идеи Айяна и Бельфорса, посвященные низвержению второй династии. Известно, что этому блестящему историку Каролинги представлялись потомками германских завоевателей, а Капетинги – представителями национального мнения. Избрание Гуго Капета «произошло вопреки устоявшимся правилам; это был воодушевленный бросок, и Гуго Капет стал королем франков, потому что обладал огромной популярностью. Хотя происходил он из германского рода, отсутствие любой родственной связи с имперской династией, сама неясность его происхождения, четкий след которого более так и не был обнаружен спустя три поколения, превратили его в представителя коренного населения, которое постепенно воспряло после распада империи. Все это не имеет четкого освящения в современной истории, а это не должно быть неожиданностью. Народные массы, когда они в движении, не отдают себе отчета в том, что ими движет импульс. Массы двигаются инстинктивно и стремятся к цели, не стремясь к определенности. Если рассматривать их поверхностно, можно подумать, что они вслепую следуют личным интересам какого-нибудь вождя, одно имя которого шумит в истории. Но даже частное имя важно, так как оно служит лозунгом для толпы, которая, произнося его, знает, что хочет сказать, но не может выразить свои мысли точнее». Нет, ни слова в этом отрывке, которое не являлось бы заблуждением и не обнаруживало обманчивых представлений, более своеобразных, в отношении социальной структуры X века. Огюст Тьерри, как обычно, свой вымысел помещает на место подлинных текстов. Он основывает свои суждения только на свидетельствах Рауля Глабера, Гуго Флери и Жана д'Ипра, истолковывая их по-своему. И самое главное то, что он полагает, будто эти летописцы являлись современными свидетелями происходивших в 987 г. событий. Теория Огюста Тьерри была поверхностной и ошибочной. Однако у нее были все шансы стать популярной. Да и сегодня она все еще пользуется успехом, который не скоро пройдет.
